и она еще больше подчеркивала молодость овального лица – слегка миндалевидные темные глаза, четко очерченный рот, приметы уходящего в глубь времен родства с исконными обитателями этой земли – в форме носа, матовости кожи, надменности вздернутого подбородка. Не красавица, подумал я, но в ней есть что-то особенное. Словно бы некогда совершенная, ныне далекая красота много поколений постепенно растворялась в них, пока не остались отдельные следы прежнего великолепия. И еще эта хрупкость – спокойная, а быть может, доверчивая. Хрупкость, которая растрогала бы меня, не знай я, кто эта женщина. Наверное, растрогала бы.
– Я едва узнаю вас.
Это была правда, и я сказал то, что думал. Похоже, три слова нисколько не задели ее. Она стояла и смотрела на фотографию, лежащую на столе. Стояла довольно долго.
– Я тоже, – произнесла она наконец.
Затем снова убрала ее в сумочку, валявшуюся на диване, кожаное портмоне со своими инициалами, и указала мне на дверь.
– Думаю, этого достаточно, – сказала она.
Тереса выглядела очень усталой. Долгий разговор, табак, бутылка текилы. Темные круги легли у нее под глазами, уже не такими, как на старом снимке. Я встал, застегнул пиджак, протянул ей руку – она едва коснулась ее своею, – еще раз взглянул на пистолет. Толстяк, сидевший в углу, теперь стоял рядом со мной, равнодушный, готовый меня проводить. Я с интересом взглянул на его великолепные сапоги из кожи игуаны, на живот, нависающий над широким, расшитым волокнами агавы ремнем, на угрожающий выступ под пиджаком. Когда он открыл дверь, я убедился, что его полнота обманчива и что он все делает левой рукой.
Очевидно, правую держит свободной, как рабочий инструмент.
– Надеюсь, все получится как надо, – сказал я.
Следя за моим взглядом, напоследок опять скользнувшим на пистолет, Тереса медленно кивнула, но не в ответ на мои слова. Ее занимали собственные мысли.
– Конечно, – пробормотала она.
Затем я вышел оттуда. Федералы в пуленепробиваемых жилетах, вооруженные автоматами, – те же самые, что тщательно обыскивали меня при входе, – по-прежнему караулили в вестибюле и саду, а возле круглого фонтана у входа стояли армейский фургон и два полицейских «харли-дэвидсона». Еще было пятеро или шестеро журналистов и телекамера под зонтиком, но уже по ту сторону высоких стен, на улице: репортерам не давали подойти ближе солдаты в полевой форме, оцепившие усадьбу. Я свернул направо и пошел под дождем искать такси, ожидавшее меня в квартале оттуда, на углу улицы Генерала Анайи. Теперь я знал то, что нужно, темные закоулки высветились, и каждый кусочек истории Тересы Мендоса – реальной или вымышленной – лег на свое место: начиная от той первой фотографии (или ее половинки) до женщины, которая принимала меня в этом доме с автоматическим пистолетом на столе. Не хватало только развязки; но о ней мне тоже предстояло узнать в ближайшие часы. Так же, как и Тересе, мне оставалось только сесть и ждать.
* * *
Прошло двенадцать лет с того дня или вечера, когда Тереса Мендоса бросилась бежать в городе Кульякан. В тот день, ставший началом долгого пути туда и обратно, разумный мир, построенный ею, как она полагала, под крылом у Блондина Давиды, рухнул вокруг нее – она слышала грохот его разваливающихся кусков, – и она внезапно почувствовала, что пропала, ей грозит опасность. Уронив телефон, она заметалась, на ощупь открывая ящики, ослепленная паникой, ища какую-нибудь сумку, чтобы сложить в нее самое необходимое. Ей хотелось зарыдать по своему мужчине или закричать так, чтобы разорвалось горло; но ужас, накатывавший волнами – и каждая была, как удар, – притуплял ее чувства и сковывал действия. Как будто наелась уаутльского гриба или накурилась крепкой, до боли крепкой травы и оказалась засунутой в какое-то чужое, далекое, непослушное тело. Торопливо, неловко она натянула джинсы, футболку и туфли, пошатываясь, спустилась по лестнице, еще мокрая под одеждой, с влажными волосами, с небольшой дорожной сумкой, в которую умудрилась запихать – смяв, свернув кое-как – несколько вещей: еще пару футболок, джинсовую куртку, трусики, носки, свое портмоне с двумя сотнями песо и документы. Они тут же явятся к нам домой, предупреждал Блондин. Явятся, чтобы искать и найти что-нибудь. И будет лучше, если тебя они не найдут.
