Так романтично звучит – сидеть вечером с человеком, который тебе нравится, или в которого ты могла бы влюбиться. Аромат яблоневых дров, огонь свечей играет на старых стенах, сложенных из выжженных солнцем добела камней, вино – прямо с виноградника… и Альдо Монтефьоре с его сильными руками и чеканным профилем.
Погруженная в сладостные мечты, она лениво поднималась по ступенькам, когда размышления ее прервал резкий телефонный звонок.
Звонил телефон. Ее телефон. В три прыжка одолев лестницу, Индия воткнула ключ в замок. С грохотом захлопнув за собой дверь, пробежала через комнату, бросив сумку на диван. Может быть, это Фабрицио. Может быть, он решил улизнуть от гостей и украдкой провести с ней несколько часов…
– Да? – испытующе и задыхаясь спросила она.
– Синьора Индия Хавен?
– Si. Pronto.
– Я звоню вам, синьорина, из Лос-Анджелеса.
ГЛАВА 2
25 октября
Дженни Хавен умерла. В газете было полно траурных сообщений. Под одним из них воспроизводилась фотография смеющейся белокурой женщины, далеко не такой молодой, какой ей хотелось выглядеть, но, тем не менее, прекрасной. Линия рта могла быть немного менее совершенной, чем на фотографии, знаменитая грудь – немного менее твердой, но глаза улыбались, серо-голубые, широко открытые – знакомый пристальный взгляд Дженни, и полный рот изгибался в соблазнительной улыбке, которая одновременно могла быть и скромной, и возбуждающей. И ни лицо, ни тело ни единой своей чертой не были обязаны самым лучшим косметико-хирургическим скальпелям Голливуда. Дженни панически боялась больниц и докторов. Идея добровольно подставить себя под нож наполняла ее таким ужасом, что даже когда ее красота начала несколько тускнеть, и пластическая операция, казалось, была необходима, так как ее карьера зависела, по словам ее агента, «от мелочей, которым нужно дать ход», она не могла заставить себя сделать это. Дженни Хавен была совершенным сочетанием уроженки американской глубинки и голливудского бомонда. Одновременно белокурая «соседская девочка» – и недосягаемая звезда, которая жила в утонченной атмосфере водных лыж и постоянного солнечного света, лимузинов и любовников, женщина, которой молодые мужчины страстно желали обладать и на которую молодые девушки всегда мечтали стать похожими.
Венеция тщательно сложила газету, так, чтобы не видеть заголовок всякий раз, когда взглянет на нее, лежащую рядом на пустом сиденье. Главным образом, заголовок, что простирался по верху полосы: Дженни, золотая девушка – самоубийца?
Дженни исполнилось пятьдесят лет, а они все еще называли ее девушкой.
– Это потому, что все запомнили ее такой, – сказала Парис. – Это стереотип, Венни, они не злые.
Парис все понимала. И она была единственной, кто не протестовал против версии о самоубийстве. Парис молчала, когда Венеция и Индия ручались, что этого просто не может быть, что Дженни, которая безумно любила жизнь, никогда не совершила бы самоубийства. Газеты намекали на то, что, может быть, наркотики и спиртное привели к искореженным обломкам разбившегося на дне Каньона Малибу серебристого «мерседеса». Это и, возможно, шедшая на убыль карьера и разрыв с Рори Грантом, который был почти вдвое моложе ее и состоял последние два года ее любовником, а также его первый большой успех как звезды нового телевизионного сериала.
Газеты подняли все до мелочей, используя любые сведения, какие могли найти, для того, чтобы раздуть историю, ставшую ведущей темой телеграфных агентств мира: смерть Дженни Хавен.
Нескончаемые слезы катились по щекам Венеции. Она не старалась остановить их, вся целиком уйдя в свое горе, не заботясь о покрывшемся пятнами лице, о распухших глазах.
Именно Индия наиболее решительно выступила против предположений, высказывавшихся в газетах.
– Самоубийство! – кричала она, и ее карие глаза сверкали от гнева. – Если бы Дженни совершила самоубийство, она бы не сделала этого в «мерседесе»!
Правота ее была настолько очевидной, что все трое, сидевшие в одиночестве в зале ожидания для привилегированных лиц лондонского аэропорта Хитроу, впали в истерический смех, который был даже более мучителен, чем слезы.
Венеция взглянула через проход частного реактивного самолета туда, где находилась Индия; поджав под себя ноги и с книгой в руках, она делала вид, что читает. Венеция не заметила, чтобы за последние полчаса та перевернула хоть страницу. Парис лежала, вытянувшись, через три сиденья позади Индии. Тонкая рука закинута на лицо так, что прикрывала глаза. Бортпроводник заботливо накрыл ее одеялом; она, казалось, спала, однако Венеция сомневалась в этом.
