Та вдруг зарделась, и Ярилу подумалось, что, может, и не зря сцапал его Мечислав-людин, не зря бросал ему на спину горящие угли? Без этого, наверное, не встретил бы он эту девушку с пушистыми ресницами и мягкими бархатными глазами... Любиму.
Свою историю девчонки рассказывали интересно. Начала Ладислава, затем что-то забыла – подхватила Любима, потом снова продолжила Ладислава, да и рыжая Речка, позабыв про свой страх, то и дело вставляла свои замечания, к месту и не к месту.
Изо всего услышанного Ярил уловил только, что девок и до этого уже кто-то похитил... Уловил, да вдруг так и замер с поднятым веслом. Ну, он и дурень! А не про этих ли девок выспрашивал варяжский ярл? Выходит, про них. А он-то...
– Эй, кормщик! – Любима оглянулась, сверкнула очами. – Ты что, переката не видишь? Ведь прямо туда идем.
Ярил сильно загреб вправо. Всё равно стукнулись бортом о камень. И – задери леший это течение – сели-таки на камень. Вокруг бурлила вода, а они так и сидели, пока Ярил не спрыгнул в воду – неожиданно здесь оказалось глубоко, почти по самую шею, – да не протолкнул лодку вперед, едва успев перевалиться через борт.
– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.
– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.
– Эх вы, вороны!
Солнце между тем садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно, – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал... Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот не вырвать! Да и нужно ли вырывать?
Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком.
Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков, – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг.
Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей, – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, да, а может быть, и нет, что теперь гадать?
Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.
Всё темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится всё больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.
– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.
– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?
– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно не чесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.
– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.
– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.
Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.
– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.
– Винца, говоришь, тебе? – нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!
Ярил вздрогнул и застонал, поскольку, к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.
Откуда он тут взялся?
Оттуда...
Глава 13
ДОРОГИ И ПУТНИКИ
Сентябрь 863 г. Древлянская земля – радимичи
Сентябрь – хозяин хмурый:
Приспели времена,
Походкою понурой
В обувке жесткой, бурой
Уходят семена.
Элизабет Ланггессер. «Уход семян»
Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень...
Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – вёдро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру смениться дождем. Непонятная была погода.
Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон так Пантелеймон.
Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками как грабли и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Свою историю девчонки рассказывали интересно. Начала Ладислава, затем что-то забыла – подхватила Любима, потом снова продолжила Ладислава, да и рыжая Речка, позабыв про свой страх, то и дело вставляла свои замечания, к месту и не к месту.
Изо всего услышанного Ярил уловил только, что девок и до этого уже кто-то похитил... Уловил, да вдруг так и замер с поднятым веслом. Ну, он и дурень! А не про этих ли девок выспрашивал варяжский ярл? Выходит, про них. А он-то...
– Эй, кормщик! – Любима оглянулась, сверкнула очами. – Ты что, переката не видишь? Ведь прямо туда идем.
Ярил сильно загреб вправо. Всё равно стукнулись бортом о камень. И – задери леший это течение – сели-таки на камень. Вокруг бурлила вода, а они так и сидели, пока Ярил не спрыгнул в воду – неожиданно здесь оказалось глубоко, почти по самую шею, – да не протолкнул лодку вперед, едва успев перевалиться через борт.
– Ух, успел! – стаскивая через голову рубаху, перевел он дух. – Ну-ка, дайте-ка сюда весло.
– Весло? А оно, во-он, впереди нас плывет.
– Эх вы, вороны!
Солнце между тем садилось, и от деревьев, от берегов, от кустарников потянулись по воде длинные размытые тени. К берегу решили не приставать, плыть, елико возможно, – ведь впереди ждал Киев, ждал родной дом, ждали друзья, ждал... Ждал ли? Ладислава вздохнула. Нет, похоже, никак ей не вырвать из сердца образ улыбчивого варяжского ярла, который, дурень, к этакому влечению и поводов-то не давал никаких. А вот не вырвать! Да и нужно ли вырывать?
Немножко обсохнув, принялись рассказывать дальше. О страшном лесном пожаре, о реке, широкой и бурной, о двух отроках, сгинувших неизвестно куда, о том, как шагали вдоль реки, одинокие, голодные, без оружия. Да что уж там оружие? Одежды и той не было, не считая украденной Ладиславой рубахи, так и шли голышом, прикрыв наготу лишь кусками бересты да лыком.
Питались чем придется: ягодами, кореньями, грибами, несколько раз, выломав из сушняка орясину, запромыслили на отмели рыбу. Так и съели сырой – огня-то не было. Отощали слегка, да с голоду не померли – странно было бы помереть летом в лесу, да у реки. Комары, правда, кусали нещадно – от них мазались речной грязью. Как-то набрели на рыбаков, – выскочили, обрадованные, из лесу – только рыбаков и видели, те унеслись, не надо и рыбы, видно, приняли за русалок или лесных шишиг.
