.. Преимущественно из психов и неврастеников. Похлестче нас с Константином Сергеевичем...
– Понимаю... – внимательно посмотрел я в глаза Горохова. И вспомнив манну небесную, свалившуюся с Кырк-Шайтана чуть ли не на нашу палатку, посуровел:
– А чего ты это вдруг, Мстислав Анатольевич, людей есть начал?
– Так никакой другой подходящей пищи не было, бананов или ананасов, например. А картошка ни в каком виде не пошла... Я деревенский, видите ли, сызмальства ею накушался...
– А мясо мороженое с кухни?
– Фу!
– Ну, ходил бы в кишлак кур воровать... Или, того легче, баранов на пастбищах.
– Да ладно тебе меня пытать: обезьянья душа – потемки. Оставь винца-то немного. Я потом еще принесу...
* * *
Поговорив по душам, мы пошли к моим товарищам и обнаружили их в гостиной. С ними творилось нечто необычное: Баламут сидел в кресле бледный, как полотно, а Бельмондо поил его из стакана водой.
– Картина Репина «Приплыли», – начал я юродствовать, – или «Иван Грозный пытается оживить сына».
– Да вот, вошел пять минут назад сам не свой, пролепетал, что в коридоре Софью видел и упал в кресло, как институтка... – обернул ко мне недовольное лицо Бельмондо.
– Софью? – искренне удивился я. – Ковалевскую? А может быть, Офелию? Или тень отца Гамлета?
– Нет, Софью, жену свою бывшую... А это кто с тобой?
– Горохов Мстислав Анатольевич, ваш покорный слуга, – выступила из-за моей спины бывшая обезьяна.
– А... – вспомнил Бельмондо, критически рассматривая огромные ступни Горохова. – Выздоровели, что ли?
– Да, полностью...
– А как вы, дорогой Мстислав... – запнулся Борис, припоминая отчество собеседника.
– Анатольевич, – подсказал бывший шайтан.
– Да, Мстислав Анатольевич, как вы относитесь к благородной задаче спасения человечества от язвы организованной преступности и бандитизма?
– Хорошо отношусь. Мне господин Чернов по дороге сюда разъяснил ситуацию и я готов вам услужить. Тем более, что я специалист по вычислительной технике и связи.
– Понимаете, дорогой Мстислав Анатольевич, – заговорил Бельмондо, натянуто улыбаясь, – нам люди нужны, а потом уже специалисты... Не согласитесь ли вы поработать частью биологического компьютера? Вы же ученый, вам будет интересно...
– Неожиданное предложение... – задумался Горохов. – Разрешите подумать, господин Бельмондо?
– Можете подумать пару дней, а потом – в компьютер! Пора дело делать...
Последнюю фразу Бельмондо сказал рассеянно – в дверях появилась... София.
* * *
В промежутках времени между посещениями релаксатора Трахтенн, размышлял о жизни. Подумать было о чем. Уничтожая себя и Синию, он спасал существующую Вселенную, но уничтожал Будущую, совершенно невообразимую, чудовищную, может быть, а может быть, поразительно чудесную. Уничтожая Естественное Будущее, он сохранял будущее, маленькое, теплое, безопасное, привычное будущее. Вмешиваясь в естественный ход вещей, то есть в помысел Божий, он становился... палачом Естества. Или революционером. Разумное существо может изменять Природу, знал он. Вернее, разумное существо не может не изменять Природу. Но до какой степени это позволительно мельчайшей капельке конформной протоплазмы? А если это изменение суть превращение тысячелетних скал в песок, а вековых сосен в технологическую щепу? Или мариян и других жителей Вселенной в сутолочных черво, как это произошло в объеме галактики 774343/999044 после перехода В2/В3? Имеют ли право живущие изменять Естество ради своего спасения? Имеют ли они право изменять то, что в миллиарды раз сложнее любой известной им сложности? Имеет ли они право окостеневать, вырождаться бесконечно в удовольствиях, лишая Вселенную будущего, без сомнения, бесконечно прекрасного?
Нет, не имеют! – отвечал он себе, тем не менее, зная, что ни при каких обстоятельствах не свернет со своего смертельного пути...
5. Тестирование в постели. – «Трешка» в ажуре. – В зобу дыханье сперло.
– Солярис, твою мать! Опять глюки, – вздохнул я, разглядывая практически всамделишную Софию. Девушка смотрела на меня настороженно.
Баламут потряс головой. Придя в себя, выпялиться на приведение. Поняв, что София существует объективно, встал с кресла, шажок за шажком подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в глаза. Затем, придвинувшись, понюхал ушко. Затем обошел кругом, опять встал лицом к лицу, пальчиком оттянул ворот кофточки и, увидев в ложбинке между грудями маленькую алую родинку, заулыбался идиотом, сел в кресло и сказал:
– Это она. Один в один. Но не узнает...