Венеция расправила свои одеревеневшие ноги. Она чувствовала именно утомленность, а не усталость. Слишком многое свалилось на ее бедную голову, слишком много мыслей, слишком много вопросов. Слишком большое чувство вины. Если бы только она приехала домой, когда Дженни попросила ее… Внезапно она направилась в дамскую туалетную комнату в задней части самолета.
Дверь слева была открыта, и она всмотрелась в компактное, роскошное, маленькое помещение, которое почти заполняла низкая кровать, покрытая мягким темно-коричневым шерстяным ковром. Приглушенное освещение, большое зеркало, рядом с кроватью кронштейн, который поддерживал телевизор, киноэкраны и музыкальный центр. Спальня Фитца МакБейна. Она бы могла лечь, здесь сейчас, если бы захотела. Кровать была здесь именно для отдыха. Венеция с удивлением подумала о человеке, которому принадлежала эта спальня на крыльях, богатом мужчине, владевшем дюжиной роскошных отелей, замком во Франции и фешенебельной квартирой на крыше небоскреба в самом современном и наиболее престижном здании Нью-Йорка. Самолет – вот его дом, говорил Морган. Он проводит большую часть своей жизни в переездах, вылетая с одного заседания на другое. Его отец владел двумя такими самолетами, абсолютно одинаковыми. Это ведь почти то же самое, вдруг подумала Венеция, вспоминая рассказ Моргана за обедом прошлым вечером, как если бы Фитц МакБейн все еще жил в автоприцепе, где он начинал. А теперь – роскошный летающий прицеп, какая же тут разница по существу? Фитц МакБейн все еще жил в техасской дыре…
Она вошла в крошечную ванную и пристально осмотрелась. Зеркала, хрустальные ручки на водопроводных кранах, бронзовые изразцы… все очень уместно… флакон одеколона от Лагерфельда, кремовые полотенца с монограммой владельца ярко-красного цвета. Трудно подобрать ключи к мужчине, который, когда Морган телефонировал ему в Гамбург, мгновенно предоставил свой личный самолет в распоряжение дочерей Дженни Хавен. Кроме того, он предложил двух здоровенных телохранителей, теперь сидящих в заднем конце самолета настолько сдержанно, насколько способны были на это двое очень больших молодых мужчин;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Погруженная в сладостные мечты, она лениво поднималась по ступенькам, когда размышления ее прервал резкий телефонный звонок.
Звонил телефон. Ее телефон. В три прыжка одолев лестницу, Индия воткнула ключ в замок. С грохотом захлопнув за собой дверь, пробежала через комнату, бросив сумку на диван. Может быть, это Фабрицио. Может быть, он решил улизнуть от гостей и украдкой провести с ней несколько часов…
– Да? – испытующе и задыхаясь спросила она.
– Синьора Индия Хавен?
– Si. Pronto.
– Я звоню вам, синьорина, из Лос-Анджелеса.
ГЛАВА 2
25 октября
Дженни Хавен умерла. В газете было полно траурных сообщений. Под одним из них воспроизводилась фотография смеющейся белокурой женщины, далеко не такой молодой, какой ей хотелось выглядеть, но, тем не менее, прекрасной. Линия рта могла быть немного менее совершенной, чем на фотографии, знаменитая грудь – немного менее твердой, но глаза улыбались, серо-голубые, широко открытые – знакомый пристальный взгляд Дженни, и полный рот изгибался в соблазнительной улыбке, которая одновременно могла быть и скромной, и возбуждающей. И ни лицо, ни тело ни единой своей чертой не были обязаны самым лучшим косметико-хирургическим скальпелям Голливуда. Дженни панически боялась больниц и докторов. Идея добровольно подставить себя под нож наполняла ее таким ужасом, что даже когда ее красота начала несколько тускнеть, и пластическая операция, казалось, была необходима, так как ее карьера зависела, по словам ее агента, «от мелочей, которым нужно дать ход», она не могла заставить себя сделать это. Дженни Хавен была совершенным сочетанием уроженки американской глубинки и голливудского бомонда. Одновременно белокурая «соседская девочка» – и недосягаемая звезда, которая жила в утонченной атмосфере водных лыж и постоянного солнечного света, лимузинов и любовников, женщина, которой молодые мужчины страстно желали обладать и на которую молодые девушки всегда мечтали стать похожими.
