всю понурую и скорбную фигуру учителя. Та, что из Мостолеса, побледнела как полотно и пришла в такое смятение, что даже не догадалась спросить, кто же учинил это чудовищное, варварское избиение. Та, что из Польворанки, в ярости ломала руки, словно стараясь освободиться от невидимых пут, сжимала кулаки и скрежетала зубами. Партия выступила в том же порядке, что и накануне, только теперь Назарин шел в паре с девочкой, рядом с ним — Беатрис; Андара шла впереди со стариком. Он-то и рассказал ей, что произошло ночью в мужской камере:
— С чего все началось, я не видел: спал, знаете. А потом слышу — кричат, проснулся и вижу, как мерзавцы всей кучей на беднягу навалились и бьют... Ей-богу не вру. И все били, кроме одного, который еще потом за дона Назарина вступился, один против всего этого сброда. Вон двое идут, последние, одной веревкой связаны, так тот, что справа его еще за отцеубийство судили,— больше всех над твоим учителем измывался; а тот, слева который, говорят, подсвечники и церквах воровал, он-то и вступился за слабого. И такая у них потом дружба стала: священник ему все про веру говорил, покаяться.
Выслушав старика, Андара обернулась, чтобы хорошенько разглядеть каждого: вид у обоих был, прямо скажем, мрачноватый; у злодея слева было бледное, заросшее щетиной лицо, сильное, но болезненно оплывшее тело, шел он, лениво волоча ноги; добрый же разбойник был поджарый, с печальным лицом, густыми бровями, редкой бородкой, он шагал решительно, понуро глядя в землю.
Между тем Назарин рассказал Беатрис о случившемся, не придавая ночному происшествию особого значения. Он пожалел лишь о том, что после первого удара едва не бросился в ярости на подлых обидчиков, но, собравшись духом, усмирил свой гнев, и христианское всепрощение восторжествовало. Впрочем, все неприятности минувшей ночи с лихвой искупила та отвага, с какой один из преступной братии выступил на его защиту.
Не то чтобы это был удалец, что, кичась своей храбростью, бросает вызов приятелям, скорее то был грешник, сердце которого откликнулось на зов господа. Потом мы долго беседовали, и не без радости увидел я, как его душе свет раскаяния. Да будут благословенны Побои и оскорбления, если благодаря им я завоевал для нас мою человека!
Потом Беатрис заговорила про то, как стыдно будет ей появиться в Мостолесе, но что ока смиренно примет и это испытание во искупление своих грехов. Назарин же призвал ее пренебречь молвой, иначе в жизни ничего не добьешься, а потом добавил, что не стоит и пытаться вообразить, что нас ожидает, благоприятно или нет будут складываться дела, ибо, даже рассуждая строго логически, мы не можем предугадать, что случится с нами через час. Мы бредем по жизни словно слепые, нащупывая путь в потемках, и один господь знает, что произойдет с нами завтра. Поэтому и выходит часто, что, когда мы ждем дурного, случается нечто приятное, и наоборот. Итак, вперед, и да исполнится завтра так же, как и сегодня, воля того, кто правит миром.
От этих слов Беатрис совсем воспрянула духом, и страх показаться в родном селе перестал мучить ее. Андара подошла к ним ненадолго перемолвиться о тяготах пути; она, как челнок, сновала между авангардом и арьергардом небольшой колонны. Скоро она заметила, что связанные приятели идут молча, в отличие от вчерашнего, не развлекают себя песнями и шутками. Жандармы позволяли тем, кто шел свободно, разговаривать со связанными арестантами, проявляя таким образом милосердие не во вред службе, и Андара, пристроившись к вору, шедшему слева, сказала:
— Ну что, приустал, милок? Эх, связали б меня вместо тебя, я бы только радовалась. Чего б не сделала для тебя, для такого храбреца ведь как ты это дрянцо-то ночью укоротил. Бог тебе воздаст. Покайся от всего сердца — чистым золотом отплатишь господу за все серебро, что ты украл.
Ничего не ответил ей вор, который шел понуро, словно согнувшись под тяжестью невидимого груза. Тогда Андара зашла с другой стороны и, шагая рядом с отцеубийцей, зашептала:
— Эх, была бы я гадюкой — вот такой, с руку толщиной и вот с такими зубами — впилась бы я в тебя, обвила бы всего и в ад утащила, иуда!
— Эй, уберите ее! — скорее жалобно, чем угрожающе закричал бандит, обращаясь к конвойным.— Чего эта сеньора ко мне привязалась!
— Какая я тебе сеньора!..
