И по пути туда и обратно решил, что ему непременно надо попытаться прорваться в колодец. «Надо этого простака попросить помочь... – думал он. – Может, обломиться? Меня в колодец, судя по всему, грехи не пускают. Но ведь они надо мной издевались и, вероятно, какая-то часть моих грехов прощена... Надо попытаться снова. Чем черт не шутит...»
После того, как Борис, налив рюмочку, не торопясь, выпил и принялся за третью сигару, Худосоков взял быка за рога:
– Слушай, Борис Иванович! Я завтра хочу слинять через колодец. Не поможешь? Вместе с Карлеоне и Крутопуховым?
– Ты что, хочешь, чтобы мы тебя в него запихнули? – расхохотался Борис. – А ты не боишься далеко, далеко в океан улететь? К акулам? Они уже, наверное, проголодались.
– К ним я уже привычный. Поможешь а? Хоть я вам и насолил выше крыши, но дело-то общее. Может, что-нибудь и выгорит?
– Ну ладно. Давай начнем со сранья. Если, конечно, меня до утра не призовут на великие дела.
– Здесь в шесть светает...
– Ну, значит, ровно в шесть. А за любезность мою ты найди ту полинезийку, ну помнишь, мы на яхте с ней любовались, и пришли ее мне. И накажи, чтобы ровно в пять сорок разбудила.
– Через десять минут она будет в твоей спальне, – подобострастно заверил Худосоков и, пятясь, удалился.
* * *
Ровно в шесть утра Бельмондо – умытый, причесанный – подошел к колодцу. Худосоков со своими негодяями был уже там. Поздоровавшись с Борисом, Ленчик сказал:
– Я полезу в него головой вперед, а вы все вместе запихивайте меня, запихивайте, если даже я буду орать от боли и негодования. А теперь немного разомнитесь, а то сонные, как мухи, – и кинул Борису принесенный с собой новенький волейбольный мяч.
...Первый раз Худосоков влез почти по ягодицы. И тут же, разметав помощников по стронам, улетел в море, благо попал на глубокое место. Второй раз его засунули по щиколотки, и он застрял намертво – ни туда, как говориться, ни сюда, только ступни торчали (одна протезная).
Бельмондо не на шутку огорчился. Постояв в раздумье, заставил крупного Крутопрухова встать на торчащие кверху подошвы бедного Ленчика и повис на нем вместе с Карлеоне.
Худосоков пропихнулся лишь на пару сантиметров. Бельмондо, уже пыхтя от злости, послал за Светланой Анатольевной, полинезийкой и Ольгой; с их помощью давление на подошвы Ленчика возросло примерно до трехсот пятидесяти килограммов. Тем не менее, и эта попытка вытолкнуть беглеца из ада оказалась безуспешной.
К полудню появился Чернов. Подойдя к колодцу и увидев торчащие из колодца пятки Худосокова, он растерялся. Этим воспользовался задвинутый в подкорку прежний Черный:
– Сантехника, однако, надо вызывать... – выдал он, почесывая затылок.
Борис просветлел («Жив, курилка!»). Светлана Анатольевна криво улыбнулась. Худосоков протяжно пукнул. А Чернов пришел в себя, смущенно взглянул на порозовевшую бывшую тещу и, покраснев сам, выговорил Борису:
– Ты просто не понимаешь, что произошло! Мы ведь теперь заперты! Понимаешь, за-пер-ты! И теперь не сможем отсюда выбраться, выбраться, чтобы выполнить нашу миссию!
Бельмондо, поняв, как подкузьмил им Худосоков, прикусил губу и растерянно опустился на холодный еще с ночи песок. И тут же вскочил, уже совершенно озверевший, схватился за целую ногу Ленчика обеими руками и попытался вырывать его из колодца. Но безрезультатно – тело застрявшего ходило вверх-вниз сантиметров на пять-шесть, но не более того.
Измотавшись, Борис уселся на песок. Черный, сам донельзя смятенный, попытался его успокоить. Он сказал, впрочем, не вполне уверенно, что случившееся наверняка было предусмотрено небесами. И поэтому надо помолиться, и на них непременно снизойдет Божья благодать и озарение.
И сел молится. Молился он долго и неистово. Так неистово, что на восемнадцатой минуте молитвы у него в голове возник глас: «Пощекочи ему пятку». Но он счел этот глас дьявольским и продолжил просить Его подсказать, как все-таки прочистить колодец. На сорок четвертой минуте мысль повторилась, и Черный вконец растерялся. Встав на ноги, он стряхнул с колен и лба налипшие песок и пахнущие йодом водоросли и растерянно сказал Бельмондо, смотревшему с надеждой:
– Пятку... Пятку, говорит, пощекотать надо.