Венеция тщательно сложила газету, так, чтобы не видеть заголовок всякий раз, когда взглянет на нее, лежащую рядом на пустом сиденье. Главным образом, заголовок, что простирался по верху полосы: Дженни, золотая девушка – самоубийца?
Дженни исполнилось пятьдесят лет, а они все еще называли ее девушкой.
– Это потому, что все запомнили ее такой, – сказала Парис. – Это стереотип, Венни, они не злые.
Парис все понимала. И она была единственной, кто не протестовал против версии о самоубийстве. Парис молчала, когда Венеция и Индия ручались, что этого просто не может быть, что Дженни, которая безумно любила жизнь, никогда не совершила бы самоубийства. Газеты намекали на то, что, может быть, наркотики и спиртное привели к искореженным обломкам разбившегося на дне Каньона Малибу серебристого «мерседеса». Это и, возможно, шедшая на убыль карьера и разрыв с Рори Грантом, который был почти вдвое моложе ее и состоял последние два года ее любовником, а также его первый большой успех как звезды нового телевизионного сериала.
Газеты подняли все до мелочей, используя любые сведения, какие могли найти, для того, чтобы раздуть историю, ставшую ведущей темой телеграфных агентств мира: смерть Дженни Хавен.
Нескончаемые слезы катились по щекам Венеции. Она не старалась остановить их, вся целиком уйдя в свое горе, не заботясь о покрывшемся пятнами лице, о распухших глазах.
Именно Индия наиболее решительно выступила против предположений, высказывавшихся в газетах.
– Самоубийство! – кричала она, и ее карие глаза сверкали от гнева. – Если бы Дженни совершила самоубийство, она бы не сделала этого в «мерседесе»!
Правота ее была настолько очевидной, что все трое, сидевшие в одиночестве в зале ожидания для привилегированных лиц лондонского аэропорта Хитроу, впали в истерический смех, который был даже более мучителен, чем слезы.
Венеция взглянула через проход частного реактивного самолета туда, где находилась Индия; поджав под себя ноги и с книгой в руках, она делала вид, что читает. Венеция не заметила, чтобы за последние полчаса та перевернула хоть страницу. Парис лежала, вытянувшись, через три сиденья позади Индии. Тонкая рука закинута на лицо так, что прикрывала глаза. Бортпроводник заботливо накрыл ее одеялом; она, казалось, спала, однако Венеция сомневалась в этом.
Венеция расправила свои одеревеневшие ноги. Она чувствовала именно утомленность, а не усталость. Слишком многое свалилось на ее бедную голову, слишком много мыслей, слишком много вопросов. Слишком большое чувство вины. Если бы только она приехала домой, когда Дженни попросила ее… Внезапно она направилась в дамскую туалетную комнату в задней части самолета.
Дверь слева была открыта, и она всмотрелась в компактное, роскошное, маленькое помещение, которое почти заполняла низкая кровать, покрытая мягким темно-коричневым шерстяным ковром. Приглушенное освещение, большое зеркало, рядом с кроватью кронштейн, который поддерживал телевизор, киноэкраны и музыкальный центр. Спальня Фитца МакБейна. Она бы могла лечь, здесь сейчас, если бы захотела. Кровать была здесь именно для отдыха. Венеция с удивлением подумала о человеке, которому принадлежала эта спальня на крыльях, богатом мужчине, владевшем дюжиной роскошных отелей, замком во Франции и фешенебельной квартирой на крыше небоскреба в самом современном и наиболее престижном здании Нью-Йорка. Самолет – вот его дом, говорил Морган. Он проводит большую часть своей жизни в переездах, вылетая с одного заседания на другое. Его отец владел двумя такими самолетами, абсолютно одинаковыми. Это ведь почти то же самое, вдруг подумала Венеция, вспоминая рассказ Моргана за обедом прошлым вечером, как если бы Фитц МакБейн все еще жил в автоприцепе, где он начинал. А теперь – роскошный летающий прицеп, какая же тут разница по существу? Фитц МакБейн все еще жил в техасской дыре…
Она вошла в крошечную ванную и пристально осмотрелась. Зеркала, хрустальные ручки на водопроводных кранах, бронзовые изразцы… все очень уместно… флакон одеколона от Лагерфельда, кремовые полотенца с монограммой владельца ярко-красного цвета. Трудно подобрать ключи к мужчине, который, когда Морган телефонировал ему в Гамбург, мгновенно предоставил свой личный самолет в распоряжение дочерей Дженни Хавен. Кроме того, он предложил двух здоровенных телохранителей, теперь сидящих в заднем конце самолета настолько сдержанно, насколько способны были на это двое очень больших молодых мужчин;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103