— Ну ладно, ладно гулящая... Иду я себе, ни к кому не лезу, а она привязалась... Я, говорит, гадюка, хочу с тобой обвиваться. Нет уж, подруга, не время сейчас для об витий. Отстань, говорю тебе, от человека, который баб на дух не переносит.
Жандармы приказали Андаре идти вперед, а вскоре партия остановилась на отдых на постоялом дворе. Передохнув, они снова отправились в путь, и к вечеру вдалеке показались острые башенки славного селения Мостолеса, на подступах к которому арестантов уже встречали несколько жителей и целая орава мальчишек, прослышавших, что вместе с Беатрис в партии идет и ламанчский мавр-чудотворец. До первых домов оставалось не больше двухсот метров, когда на дороге появились трое мужчин; они обратились к жандармам: остановиться, мол, надо переброситься парой слов. Беатрис сразу узнала их: это были Чубарый, его брат Блас и ее родной дядя. Бедной женщине пришлось собрать все свои душевные силы, чтобы тут же не провалиться сквозь землю от стыда. Встречавшие захотели узнать, арестована ли вместе со всеми прочими Беатрис; и когда им сказали, что она идет в этакой компании по своей воле, они удивились и попытались во что бы то ни стало увести ее с собой, дабы избежать позора: не дай бог
односельчане увидят девушку связанной одной веревкой с ворами, убийцами и апостолами. Но изумлению их и вовсе не было границ, когда Беатрис решительно заявила, ЧТО ни за что на свете не покинет своих товарищей по Несчастью и ее не испугают ни мучения, ни тюрьма, И позорная смерть. Трудно описать гнев, овладевший Тремя мостолесцами, и, пожалуй, не миновать бы бедной женщине побоев, если бы не присутствие жандармом.
— Ах ты паршивка, тварь бесстыжая! — сказал Чубарый, бледный от злости.— Давно уж я чуял, что мим кончишь, шлюха бездомная. Но и то не думал, что до кого позора докатишься... Сгинь-пропади, падаль! Как еще глаза мои на тебя смотрят. Сам себе!.. Чем ты стала, потаскуха трепаная, бегаешь по Дорогам за этим чучелом, за выжигой этим шелудивым, который знай себе по деревням людей дурачит дрючками разными, зельями своими.
Послушай, Чубарый,— отвечала Беатрис, изо всех крепясь и стараясь не выдать свое волнение, одной и теребя конец платка и пряча лицо,— послушай, иди, дай пройти — ничего промеж нас больше не будет — я и позор вынесу, не твое это дело. Иди своей и знай: ты для меня все равно что покойник — землей засыпано и травой поросло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— С чего все началось, я не видел: спал, знаете. А потом слышу — кричат, проснулся и вижу, как мерзавцы всей кучей на беднягу навалились и бьют... Ей-богу не вру. И все били, кроме одного, который еще потом за дона Назарина вступился, один против всего этого сброда. Вон двое идут, последние, одной веревкой связаны, так тот, что справа его еще за отцеубийство судили,— больше всех над твоим учителем измывался; а тот, слева который, говорят, подсвечники и церквах воровал, он-то и вступился за слабого. И такая у них потом дружба стала: священник ему все про веру говорил, покаяться.
Выслушав старика, Андара обернулась, чтобы хорошенько разглядеть каждого: вид у обоих был, прямо скажем, мрачноватый; у злодея слева было бледное, заросшее щетиной лицо, сильное, но болезненно оплывшее тело, шел он, лениво волоча ноги; добрый же разбойник был поджарый, с печальным лицом, густыми бровями, редкой бородкой, он шагал решительно, понуро глядя в землю.
Между тем Назарин рассказал Беатрис о случившемся, не придавая ночному происшествию особого значения. Он пожалел лишь о том, что после первого удара едва не бросился в ярости на подлых обидчиков, но, собравшись духом, усмирил свой гнев, и христианское всепрощение восторжествовало. Впрочем, все неприятности минувшей ночи с лихвой искупила та отвага, с какой один из преступной братии выступил на его защиту.
Не то чтобы это был удалец, что, кичась своей храбростью, бросает вызов приятелям, скорее то был грешник, сердце которого откликнулось на зов господа. Потом мы долго беседовали, и не без радости увидел я, как его душе свет раскаяния. Да будут благословенны Побои и оскорбления, если благодаря им я завоевал для нас мою человека!