– Послушай, Коля, а там, в Москве, ты мертвой ее видел? Может быть, ее и не убили? – спросил я.
– Видел... Шнурком была удушена, – сказал Баламут, пряча мгновенно намокшие глаза. – Я целовал ее всю холодную. В губы, в лоб, глаза. До сих пор чувствую этот холод... Потом ее в черный пластиковый мешок упаковали и в морг увезли...
– Значит, ты считаешь, что она... она – это галлюцинация?
– Да, но очень качественная, даром не разговаривает, – ответил Коля, пристально посмотрев на бессмысленно улыбающееся подобие любимой жены.
– Так это хорошо, что не разговаривает... Молчаливая жена – мечта нормального мужчины...
– Ты думаешь, мне надо...
– Ну да! Я бы на твоем месте давно бы...
– А она не...
– Ля-ля-тополя... Послушай, Коля, ты случайно в одном месте плесенью не покрылся? Топай, давай, пока не слиняла...
Баламут взял Софию за руку и, смущенно улыбаясь, увел ее в спальню. А я, понаблюдав с минуту, как Бельмондо пишет в своей записной книжке, занялся «трешкой».
Спустя шесть часов все «железо» нового биокомпьютера было готово.
За ужином Бельмондо сказал, что первым номером в «трешку» полезу я (Первый номер, как же, меня прямо расперло от гордости!), вторым Баламут. Третьим членом биокомпьютера он назначил одного из синехалатников, четвертым – Горохова, пятой – Клеопатру, шестой – девушку, очень похожую на Софию (за три часа уединения в спальной Баламут ее приручил, но разговаривать она так и не научилась).
– А я останусь снаружи, – закончив назначения, проговорил Борис с улыбкой. – Ведь нужно кому-то вас охранять.
– Ага, – согласился я и задумался.
Подумать было над чем. Если Баламут отошел от тоски по потерянной жене, вернее, если эта материализованная галлюцинация в виде Софии вылечила его, стоит ли продолжать всю эту чехарду с улучшением человечества? А с другой стороны, как поведет себя Бельмондо если мы сообщим ему о нашем решении прекратить наши игры в правозащитников человечества? Борис, похоже, не думает выходить из игры... Нет, сейчас лучше не тыркаться: можно навредить только-только оправившемуся Николаю и к тому же подвигнуть Бельмондо на опасные для нас шаги. Глубоко тронутый горем человек – есть тронутый, он может и стрельнуть в упор – пистолет у него всегда за поясом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
– Понимаю... – внимательно посмотрел я в глаза Горохова. И вспомнив манну небесную, свалившуюся с Кырк-Шайтана чуть ли не на нашу палатку, посуровел:
– А чего ты это вдруг, Мстислав Анатольевич, людей есть начал?
– Так никакой другой подходящей пищи не было, бананов или ананасов, например. А картошка ни в каком виде не пошла... Я деревенский, видите ли, сызмальства ею накушался...
– А мясо мороженое с кухни?
– Фу!
– Ну, ходил бы в кишлак кур воровать... Или, того легче, баранов на пастбищах.
– Да ладно тебе меня пытать: обезьянья душа – потемки. Оставь винца-то немного. Я потом еще принесу...
* * *
Поговорив по душам, мы пошли к моим товарищам и обнаружили их в гостиной. С ними творилось нечто необычное: Баламут сидел в кресле бледный, как полотно, а Бельмондо поил его из стакана водой.
– Картина Репина «Приплыли», – начал я юродствовать, – или «Иван Грозный пытается оживить сына».
– Да вот, вошел пять минут назад сам не свой, пролепетал, что в коридоре Софью видел и упал в кресло, как институтка... – обернул ко мне недовольное лицо Бельмондо.
– Софью? – искренне удивился я. – Ковалевскую? А может быть, Офелию? Или тень отца Гамлета?
– Нет, Софью, жену свою бывшую... А это кто с тобой?
– Горохов Мстислав Анатольевич, ваш покорный слуга, – выступила из-за моей спины бывшая обезьяна.
– А... – вспомнил Бельмондо, критически рассматривая огромные ступни Горохова. – Выздоровели, что ли?
– Да, полностью...
– А как вы, дорогой Мстислав... – запнулся Борис, припоминая отчество собеседника.
– Анатольевич, – подсказал бывший шайтан.
– Да, Мстислав Анатольевич, как вы относитесь к благородной задаче спасения человечества от язвы организованной преступности и бандитизма?
– Хорошо отношусь. Мне господин Чернов по дороге сюда разъяснил ситуацию и я готов вам услужить. Тем более, что я специалист по вычислительной технике и связи.
– Понимаете, дорогой Мстислав Анатольевич, – заговорил Бельмондо, натянуто улыбаясь, – нам люди нужны, а потом уже специалисты... Не согласитесь ли вы поработать частью биологического компьютера? Вы же ученый, вам будет интересно...
