..
Я затаился. Голос был знакомый, у мусорного бака он ответил вопросу Худосокова. Через некоторое время из квартиры вывели Бориса, я понял это, услышав его монотонное безумное бормотанье: «Всех убили, всех...»
Глубоко вдохнув, я ринулся вниз, столкнул говорившего по телефону на пол, каким-то чудом выбил пистолет из рук человека со знакомым голосом, первым до него дотянулся и начал стрелять.
Спустя три секунды все было кончено, и лишь тогда я увидел Бориса. Он сидел под мусоропроводом и беззвучно плакал. Решив тащить его на закорках, я подошел к нему и попытался поднять на ноги. Но сделать этого не смог – с нижней лестничной площадки к нам понеслись пули.
Стреляли плохо. Очень плохо. Две пули пробили над моей головой асбоцементную трубу мусоропровода, третья тронула правую голень Бориса. Куда точнее легла пуля, выпущенная мною. Она попала в сердце стрелявшего. Я двинулся к нему, чтобы добить выстрелом в голову, но тотчас сделать это не сумел.
Не сумел, потому, что превратился в объятый ужасом камень – у моих ног лежал ни кто иной, как Ленчик Худосоков!
Вывел меня из ступора истеричный мужской голос, раздавшийся из-за дверей ближайшей квартиры: «Это милиция!? Это милиция? Приезжайте немедленно! У нас в подъезде стреляют! Вы понимаете – у нас стреляют!!!»
«Стреляют, так стреляют», – подумал я и начал жать курок.
...Первая пуля вошла в левый глаз Худосокова, вторая – в правый, третья – в рот, четвертая – в нос. От последней голова его раскололась. Поморщившись, я засунул пистолет за пояс, бросился к Борису, схватил его в охапку и побежал вниз.
Бельмондо пришел в себя в слесарной мастерской: напуганный моим «макаром» мастер поранил его резаком. Расплатившись, мы поехали на квартиру к Баламуту.
У Николая тоже всех убили – и Софию, и сына Александра, и тещу. Мы нашли его стоящим на коленях над телом жены, кое-как привели в чувство и увели прочь.
* * *
Ехать ко мне было опасно, и я позвонил матери своей старинной подружки. С Татьяной (так ее звали) я познакомился в спальном мешке в первой своей аспирантской экспедиции. Несколько лет назад она вышла замуж за француза, огорченного эмансипацией соотечественниц, переехала к нему, но, будучи весьма осторожной дамой, российские свои метры не продала.
За пятьдесят долларов мать Татьяны разрешила нам пожить пару суток в квартире на Ясном проезде. Через полчаса мы были в ней. Посадив Бориса с Николаем в гостиной, я позвонил Ольге и сказал, что сижу с друзьями в прескверной и весьма перспективной заднице. И посоветовал срочно уехать с Леной на пару месяцев куда-нибудь подальше, а лучше – за границу.
– Что, совсем прескверная задница? – спросила она, не ответив на вопрос о Леночкином здоровье.
– Убили всех у Баламута и Борьки... – ответил я. – И детей тоже... И Худосоков...
Ольга бросила трубку, недослушав.
В очередной раз переживая разрыв с супругой, я вернулся в гостиную. Друзья в прострации сидели на диване. Было видно, что остекленевшими глазами они видят лишь окровавленные тела жен и детей. Первым молчание нарушил Баламут. Пряча красные слезящиеся глаза, он попросил у меня пистолет. Я, пожав плечами, отдал – патронов в нем не было. Взяв оружие, Баламут подошел к Борису и, положа ему руку на плечо, сказал подрагивающим голосом:
– Что-то жить совсем не хочется... Пойдем, что ли, воевать?
– Нет, Николай... Мы пойдем другим путем... – покачал головой Бельмондо. – С одним пистолетом с этой бандой ничего не сделать... Замочат, как пить дать, и посмеются. И поэтому воевать здесь мы не будем, а завтра же поедем на Кырк-Шайтан...
– Ты хочешь восстановить «трешку»!? – догадался Баламут. Глаза у него моментально высохли и наполнились смыслом.
– Да. Восстановим ее, и все будет у нас в руках, все, в том числе, и правосудие.
– Я – в полный рост! А ты Черный?
Я пожал плечами и согласился.
* * *
Трахтенн очнулся от холода. Очувствовавшись, он понял, что релаксатор вышел из строя от нештатных перегрузок, и теперь ему до самой смерти, а точнее 44 грега и 11 мер придется ходить сухослизлым. «Что ж, – вздохнул он, настраиваясь на философский лад, – придется переходить на военное положение». И пнув релаксатор соответствующей кручмой, направился в рубку посмотреть на дисплей, показывающий состояние Синии.
Дисплей к его удивлению «отдыхал». Кровожадные зигзаги WХ целевой планеты обратились в сонные синусоиды, десятые доли цифровых характеристик проводящей зоны менялись как бы нехотя.