Выглянув на улицу, Тереса остановилась в нерешительности – ее вела инстинктивная осторожность дичи, чующей поблизости охотника и его собак. Перед ней простирался во всей своей сложной топографии город – вражеская территория. Район Лас-Кинтас: просторные улицы, неброские комфортабельные дома в окружении бугенвиллей, перед ними – хорошие машины. Далеко же отсюда от нищего квартала Лас-Сьете-Готас, подумала она. И внезапно ей показалось, что женщина из аптеки напротив, продавец из магазина на углу, где она покупала продукты последние два года, охранник банка в синей форме с автоматическим пистолетом двенадцатого калибра на поясе – это он с улыбкой отпускал ей комплименты всякий раз, когда она проходила мимо, – что все они опасны, подкарауливают ее. У тебя больше не будет друзей, подытожил тогда Блондин со своим ленивым смешком, который она временами обожала, а временами ненавидела всей душой. В тот день, когда зазвонит телефон и ты бросишься бежать, ты окажешься одна, смугляночка моя. И я не смогу тебе помочь.
Она прижала сумку к животу, словно защищая его, и двинулась по тротуару, опустив голову, не глядя ни на что и ни на кого и поначалу стараясь не ускорять шаг.
Солнце клонилось к западу – далеко, над Тихим океаном в сорока километрах, над Альтатой, и окаймлявшие проспект пальмы и манговые деревья четко смотрелись на фоне неба, которое вскоре должно было стать оранжевым. Такие в Кульякане закаты. Глухое монотонное биение в барабанных перепонках накладывалось на шум транспорта и стук ее каблуков. Окликни ее кто-нибудь сейчас, она не расслышала бы своего имени; а может, не услышала бы и выстрела. Выстрела в себя. Она так ждала его, напрягая все мышцы и нагнув голову, что заболели спина и почки. Ситуация . Слишком много раз слышала она о теории катастроф – о ней заговаривали среди шуток, рюмок и сигаретного дыма, – столько раз, что все это давно крепко-накрепко засело у нее в голове, впечатавшись в мозг каленым железом, словно клеймо в тело коровы. В этом деле, говорил Блондин, нужно уметь распознавать Ситуацию.
То есть, кто-нибудь может прийти и сказать тебе «Добрый день». Например, кто-то из твоих знакомых, и он тебе улыбнется. Сладенько так, прямо-таки медом изойдет. Но ты заметишь нечто странное: неопределенное ощущение, будто что-то не так. А через секунду ты мертв, – говоря это, Блондин смотрел на Тересу, под смех друзей прицеливаясь в нее пальцем, как револьвером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
– Я едва узнаю вас.
Это была правда, и я сказал то, что думал. Похоже, три слова нисколько не задели ее. Она стояла и смотрела на фотографию, лежащую на столе. Стояла довольно долго.
– Я тоже, – произнесла она наконец.
Затем снова убрала ее в сумочку, валявшуюся на диване, кожаное портмоне со своими инициалами, и указала мне на дверь.
– Думаю, этого достаточно, – сказала она.
Тереса выглядела очень усталой. Долгий разговор, табак, бутылка текилы. Темные круги легли у нее под глазами, уже не такими, как на старом снимке. Я встал, застегнул пиджак, протянул ей руку – она едва коснулась ее своею, – еще раз взглянул на пистолет. Толстяк, сидевший в углу, теперь стоял рядом со мной, равнодушный, готовый меня проводить. Я с интересом взглянул на его великолепные сапоги из кожи игуаны, на живот, нависающий над широким, расшитым волокнами агавы ремнем, на угрожающий выступ под пиджаком. Когда он открыл дверь, я убедился, что его полнота обманчива и что он все делает левой рукой.
Очевидно, правую держит свободной, как рабочий инструмент.
– Надеюсь, все получится как надо, – сказал я.
Следя за моим взглядом, напоследок опять скользнувшим на пистолет, Тереса медленно кивнула, но не в ответ на мои слова. Ее занимали собственные мысли.
– Конечно, – пробормотала она.
Затем я вышел оттуда. Федералы в пуленепробиваемых жилетах, вооруженные автоматами, – те же самые, что тщательно обыскивали меня при входе, – по-прежнему караулили в вестибюле и саду, а возле круглого фонтана у входа стояли армейский фургон и два полицейских «харли-дэвидсона». Еще было пятеро или шестеро журналистов и телекамера под зонтиком, но уже по ту сторону высоких стен, на улице: репортерам не давали подойти ближе солдаты в полевой форме, оцепившие усадьбу. Я свернул направо и пошел под дождем искать такси, ожидавшее меня в квартале оттуда, на углу улицы Генерала Анайи. Теперь я знал то, что нужно, темные закоулки высветились, и каждый кусочек истории Тересы Мендоса – реальной или вымышленной – лег на свое место: начиная от той первой фотографии (или ее половинки) до женщины, которая принимала меня в этом доме с автоматическим пистолетом на столе. Не хватало только развязки; но о ней мне тоже предстояло узнать в ближайшие часы. Так же, как и Тересе, мне оставалось только сесть и ждать.