Так и скитались – боги оказались к ним милостивы, не набрели девки на лихих людей, – покуда не вышли к усадьбе, да не попались в лапы Любомире, которая, оно конечно, тетка не вредная, да уж больно дикая, нелюдимая. Да и работы в ее хозяйстве хватало, летом любой на вес золота был. Отпустила б она девчонок осенью? Может быть, да, а может быть, и нет, что теперь гадать?
Никто и не заметил, как Любима оказалась на корме, ближе к Ярилу. Сидела рядом, иногда оборачивалась, смеясь, а у бедного парня от того смеха заходилось сердце.
Всё темнее становилось на реке, опускались сумерки. Впрочем, было еще не так темно, чтоб уж совсем невозможно плыть, скорее, не темно, а темновато, как бывает в тот час, когда кто-то уже зажег свечи, а кто-то еще нет, но постепенно свечей становится всё больше, и вот они уже притянули настоящую ночную тьму.
– Ладья! – крикнула вдруг Ладислава, да Ярил и сам уже рассмотрел выплывшее из-за излучины реки темное громадное тело. Ладья шла под парусом, видно, ветер был попутный, и, огибая камни, вдруг резко пошла к берегу, да так быстро, что Ярил едва успел повернуть лодку. Так и уперлись носом в высокий борт судна. Хорошо хоть так, могло случиться и хуже.
– Кормщик, так твою разэтак! – заругался Зевота. – Спишь, что ли, песий ты сын?
– Ладно те лаяться-то, – лениво отмахнулся кормщик – высокий сутулый мужик с окладистой, давно не чесанной бородой. – Ну, виноват, не заметил. Так ведь попробуй заметь вас! – Он склонился к лодке. – Ого, тут и девицы. Чтой-то вы больно мокрые. Угостить, что ли, вас ромейским вином? А и правда, лезьте на ладью.
– Некогда нам по твоим ладьям лазать, – хмуро отозвался Ярил, не замечая, что, услыхав его голос, метнулась от мачты на корму, к воинам, чья-то шустрая тень. – Хошь угостить – давай сюда кувшинец.
– Ай!!! – неожиданно взвизгнула Речка. Лодку качнуло и сильно прижало к ладье.
Еще б не прижало, когда трое воинов, незаметно подобравшись за бортами, прихватили лодчонку баграми.
– В реку! – запоздало крикнул Ярил, да и сам нырнуть уже не успел. Просвистев в воздухе, с ладьи полетели арканы.
– Винца, говоришь, тебе? – нехорошо засмеялся мужик, весь словно бы прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке. – Изволь, друже Яриле!
Ярил вздрогнул и застонал, поскольку, к ужасу своему, узнал в наклонившемся к нему мужике Ильмана Карася, лиходея с далекой Ладоги.
Откуда он тут взялся?
Оттуда...
Глава 13
ДОРОГИ И ПУТНИКИ
Сентябрь 863 г. Древлянская земля – радимичи
Сентябрь – хозяин хмурый:
Приспели времена,
Походкою понурой
В обувке жесткой, бурой
Уходят семена.
Элизабет Ланггессер. «Уход семян»
Дорога, местами превращавшаяся в узкую, почти непроходимую тропу, змеилась вдоль оврагов, взбиралась на заросшие густым еловым лесом холмы и ныряла в распадки, чтобы снова рвануться вверх, через колючие кусты, через сгнившие деревья, через сухостой, через буйные – в человеческий рост – заросли папоротников. Небо хмурилось, дождило, хоть иногда и показывалось солнышко, высвечивая голубую полоску неба, сиреневые тучи, облака, похожие на снежные комья. На болотах курлыкали журавли, поднимались стаями в небо и медленно тянулись к югу. Осень...
Месяц хмурень стоял не поймешь какой – то дожди, то жара почти что летняя. Бывало, день-два дождь, потом – вёдро, а случалось, дождь лил с утра, а к обеду рассупонивалось, уползали тучи и вновь светило солнце, чтобы к вечеру смениться дождем. Непонятная была погода.
Никифор помолил Господа о солнышке и, подбросив в потухающий костер сучьев, оглянулся на спящих парней – монахов будущей обители, что пробирались сейчас дремучими лесами на север, к Десне-реке. Именно там и замыслено было основать монастырь в честь Святого Пантелеймона – тот с давних пор считался покровителем рода Мефодия, и Никифор перечить не стал – Пантелеймон так Пантелеймон.
Будущие чернецы – числом десяток без одного – на чернецов не походили вовсе. Неотесанные, буйные, драчливые, они подчинялись только проводнику – дюжему, давно не стриженному мужику с руками как грабли и черными глубоко посаженными глазами, зыркавшими из-под кустистых бровей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78