«Я успею, я успею разрушить эту планету! – возрадовался вон Сер, съеживаясь от охвативших его чувств. – И стану величайшим героем Марии! И все ее жители до скончания веков будут рассказывать потомкам о моем великом подвиге!».
Вдоволь насытившись ощущением своей значимости, Трахтенн лег спать. С расчетом увидеть во сне бесподобную Мархен.
Глава вторая
Сплошной бардак
1. Остановка в Айни. Реминисценции. – Снежный человек не существует. – Остатки на голову.
Прилетев в Ташкент, мы купили на автомобильном рынке подержанный «Уазик» в хорошем состоянии и тотчас уехали на Искандеркуль.
Первую остановку сделали в Айни, располагавшемся в трех часах езды от цели нашего путешествия. Поставив машину в переулке, пошли в чайхану, прятавшуюся под огромной чинарой, взяли шашлыков, салатов, сухого вина и устроились на широкой тахте, покрытой потертыми коврами.
Баламут ел и пил неохотно. По его глазам я видел, что прошлое осаждает его со всех сторон: ведь он сидел в этой чайхане десятки раз. Вон, на той широкой тахте, застланной обшарпанным полосатым покрывалом, он лежал, дожидаясь реанимационной машины, лежал, только что вытащенный из упавшей в Зеравшан вахтовки... Здесь же, убеждая вернуться в семью, его грудь поливала слезами первая жена Наташа.
Боясь, что после Наташи он вспомнит Софию и раскиснет, я рассказал историю, случившуюся с моей матерью в бытность ее полевым геологом:
– В пятидесятом году, мою мамочку Лену спустили сюда со штолен с острым приступом аппендицита. В больнице ее переодели в залатанное солдатское белье – рубашка, подштанники с тесемками – и положили на операционный стол. Заморозили, что надо, и хирург к ней со скальпелем полез... А мамуля моя как увидела его, маленького, черненького, с бельмом на глазу, с руками скрюченными – у такого семечек на базаре купить побрезгуешь – и слетела со стола насмерть испуганной кошкой. И вон убежала. Отец, машину на штольни отправив, коридор шагами мерил; так она схватила его за руку и в подворотню потащила, вон в ту, за той шелковицей. Средняя Азия тогда еще была Средней Азией, и молоденькой девушке появляться на кишлачной улице в нижнем белье никак было нельзя: камнями могли побить.
И что делает моя маменька в такой старорежимной обстановке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Я затаился. Голос был знакомый, у мусорного бака он ответил вопросу Худосокова. Через некоторое время из квартиры вывели Бориса, я понял это, услышав его монотонное безумное бормотанье: «Всех убили, всех...»
Глубоко вдохнув, я ринулся вниз, столкнул говорившего по телефону на пол, каким-то чудом выбил пистолет из рук человека со знакомым голосом, первым до него дотянулся и начал стрелять.
Спустя три секунды все было кончено, и лишь тогда я увидел Бориса. Он сидел под мусоропроводом и беззвучно плакал. Решив тащить его на закорках, я подошел к нему и попытался поднять на ноги. Но сделать этого не смог – с нижней лестничной площадки к нам понеслись пули.
Стреляли плохо. Очень плохо. Две пули пробили над моей головой асбоцементную трубу мусоропровода, третья тронула правую голень Бориса. Куда точнее легла пуля, выпущенная мною. Она попала в сердце стрелявшего. Я двинулся к нему, чтобы добить выстрелом в голову, но тотчас сделать это не сумел.
Не сумел, потому, что превратился в объятый ужасом камень – у моих ног лежал ни кто иной, как Ленчик Худосоков!
Вывел меня из ступора истеричный мужской голос, раздавшийся из-за дверей ближайшей квартиры: «Это милиция!? Это милиция? Приезжайте немедленно! У нас в подъезде стреляют! Вы понимаете – у нас стреляют!!!»
«Стреляют, так стреляют», – подумал я и начал жать курок.
...Первая пуля вошла в левый глаз Худосокова, вторая – в правый, третья – в рот, четвертая – в нос. От последней голова его раскололась. Поморщившись, я засунул пистолет за пояс, бросился к Борису, схватил его в охапку и побежал вниз.
Бельмондо пришел в себя в слесарной мастерской: напуганный моим «макаром» мастер поранил его резаком. Расплатившись, мы поехали на квартиру к Баламуту.
У Николая тоже всех убили – и Софию, и сына Александра, и тещу. Мы нашли его стоящим на коленях над телом жены, кое-как привели в чувство и увели прочь.
* * *
Ехать ко мне было опасно, и я позвонил матери своей старинной подружки. С Татьяной (так ее звали) я познакомился в спальном мешке в первой своей аспирантской экспедиции. Несколько лет назад она вышла замуж за француза, огорченного эмансипацией соотечественниц, переехала к нему, но, будучи весьма осторожной дамой, российские свои метры не продала.