Бельмондо раздраженно повертел пальцем у виска и, не желая ни на кого смотреть, отвернулся к океану. И увидел над ним орла. «Откуда здесь орлы?» – подумал он удивленно.
Орел, величаво размахивая крыльями, приближался к острову на небольшой высоте. Когда он пролетал над колодцем, все увидели, что птица потеряла перо.
Вращаясь, оно понеслось вниз.
И воткнулось в коралловый песок рядом с колодцем.
Бельмондо бросился к нему коршуном. Схватив, сел на песок лицом к колодцу и принялся щекотать Худосокову подошву.
Ноги Ленчика заходили ходуном, но Борис – обнадеженный, вот-вот расхохочется – не прекращал глумления. И достиг желаемого – спустя минуту из колодца раздался оглушительный рев и последние дюймы Худосокова исчезли в сиреневом тумане.
У Черного это происшествие вызвало сильнейшее потрясение. Он, плача и дрожа от напряжения чувств, убежал в лес. «Я усомнился, я не поверил, когда Отец посоветовал мне пощекотать Худосокова! – думал он, упав наземь в самой чаще. – Но Отец простил меня, повторив совет! Значит, еще не все потеряно! Значит, он все еще верит мне!»
6. Истина на дне. – «Скалы вниз нас зовут, но пока еще мы живы».
Баламут был съеден манолиями, но тернистый путь его души продолжался. Вы, наверное, догадались, куда она перенеслась и в кого переселилась. Совершенно верно, не в Согдиану или в Эдем, перенеслась и не в блестательного Александра Македонского или первородного Адама переселилась, как в минувшем году, а, оставшись на корабле, переселилась в муравья-разведчика, испустившего дух от голода и перенапряжения сил. И не сразу переселилась (душам не дано пройти сквозь сталь переборок и герметичные двери), а только лишь после того, как регенерат Гена и Трахтенн выпустили муравьев из заточения.
Очувствовавшись от смертного забытья, Бармалей (так позже муравей поименовал себя, взяв две первые буквы от своей прежней человеческой фамилии и две последние – от названия представителя своего нынешнего племени), прочувствовал свое новое тело и чуть не умер с тоски: как и все муравьи-солдаты и муравьи-разведчики он был... женщиной, то есть самкой, и даже не просто самкой, а самкой с отмершими половыми органами...
Поплакав, Бармалей поискал мужество в своем сердце, конечно же, нашел, ведь был когда-то несгибаемым Баламутом, и тут же побежал искать Гену и Трахтенна. Это не отняло у него много времени. Гораздо больше он потратил его на попытки привлечь к себе их внимание, но они никак не хотели признать его за своего бывшего товарища по несчастью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
После того, как Борис, налив рюмочку, не торопясь, выпил и принялся за третью сигару, Худосоков взял быка за рога:
– Слушай, Борис Иванович! Я завтра хочу слинять через колодец. Не поможешь? Вместе с Карлеоне и Крутопуховым?
– Ты что, хочешь, чтобы мы тебя в него запихнули? – расхохотался Борис. – А ты не боишься далеко, далеко в океан улететь? К акулам? Они уже, наверное, проголодались.
– К ним я уже привычный. Поможешь а? Хоть я вам и насолил выше крыши, но дело-то общее. Может, что-нибудь и выгорит?
– Ну ладно. Давай начнем со сранья. Если, конечно, меня до утра не призовут на великие дела.
– Здесь в шесть светает...
– Ну, значит, ровно в шесть. А за любезность мою ты найди ту полинезийку, ну помнишь, мы на яхте с ней любовались, и пришли ее мне. И накажи, чтобы ровно в пять сорок разбудила.
– Через десять минут она будет в твоей спальне, – подобострастно заверил Худосоков и, пятясь, удалился.
* * *
Ровно в шесть утра Бельмондо – умытый, причесанный – подошел к колодцу. Худосоков со своими негодяями был уже там. Поздоровавшись с Борисом, Ленчик сказал:
– Я полезу в него головой вперед, а вы все вместе запихивайте меня, запихивайте, если даже я буду орать от боли и негодования. А теперь немного разомнитесь, а то сонные, как мухи, – и кинул Борису принесенный с собой новенький волейбольный мяч.
...Первый раз Худосоков влез почти по ягодицы. И тут же, разметав помощников по стронам, улетел в море, благо попал на глубокое место. Второй раз его засунули по щиколотки, и он застрял намертво – ни туда, как говориться, ни сюда, только ступни торчали (одна протезная).
Бельмондо не на шутку огорчился. Постояв в раздумье, заставил крупного Крутопрухова встать на торчащие кверху подошвы бедного Ленчика и повис на нем вместе с Карлеоне.
Худосоков пропихнулся лишь на пару сантиметров. Бельмондо, уже пыхтя от злости, послал за Светланой Анатольевной, полинезийкой и Ольгой; с их помощью давление на подошвы Ленчика возросло примерно до трехсот пятидесяти килограммов. Тем не менее, и эта попытка вытолкнуть беглеца из ада оказалась безуспешной.
