Хотя дон Эпифанио был человеком умным и могущественным, и денег у него было столько, сколько Блондин не заработал бы за всю жизнь, он всегда был любезен с ним и продолжал звать его своим крестником, как в старые времена; а однажды, на Рождество – первое Рождество Тересы в качестве невесты – дон Эпифанио даже подарил ей цветы и колумбийский изумрудик, очень красивый, на золотой цепочке, а еще пачку долларов, десять тысяч, чтобы она подарила что-нибудь своему мужчине, устроила ему какой-нибудь сюрприз, а на остальное купила бы себе что захочет.
Чили.
Вот поэтому Тереса и позвонила ему в тот вечер, и хранила для него записную книжку Блондина, которая так и жгла ее, и тихо ждала его в темноте, в нескольких шагах от часовни Мальверде. Пресвятая Дева, Господи Боже. Потому что ты можешь довериться только дону Эпи, говорил Блондин. Он порядочный человек и настоящий кабальеро, он был хорошим хозяином, а кроме того, он мой крестный. Проклятый Блондин. Он говорил все это до того, как пошел ко всем чертям, и зазвонил тот телефон, которому лучше бы никогда не звонить, и она оказалась в том положении, в котором оказалась. Чтоб ты горел в аду, подумала она. Скотина.
За то, что бросил меня в пекло. Теперь она знала, что нельзя доверять никому – даже дону Эпифанио. Поэтому назвала ему именно это место – почти не размышляя, хотя на самом деле где-то в глубине тщательно обдумав. Часовня была местом спокойным, Тереса могла пробраться туда, прячась среди вагонов на путях вдоль берега канала, и следить за улицей и с одной, и с другой стороны, на случай, если человек, называвший ее Тереситой и подаривший ей на Рождество изумруд и десять тысяч долларов, явится не один, или Блондин ошибся в расчетах, или у нее сдадут нервы, и – в лучшем случае, если сможет – она снова бросится бежать.
Она подавила желание зажечь другую сигарету.
Пресвятая Дева. Господи Боже. В окнах, озаряя внутренность часовни, мерцали свечи. Святой Мальверде в своей земной жизни был Хесусом Мальверде, добрым разбойником, который грабил богатых, как говорили, чтобы помогать беднякам. Священники и власти никогда не признавали его святым; но священники и власти были совершенно без понятия, и народ сам причислил его к лику святых. После казни правительство распорядилось, чтобы тело бандита не предавали земле – и кара, и назидание; но люди, проходившие мимо, клали по камешку, всего по одному, чтобы не становиться ослушниками, и он таким образом в конце концов оказался похоронен по-христиански, а уж потом появилась часовня и все остальное. В Кульякане, да и во всем Синалоа, Мальверде был популярнее и считался большим чудотворцем, чем сам Господь Бог и Пресвятая Дева Гуадалупская.
В часовне было полно табличек и экс-вото, повешенных в благодарность за совершенные чудеса: прядка детских волос – за благополучные роды, заспиртованные креветки – за удачный выход в море, фотографии, картинки. Но главное – святой Мальверде был покровителем местных наркомафиози, которые приходили к нему, чтобы препоручить себя его заботам или отблагодарить после каждого благополучного возвращения и каждой успешной сделки, с дарами и табличками, выбитыми на металле или написанными от руки. На стене рядом с изображением святого – смуглого, усатого, одетого в белое, с элегантным черным платком на шее – можно было прочесть: «Спасибо, защитник что вытащил миня ис тюръмы», или: «Спасибо за што ты сам знаеш». Самые крутые, самые жестокие преступники равнин и гор носили с собой его образки на поясных ремнях, в ладанках на груди, пришпиленными к бейсболкам, подвешенными в автомобилях, произносили его имя, осеняя себя крестным знамением, и многие матери приходили в часовню помолиться, когда их сыновья отправлялись в свою первую «командировку», или в тюрьму, или же попадали в какую-нибудь неприятную историю. Некоторые киллеры приделывали образок Мальверде к рукоятке своего пистолета или прикладу «Калашникова», И даже Блондин Давила, утверждавший, что в такое не верит, держал на приборной доске своего самолета образок, оправленный в кожу, а внизу было написано:
Да благословит Господь мой путь и поможет мне вернутца.