За пятьдесят долларов мать Татьяны разрешила нам пожить пару суток в квартире на Ясном проезде. Через полчаса мы были в ней. Посадив Бориса с Николаем в гостиной, я позвонил Ольге и сказал, что сижу с друзьями в прескверной и весьма перспективной заднице. И посоветовал срочно уехать с Леной на пару месяцев куда-нибудь подальше, а лучше – за границу.
– Что, совсем прескверная задница? – спросила она, не ответив на вопрос о Леночкином здоровье.
– Убили всех у Баламута и Борьки... – ответил я. – И детей тоже... И Худосоков...
Ольга бросила трубку, недослушав.
В очередной раз переживая разрыв с супругой, я вернулся в гостиную. Друзья в прострации сидели на диване. Было видно, что остекленевшими глазами они видят лишь окровавленные тела жен и детей. Первым молчание нарушил Баламут. Пряча красные слезящиеся глаза, он попросил у меня пистолет. Я, пожав плечами, отдал – патронов в нем не было. Взяв оружие, Баламут подошел к Борису и, положа ему руку на плечо, сказал подрагивающим голосом:
– Что-то жить совсем не хочется... Пойдем, что ли, воевать?
– Нет, Николай... Мы пойдем другим путем... – покачал головой Бельмондо. – С одним пистолетом с этой бандой ничего не сделать... Замочат, как пить дать, и посмеются. И поэтому воевать здесь мы не будем, а завтра же поедем на Кырк-Шайтан...
– Ты хочешь восстановить «трешку»!? – догадался Баламут. Глаза у него моментально высохли и наполнились смыслом.
– Да. Восстановим ее, и все будет у нас в руках, все, в том числе, и правосудие.
– Я – в полный рост! А ты Черный?
Я пожал плечами и согласился.
* * *
Трахтенн очнулся от холода. Очувствовавшись, он понял, что релаксатор вышел из строя от нештатных перегрузок, и теперь ему до самой смерти, а точнее 44 грега и 11 мер придется ходить сухослизлым. «Что ж, – вздохнул он, настраиваясь на философский лад, – придется переходить на военное положение». И пнув релаксатор соответствующей кручмой, направился в рубку посмотреть на дисплей, показывающий состояние Синии.
Дисплей к его удивлению «отдыхал». Кровожадные зигзаги WХ целевой планеты обратились в сонные синусоиды, десятые доли цифровых характеристик проводящей зоны менялись как бы нехотя.
«Я успею, я успею разрушить эту планету! – возрадовался вон Сер, съеживаясь от охвативших его чувств. – И стану величайшим героем Марии! И все ее жители до скончания веков будут рассказывать потомкам о моем великом подвиге!».
Вдоволь насытившись ощущением своей значимости, Трахтенн лег спать. С расчетом увидеть во сне бесподобную Мархен.
Глава вторая
Сплошной бардак
1. Остановка в Айни. Реминисценции. – Снежный человек не существует. – Остатки на голову.
Прилетев в Ташкент, мы купили на автомобильном рынке подержанный «Уазик» в хорошем состоянии и тотчас уехали на Искандеркуль.
Первую остановку сделали в Айни, располагавшемся в трех часах езды от цели нашего путешествия. Поставив машину в переулке, пошли в чайхану, прятавшуюся под огромной чинарой, взяли шашлыков, салатов, сухого вина и устроились на широкой тахте, покрытой потертыми коврами.
Баламут ел и пил неохотно. По его глазам я видел, что прошлое осаждает его со всех сторон: ведь он сидел в этой чайхане десятки раз. Вон, на той широкой тахте, застланной обшарпанным полосатым покрывалом, он лежал, дожидаясь реанимационной машины, лежал, только что вытащенный из упавшей в Зеравшан вахтовки... Здесь же, убеждая вернуться в семью, его грудь поливала слезами первая жена Наташа.
Боясь, что после Наташи он вспомнит Софию и раскиснет, я рассказал историю, случившуюся с моей матерью в бытность ее полевым геологом:
– В пятидесятом году, мою мамочку Лену спустили сюда со штолен с острым приступом аппендицита. В больнице ее переодели в залатанное солдатское белье – рубашка, подштанники с тесемками – и положили на операционный стол. Заморозили, что надо, и хирург к ней со скальпелем полез... А мамуля моя как увидела его, маленького, черненького, с бельмом на глазу, с руками скрюченными – у такого семечек на базаре купить побрезгуешь – и слетела со стола насмерть испуганной кошкой. И вон убежала. Отец, машину на штольни отправив, коридор шагами мерил; так она схватила его за руку и в подворотню потащила, вон в ту, за той шелковицей. Средняя Азия тогда еще была Средней Азией, и молоденькой девушке появляться на кишлачной улице в нижнем белье никак было нельзя: камнями могли побить.
И что делает моя маменька в такой старорежимной обстановке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75