Потом Беатрис заговорила про то, как стыдно будет ей появиться в Мостолесе, но что ока смиренно примет и это испытание во искупление своих грехов. Назарин же призвал ее пренебречь молвой, иначе в жизни ничего не добьешься, а потом добавил, что не стоит и пытаться вообразить, что нас ожидает, благоприятно или нет будут складываться дела, ибо, даже рассуждая строго логически, мы не можем предугадать, что случится с нами через час. Мы бредем по жизни словно слепые, нащупывая путь в потемках, и один господь знает, что произойдет с нами завтра. Поэтому и выходит часто, что, когда мы ждем дурного, случается нечто приятное, и наоборот. Итак, вперед, и да исполнится завтра так же, как и сегодня, воля того, кто правит миром.
От этих слов Беатрис совсем воспрянула духом, и страх показаться в родном селе перестал мучить ее. Андара подошла к ним ненадолго перемолвиться о тяготах пути; она, как челнок, сновала между авангардом и арьергардом небольшой колонны. Скоро она заметила, что связанные приятели идут молча, в отличие от вчерашнего, не развлекают себя песнями и шутками. Жандармы позволяли тем, кто шел свободно, разговаривать со связанными арестантами, проявляя таким образом милосердие не во вред службе, и Андара, пристроившись к вору, шедшему слева, сказала:
— Ну что, приустал, милок? Эх, связали б меня вместо тебя, я бы только радовалась. Чего б не сделала для тебя, для такого храбреца ведь как ты это дрянцо-то ночью укоротил. Бог тебе воздаст. Покайся от всего сердца — чистым золотом отплатишь господу за все серебро, что ты украл.
Ничего не ответил ей вор, который шел понуро, словно согнувшись под тяжестью невидимого груза. Тогда Андара зашла с другой стороны и, шагая рядом с отцеубийцей, зашептала:
— Эх, была бы я гадюкой — вот такой, с руку толщиной и вот с такими зубами — впилась бы я в тебя, обвила бы всего и в ад утащила, иуда!
— Эй, уберите ее! — скорее жалобно, чем угрожающе закричал бандит, обращаясь к конвойным.— Чего эта сеньора ко мне привязалась!
— Какая я тебе сеньора!..
— Ну ладно, ладно гулящая... Иду я себе, ни к кому не лезу, а она привязалась... Я, говорит, гадюка, хочу с тобой обвиваться. Нет уж, подруга, не время сейчас для об витий. Отстань, говорю тебе, от человека, который баб на дух не переносит.
Жандармы приказали Андаре идти вперед, а вскоре партия остановилась на отдых на постоялом дворе. Передохнув, они снова отправились в путь, и к вечеру вдалеке показались острые башенки славного селения Мостолеса, на подступах к которому арестантов уже встречали несколько жителей и целая орава мальчишек, прослышавших, что вместе с Беатрис в партии идет и ламанчский мавр-чудотворец. До первых домов оставалось не больше двухсот метров, когда на дороге появились трое мужчин; они обратились к жандармам: остановиться, мол, надо переброситься парой слов. Беатрис сразу узнала их: это были Чубарый, его брат Блас и ее родной дядя. Бедной женщине пришлось собрать все свои душевные силы, чтобы тут же не провалиться сквозь землю от стыда. Встречавшие захотели узнать, арестована ли вместе со всеми прочими Беатрис; и когда им сказали, что она идет в этакой компании по своей воле, они удивились и попытались во что бы то ни стало увести ее с собой, дабы избежать позора: не дай бог
односельчане увидят девушку связанной одной веревкой с ворами, убийцами и апостолами. Но изумлению их и вовсе не было границ, когда Беатрис решительно заявила, ЧТО ни за что на свете не покинет своих товарищей по Несчастью и ее не испугают ни мучения, ни тюрьма, И позорная смерть. Трудно описать гнев, овладевший Тремя мостолесцами, и, пожалуй, не миновать бы бедной женщине побоев, если бы не присутствие жандармом.
— Ах ты паршивка, тварь бесстыжая! — сказал Чубарый, бледный от злости.— Давно уж я чуял, что мим кончишь, шлюха бездомная. Но и то не думал, что до кого позора докатишься... Сгинь-пропади, падаль! Как еще глаза мои на тебя смотрят. Сам себе!.. Чем ты стала, потаскуха трепаная, бегаешь по Дорогам за этим чучелом, за выжигой этим шелудивым, который знай себе по деревням людей дурачит дрючками разными, зельями своими.
Послушай, Чубарый,— отвечала Беатрис, изо всех крепясь и стараясь не выдать свое волнение, одной и теребя конец платка и пряча лицо,— послушай, иди, дай пройти — ничего промеж нас больше не будет — я и позор вынесу, не твое это дело. Иди своей и знай: ты для меня все равно что покойник — землей засыпано и травой поросло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53