Таким, вместе с орфографической ошибкой, Тереса купила его в часовне. Поначалу долгое время она приходила туда украдкой, чтобы зажечь свечу, когда Блондин по несколько дней не появлялся дома. Она делала это, пока он не узнал, а узнав, не запретил. Все это идиотские суеверия, смугляночка моя. Я не хочу, чтобы моя женщина выставляла себя на посмешище.
Однако в тот день, когда она принесла ему фотографию с молитвой, он не сказал ничего, даже не стал подтрунивать, а взял ее и прикрепил на панель управления «Сессны».
* * *
Когда огни фар, скользнув по стенам часовни двумя длинными молниями, погасли, Тереса уже держала подъехавшую машину на прицеле «дабл-игла». Ей было страшно, но страх не мешал ей взвешивать все за и против, прикидывая, в каком облике может явиться перед ней опасность. Те, кто некогда поставил ее работать менялой напротив рынка Буэльна, еще тогда обнаружили, что у нее просто золотая голова для всякого рода расчетов; А+В равняется X, плюс Z вероятностей в ту и другую сторону, умножение, деление, сложение и вычитание. А тут она вновь оказалась лицом к лицу с Ситуацией. Прошло как минимум пять часов с телефонного звонка в квартале Лас-Кинтас, и пара часов – с выстрела в лицо Коту Фьерросу. Отдав ужасу и растерянности дань, ее разум и все инстинкты теперь нацелились на выполнение одной-единственной задачи: не дать ей погибнуть. Поэтому ее рука не дрожала. Поэтому ей хотелось молиться, но из этого ничего не получалось; однако она помнила абсолютно точно, что расстреляла пять патронов, у нее остается еще один в патроннике и десять в магазине, отдача «дабл-игла» чересчур сильна для нее и потому в следующий раз нужно целиться чуть ниже, если не хочет промазать, а левая рука должна находиться не под рукояткой пистолета, как в кино, а поверх правого запястья, фиксируя его при каждом выстреле. То был ее последний шанс, и она это знала. Ее сердце должно биться медленно, кровь – спокойно струиться по жилам, а чувства – не притупляться; от этого зависит, будет она жить или через час валяться на земле бездыханной. Поэтому она дважды на скорую руку заправилась кокаином из лежавшего в сумке пакета. Поэтому же, когда подкатил белый «субурбан», она инстинктивно отвела глаза от света, чтобы не ослепнуть; и вот теперь смотрела поверх пистолета, держа палец на спусковом крючке, сдерживая дыхание, – если что-то пойдет не так, она уловит первый признак этого. Готовая выстрелить в любого.
Лязгнула открывающаяся дверца. Тереса перестала дышать. Один, другой, третий. Черт побери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Чили.
Вот поэтому Тереса и позвонила ему в тот вечер, и хранила для него записную книжку Блондина, которая так и жгла ее, и тихо ждала его в темноте, в нескольких шагах от часовни Мальверде. Пресвятая Дева, Господи Боже. Потому что ты можешь довериться только дону Эпи, говорил Блондин. Он порядочный человек и настоящий кабальеро, он был хорошим хозяином, а кроме того, он мой крестный. Проклятый Блондин. Он говорил все это до того, как пошел ко всем чертям, и зазвонил тот телефон, которому лучше бы никогда не звонить, и она оказалась в том положении, в котором оказалась. Чтоб ты горел в аду, подумала она. Скотина.
За то, что бросил меня в пекло. Теперь она знала, что нельзя доверять никому – даже дону Эпифанио. Поэтому назвала ему именно это место – почти не размышляя, хотя на самом деле где-то в глубине тщательно обдумав. Часовня была местом спокойным, Тереса могла пробраться туда, прячась среди вагонов на путях вдоль берега канала, и следить за улицей и с одной, и с другой стороны, на случай, если человек, называвший ее Тереситой и подаривший ей на Рождество изумруд и десять тысяч долларов, явится не один, или Блондин ошибся в расчетах, или у нее сдадут нервы, и – в лучшем случае, если сможет – она снова бросится бежать.
Она подавила желание зажечь другую сигарету.
Пресвятая Дева. Господи Боже. В окнах, озаряя внутренность часовни, мерцали свечи. Святой Мальверде в своей земной жизни был Хесусом Мальверде, добрым разбойником, который грабил богатых, как говорили, чтобы помогать беднякам. Священники и власти никогда не признавали его святым; но священники и власти были совершенно без понятия, и народ сам причислил его к лику святых. После казни правительство распорядилось, чтобы тело бандита не предавали земле – и кара, и назидание; но люди, проходившие мимо, клали по камешку, всего по одному, чтобы не становиться ослушниками, и он таким образом в конце концов оказался похоронен по-христиански, а уж потом появилась часовня и все остальное. В Кульякане, да и во всем Синалоа, Мальверде был популярнее и считался большим чудотворцем, чем сам Господь Бог и Пресвятая Дева Гуадалупская.