* * *
Прошло двенадцать лет с того дня или вечера, когда Тереса Мендоса бросилась бежать в городе Кульякан. В тот день, ставший началом долгого пути туда и обратно, разумный мир, построенный ею, как она полагала, под крылом у Блондина Давиды, рухнул вокруг нее – она слышала грохот его разваливающихся кусков, – и она внезапно почувствовала, что пропала, ей грозит опасность. Уронив телефон, она заметалась, на ощупь открывая ящики, ослепленная паникой, ища какую-нибудь сумку, чтобы сложить в нее самое необходимое. Ей хотелось зарыдать по своему мужчине или закричать так, чтобы разорвалось горло; но ужас, накатывавший волнами – и каждая была, как удар, – притуплял ее чувства и сковывал действия. Как будто наелась уаутльского гриба или накурилась крепкой, до боли крепкой травы и оказалась засунутой в какое-то чужое, далекое, непослушное тело. Торопливо, неловко она натянула джинсы, футболку и туфли, пошатываясь, спустилась по лестнице, еще мокрая под одеждой, с влажными волосами, с небольшой дорожной сумкой, в которую умудрилась запихать – смяв, свернув кое-как – несколько вещей: еще пару футболок, джинсовую куртку, трусики, носки, свое портмоне с двумя сотнями песо и документы. Они тут же явятся к нам домой, предупреждал Блондин. Явятся, чтобы искать и найти что-нибудь. И будет лучше, если тебя они не найдут.
Выглянув на улицу, Тереса остановилась в нерешительности – ее вела инстинктивная осторожность дичи, чующей поблизости охотника и его собак. Перед ней простирался во всей своей сложной топографии город – вражеская территория. Район Лас-Кинтас: просторные улицы, неброские комфортабельные дома в окружении бугенвиллей, перед ними – хорошие машины. Далеко же отсюда от нищего квартала Лас-Сьете-Готас, подумала она. И внезапно ей показалось, что женщина из аптеки напротив, продавец из магазина на углу, где она покупала продукты последние два года, охранник банка в синей форме с автоматическим пистолетом двенадцатого калибра на поясе – это он с улыбкой отпускал ей комплименты всякий раз, когда она проходила мимо, – что все они опасны, подкарауливают ее. У тебя больше не будет друзей, подытожил тогда Блондин со своим ленивым смешком, который она временами обожала, а временами ненавидела всей душой. В тот день, когда зазвонит телефон и ты бросишься бежать, ты окажешься одна, смугляночка моя. И я не смогу тебе помочь.
Она прижала сумку к животу, словно защищая его, и двинулась по тротуару, опустив голову, не глядя ни на что и ни на кого и поначалу стараясь не ускорять шаг.
Солнце клонилось к западу – далеко, над Тихим океаном в сорока километрах, над Альтатой, и окаймлявшие проспект пальмы и манговые деревья четко смотрелись на фоне неба, которое вскоре должно было стать оранжевым. Такие в Кульякане закаты. Глухое монотонное биение в барабанных перепонках накладывалось на шум транспорта и стук ее каблуков. Окликни ее кто-нибудь сейчас, она не расслышала бы своего имени; а может, не услышала бы и выстрела. Выстрела в себя. Она так ждала его, напрягая все мышцы и нагнув голову, что заболели спина и почки. Ситуация . Слишком много раз слышала она о теории катастроф – о ней заговаривали среди шуток, рюмок и сигаретного дыма, – столько раз, что все это давно крепко-накрепко засело у нее в голове, впечатавшись в мозг каленым железом, словно клеймо в тело коровы. В этом деле, говорил Блондин, нужно уметь распознавать Ситуацию.
То есть, кто-нибудь может прийти и сказать тебе «Добрый день». Например, кто-то из твоих знакомых, и он тебе улыбнется. Сладенько так, прямо-таки медом изойдет. Но ты заметишь нечто странное: неопределенное ощущение, будто что-то не так. А через секунду ты мертв, – говоря это, Блондин смотрел на Тересу, под смех друзей прицеливаясь в нее пальцем, как револьвером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139