К полудню появился Чернов. Подойдя к колодцу и увидев торчащие из колодца пятки Худосокова, он растерялся. Этим воспользовался задвинутый в подкорку прежний Черный:
– Сантехника, однако, надо вызывать... – выдал он, почесывая затылок.
Борис просветлел («Жив, курилка!»). Светлана Анатольевна криво улыбнулась. Худосоков протяжно пукнул. А Чернов пришел в себя, смущенно взглянул на порозовевшую бывшую тещу и, покраснев сам, выговорил Борису:
– Ты просто не понимаешь, что произошло! Мы ведь теперь заперты! Понимаешь, за-пер-ты! И теперь не сможем отсюда выбраться, выбраться, чтобы выполнить нашу миссию!
Бельмондо, поняв, как подкузьмил им Худосоков, прикусил губу и растерянно опустился на холодный еще с ночи песок. И тут же вскочил, уже совершенно озверевший, схватился за целую ногу Ленчика обеими руками и попытался вырывать его из колодца. Но безрезультатно – тело застрявшего ходило вверх-вниз сантиметров на пять-шесть, но не более того.
Измотавшись, Борис уселся на песок. Черный, сам донельзя смятенный, попытался его успокоить. Он сказал, впрочем, не вполне уверенно, что случившееся наверняка было предусмотрено небесами. И поэтому надо помолиться, и на них непременно снизойдет Божья благодать и озарение.
И сел молится. Молился он долго и неистово. Так неистово, что на восемнадцатой минуте молитвы у него в голове возник глас: «Пощекочи ему пятку». Но он счел этот глас дьявольским и продолжил просить Его подсказать, как все-таки прочистить колодец. На сорок четвертой минуте мысль повторилась, и Черный вконец растерялся. Встав на ноги, он стряхнул с колен и лба налипшие песок и пахнущие йодом водоросли и растерянно сказал Бельмондо, смотревшему с надеждой:
– Пятку... Пятку, говорит, пощекотать надо.
Бельмондо раздраженно повертел пальцем у виска и, не желая ни на кого смотреть, отвернулся к океану. И увидел над ним орла. «Откуда здесь орлы?» – подумал он удивленно.
Орел, величаво размахивая крыльями, приближался к острову на небольшой высоте. Когда он пролетал над колодцем, все увидели, что птица потеряла перо.
Вращаясь, оно понеслось вниз.
И воткнулось в коралловый песок рядом с колодцем.
Бельмондо бросился к нему коршуном. Схватив, сел на песок лицом к колодцу и принялся щекотать Худосокову подошву.
Ноги Ленчика заходили ходуном, но Борис – обнадеженный, вот-вот расхохочется – не прекращал глумления. И достиг желаемого – спустя минуту из колодца раздался оглушительный рев и последние дюймы Худосокова исчезли в сиреневом тумане.
У Черного это происшествие вызвало сильнейшее потрясение. Он, плача и дрожа от напряжения чувств, убежал в лес. «Я усомнился, я не поверил, когда Отец посоветовал мне пощекотать Худосокова! – думал он, упав наземь в самой чаще. – Но Отец простил меня, повторив совет! Значит, еще не все потеряно! Значит, он все еще верит мне!»
6. Истина на дне. – «Скалы вниз нас зовут, но пока еще мы живы».
Баламут был съеден манолиями, но тернистый путь его души продолжался. Вы, наверное, догадались, куда она перенеслась и в кого переселилась. Совершенно верно, не в Согдиану или в Эдем, перенеслась и не в блестательного Александра Македонского или первородного Адама переселилась, как в минувшем году, а, оставшись на корабле, переселилась в муравья-разведчика, испустившего дух от голода и перенапряжения сил. И не сразу переселилась (душам не дано пройти сквозь сталь переборок и герметичные двери), а только лишь после того, как регенерат Гена и Трахтенн выпустили муравьев из заточения.
Очувствовавшись от смертного забытья, Бармалей (так позже муравей поименовал себя, взяв две первые буквы от своей прежней человеческой фамилии и две последние – от названия представителя своего нынешнего племени), прочувствовал свое новое тело и чуть не умер с тоски: как и все муравьи-солдаты и муравьи-разведчики он был... женщиной, то есть самкой, и даже не просто самкой, а самкой с отмершими половыми органами...
Поплакав, Бармалей поискал мужество в своем сердце, конечно же, нашел, ведь был когда-то несгибаемым Баламутом, и тут же побежал искать Гену и Трахтенна. Это не отняло у него много времени. Гораздо больше он потратил его на попытки привлечь к себе их внимание, но они никак не хотели признать его за своего бывшего товарища по несчастью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75