В часовне было полно табличек и экс-вото, повешенных в благодарность за совершенные чудеса: прядка детских волос – за благополучные роды, заспиртованные креветки – за удачный выход в море, фотографии, картинки. Но главное – святой Мальверде был покровителем местных наркомафиози, которые приходили к нему, чтобы препоручить себя его заботам или отблагодарить после каждого благополучного возвращения и каждой успешной сделки, с дарами и табличками, выбитыми на металле или написанными от руки. На стене рядом с изображением святого – смуглого, усатого, одетого в белое, с элегантным черным платком на шее – можно было прочесть: «Спасибо, защитник что вытащил миня ис тюръмы», или: «Спасибо за што ты сам знаеш». Самые крутые, самые жестокие преступники равнин и гор носили с собой его образки на поясных ремнях, в ладанках на груди, пришпиленными к бейсболкам, подвешенными в автомобилях, произносили его имя, осеняя себя крестным знамением, и многие матери приходили в часовню помолиться, когда их сыновья отправлялись в свою первую «командировку», или в тюрьму, или же попадали в какую-нибудь неприятную историю. Некоторые киллеры приделывали образок Мальверде к рукоятке своего пистолета или прикладу «Калашникова», И даже Блондин Давила, утверждавший, что в такое не верит, держал на приборной доске своего самолета образок, оправленный в кожу, а внизу было написано:
Да благословит Господь мой путь и поможет мне вернутца.
Таким, вместе с орфографической ошибкой, Тереса купила его в часовне. Поначалу долгое время она приходила туда украдкой, чтобы зажечь свечу, когда Блондин по несколько дней не появлялся дома. Она делала это, пока он не узнал, а узнав, не запретил. Все это идиотские суеверия, смугляночка моя. Я не хочу, чтобы моя женщина выставляла себя на посмешище.
Однако в тот день, когда она принесла ему фотографию с молитвой, он не сказал ничего, даже не стал подтрунивать, а взял ее и прикрепил на панель управления «Сессны».
* * *
Когда огни фар, скользнув по стенам часовни двумя длинными молниями, погасли, Тереса уже держала подъехавшую машину на прицеле «дабл-игла». Ей было страшно, но страх не мешал ей взвешивать все за и против, прикидывая, в каком облике может явиться перед ней опасность. Те, кто некогда поставил ее работать менялой напротив рынка Буэльна, еще тогда обнаружили, что у нее просто золотая голова для всякого рода расчетов; А+В равняется X, плюс Z вероятностей в ту и другую сторону, умножение, деление, сложение и вычитание. А тут она вновь оказалась лицом к лицу с Ситуацией. Прошло как минимум пять часов с телефонного звонка в квартале Лас-Кинтас, и пара часов – с выстрела в лицо Коту Фьерросу. Отдав ужасу и растерянности дань, ее разум и все инстинкты теперь нацелились на выполнение одной-единственной задачи: не дать ей погибнуть. Поэтому ее рука не дрожала. Поэтому ей хотелось молиться, но из этого ничего не получалось; однако она помнила абсолютно точно, что расстреляла пять патронов, у нее остается еще один в патроннике и десять в магазине, отдача «дабл-игла» чересчур сильна для нее и потому в следующий раз нужно целиться чуть ниже, если не хочет промазать, а левая рука должна находиться не под рукояткой пистолета, как в кино, а поверх правого запястья, фиксируя его при каждом выстреле. То был ее последний шанс, и она это знала. Ее сердце должно биться медленно, кровь – спокойно струиться по жилам, а чувства – не притупляться; от этого зависит, будет она жить или через час валяться на земле бездыханной. Поэтому она дважды на скорую руку заправилась кокаином из лежавшего в сумке пакета. Поэтому же, когда подкатил белый «субурбан», она инстинктивно отвела глаза от света, чтобы не ослепнуть; и вот теперь смотрела поверх пистолета, держа палец на спусковом крючке, сдерживая дыхание, – если что-то пойдет не так, она уловит первый признак этого. Готовая выстрелить в любого.
Лязгнула открывающаяся дверца. Тереса перестала дышать. Один, другой, третий. Черт побери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139