– Неожиданное предложение... – задумался Горохов. – Разрешите подумать, господин Бельмондо?
– Можете подумать пару дней, а потом – в компьютер! Пора дело делать...
Последнюю фразу Бельмондо сказал рассеянно – в дверях появилась... София.
* * *
В промежутках времени между посещениями релаксатора Трахтенн, размышлял о жизни. Подумать было о чем. Уничтожая себя и Синию, он спасал существующую Вселенную, но уничтожал Будущую, совершенно невообразимую, чудовищную, может быть, а может быть, поразительно чудесную. Уничтожая Естественное Будущее, он сохранял будущее, маленькое, теплое, безопасное, привычное будущее. Вмешиваясь в естественный ход вещей, то есть в помысел Божий, он становился... палачом Естества. Или революционером. Разумное существо может изменять Природу, знал он. Вернее, разумное существо не может не изменять Природу. Но до какой степени это позволительно мельчайшей капельке конформной протоплазмы? А если это изменение суть превращение тысячелетних скал в песок, а вековых сосен в технологическую щепу? Или мариян и других жителей Вселенной в сутолочных черво, как это произошло в объеме галактики 774343/999044 после перехода В2/В3? Имеют ли право живущие изменять Естество ради своего спасения? Имеют ли они право изменять то, что в миллиарды раз сложнее любой известной им сложности? Имеет ли они право окостеневать, вырождаться бесконечно в удовольствиях, лишая Вселенную будущего, без сомнения, бесконечно прекрасного?
Нет, не имеют! – отвечал он себе, тем не менее, зная, что ни при каких обстоятельствах не свернет со своего смертельного пути...
5. Тестирование в постели. – «Трешка» в ажуре. – В зобу дыханье сперло.
– Солярис, твою мать! Опять глюки, – вздохнул я, разглядывая практически всамделишную Софию. Девушка смотрела на меня настороженно.
Баламут потряс головой. Придя в себя, выпялиться на приведение. Поняв, что София существует объективно, встал с кресла, шажок за шажком подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в глаза. Затем, придвинувшись, понюхал ушко. Затем обошел кругом, опять встал лицом к лицу, пальчиком оттянул ворот кофточки и, увидев в ложбинке между грудями маленькую алую родинку, заулыбался идиотом, сел в кресло и сказал:
– Это она. Один в один. Но не узнает...
– Послушай, Коля, а там, в Москве, ты мертвой ее видел? Может быть, ее и не убили? – спросил я.
– Видел... Шнурком была удушена, – сказал Баламут, пряча мгновенно намокшие глаза. – Я целовал ее всю холодную. В губы, в лоб, глаза. До сих пор чувствую этот холод... Потом ее в черный пластиковый мешок упаковали и в морг увезли...
– Значит, ты считаешь, что она... она – это галлюцинация?
– Да, но очень качественная, даром не разговаривает, – ответил Коля, пристально посмотрев на бессмысленно улыбающееся подобие любимой жены.
– Так это хорошо, что не разговаривает... Молчаливая жена – мечта нормального мужчины...
– Ты думаешь, мне надо...
– Ну да! Я бы на твоем месте давно бы...
– А она не...
– Ля-ля-тополя... Послушай, Коля, ты случайно в одном месте плесенью не покрылся? Топай, давай, пока не слиняла...
Баламут взял Софию за руку и, смущенно улыбаясь, увел ее в спальню. А я, понаблюдав с минуту, как Бельмондо пишет в своей записной книжке, занялся «трешкой».
Спустя шесть часов все «железо» нового биокомпьютера было готово.
За ужином Бельмондо сказал, что первым номером в «трешку» полезу я (Первый номер, как же, меня прямо расперло от гордости!), вторым Баламут. Третьим членом биокомпьютера он назначил одного из синехалатников, четвертым – Горохова, пятой – Клеопатру, шестой – девушку, очень похожую на Софию (за три часа уединения в спальной Баламут ее приручил, но разговаривать она так и не научилась).
– А я останусь снаружи, – закончив назначения, проговорил Борис с улыбкой. – Ведь нужно кому-то вас охранять.
– Ага, – согласился я и задумался.
Подумать было над чем. Если Баламут отошел от тоски по потерянной жене, вернее, если эта материализованная галлюцинация в виде Софии вылечила его, стоит ли продолжать всю эту чехарду с улучшением человечества? А с другой стороны, как поведет себя Бельмондо если мы сообщим ему о нашем решении прекратить наши игры в правозащитников человечества? Борис, похоже, не думает выходить из игры... Нет, сейчас лучше не тыркаться: можно навредить только-только оправившемуся Николаю и к тому же подвигнуть Бельмондо на опасные для нас шаги. Глубоко тронутый горем человек – есть тронутый, он может и стрельнуть в упор – пистолет у него всегда за поясом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75