Все, что он выслушал в последний час, подвело его к мысли, что в Тегеран лететь незачем.
– Может, ты и прав, – ответил он Ти Джею. – Нам предстоит обсудить на переговорах массу всяких предложений, и лишь одно из них должно сработать. Я не еду в Тегеран. Пока не еду.
* * *
Больше всех в Вашингтоне беспокоился в те дни, наверное, Генри Пречт.
Старослужащий госдепартамента, любящий искусство и философские рассуждения и буквально помешанный на юморе, он на протяжении почти всего 1978 года практически сам формировал американскую политику в Иране, пока его начальники – вплоть до президента Картера – все свое внимание и силы сосредоточили на Кэмп-Дэвидском соглашении между Египтом и Израилем.
С начала же ноября, когда обстановка в Иране стала заметно обостряться, Пречту пришлось работать целыми неделями без выходных, с восьми утра и по меньшей мере до девяти вечера. А эти чертовы техасцы, похоже, воображают, что ему больше и заняться нечем, кроме как болтать с ними по телефону.
Пречта волновали не только и не столько разразившийся в Иране кризис и борьба разных сил в связи с этим. Здесь, в Вашингтоне, тоже велась борьба, и довольно нешуточная, – между государственным секретарем Сайрусом Вэнсом, начальником Пречта, и помощником президента по национальной безопасности Збигневом Бжезинским.
Вэнс полагал, как и президент Картер, что американская внешняя политика должна отражать основы американских моральных устоев. Американцы – убежденные сторонники свободы, справедливости и демократии, и они не желают поддерживать тиранов. А шах Ирана – тиран.
Организация «Международная амнистия» назвала нарушение прав человека в Иране самым худшим в мире, а многочисленные сообщения о систематическом применении шахским режимом пыток подтверждались Международной комиссией юристов. Поскольку шаху вернуло власть ЦРУ, а Соединенные Штаты поддерживали его режим, американский президент, много разглагольствовавший о правах человека, должен был все же что-то предпринимать.
В январе 1977 года президент Картер дал понять, что тоталитарные режимы могут лишиться американской помощи. Однако Картер проявлял нерешительность – потом в том же году он побывал с официальным визитом в Иране и публично расточал похвалы в адрес шаха, а Вэнс считал, что он делал это в интересах уважения прав человека.
Збигнев Бжезинский так не считал. Помощник президента по национальной безопасности полагал, что происходит схватка разных политических сил. Шах был союзником Соединенных Штатов, и его следовало поддерживать. Конечно, его нужно надоумить прекратить применять пытки – но не это главное. Его методы правления подвергаются ожесточенным нападкам, поэтому нет времени на их либерализацию.
«А когда же придет такое время?» – вопрошали сторонники Вэнса. Власть шаха всегда была сильна на протяжении почти двадцати пяти лет его пребывания на троне, но никогда он не подавал каких-то признаков стремления ввести более мягкие и терпимые методы управления страной. Бжезинский на это отвечал: «А назовите мне хотя бы одно мягкое правительство в этом регионе мира».
Кое-кто в администрации Картера полагал, что если Америка не станет поддерживать принципы свободы и демократии, то не будет и смысла во внешней политике вообще. Но это была крайняя точка зрения, поэтому ее выразители выдвинули более прагматический аргумент, иранский народ достаточно натерпелся от шаха и намерен свергнуть его, не считаясь, что думает на этот счет Вашингтон.
«Ерунда, – говорил на это Бжезинский. – Читайте историю». Революции побеждали, когда правители шли на уступки, и терпели поражения, когда власти предержащие крушили восставших железным кулаком. Иранская армия, в которой насчитывается четыреста тысяч солдат и офицеров, легко может подавить любой мятеж.
Сторонники Вэнса – и Генри Пречт в их числе – не соглашались с теорией революций Бжезинского, гласившей: тираны, над которыми нависает угроза, идут на уступки восставшим, когда те сильны и нет других путей удержать власть. А что еще важнее – приверженцы Вэнса не верили, что в иранской армии насчитывалось четыреста тысяч человек. Подсчитать точно ее численность не представлялось возможным – солдаты массами дезертировали, и армия сокращалась ежемесячно на восемь процентов. В преддверии всеобщей гражданской войны на сторону революционеров переходили целые воинские части в полном составе.
Обе вашингтонские фракции получали информацию из разных источников. Бжезинский слушал, что говорил Ардешир Захеди, близкий родственник шаха и самый могущественный его сторонник в Иране. Вэнс же прислушивался к информации от посла Салливана Его сообщения не были последовательными, как того хотелось Вашингтону, – возможно, потому, что обстановка в Иране была крайне сложной и запутанной. Но вот, начиная с сентября, в сообщениях стала превалировать главная тенденция, гласящая, что режим шаха обречен.
В этой связи Бжезинский сказал, что Салливан закусил удила и потерял голову, а его сообщениям верить нельзя. Сторонники же Вэнса обвиняли Бжезинского в том, что тот не пропускает неугодные вести, образно говоря, расстреливая доставляющих их курьеров.
В результате Соединенные Штаты ничего не предпринимали. Как-то государственный департамент подготовил для посла Салливана проект шифровки. В ней послу предлагалось настоятельно посоветовать шаху сформировать широкое коалиционное гражданское правительство. Бжезинский взял и зарубил проект. В другой раз Бжезинский в телефонном разговоре заверил шаха в том, что президент Картер поддерживает его. Шах попросил подтвердить слова телеграммой. Тут уже государственный департамент умудрился задержать отправку. Чтобы расстроить планы соперников, обе противоборствующие фракции умышленно допускали утечку информации, она становилась известной газетам, и весь мир видел, что американская внешняя политика в Иране, по сути дела, парализована из-за распрей внутри вашингтонской администрации.
Принимая во внимание все эти хитросплетения, можно только вообразить, как «возрадовался» Пречт, когда на него надавила эта шайка техасцев, возомнивших себя единственными людьми на земле, у которых в Иране возникла проблема.
Вдобавок ко всему он отлично знал, почему ЭДС гопала в беду. На вопрос: а есть ли у корпорации свой представительный агент в Иране? – ему ответили: да, господин Аболфат Махви. Пречту сразу все стало ясно: Махви был тегеранским комиссионером, широко известным под кличкой Король Пятипроцентовиков из-за его махинаций с военными подрядами. Даже несмотря на его связи с очень влиятельными лицами, шах включил Махви в черный список дельцов, которым запрещалось заниматься бизнесом в Иране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
– Может, ты и прав, – ответил он Ти Джею. – Нам предстоит обсудить на переговорах массу всяких предложений, и лишь одно из них должно сработать. Я не еду в Тегеран. Пока не еду.
* * *
Больше всех в Вашингтоне беспокоился в те дни, наверное, Генри Пречт.
Старослужащий госдепартамента, любящий искусство и философские рассуждения и буквально помешанный на юморе, он на протяжении почти всего 1978 года практически сам формировал американскую политику в Иране, пока его начальники – вплоть до президента Картера – все свое внимание и силы сосредоточили на Кэмп-Дэвидском соглашении между Египтом и Израилем.
С начала же ноября, когда обстановка в Иране стала заметно обостряться, Пречту пришлось работать целыми неделями без выходных, с восьми утра и по меньшей мере до девяти вечера. А эти чертовы техасцы, похоже, воображают, что ему больше и заняться нечем, кроме как болтать с ними по телефону.
Пречта волновали не только и не столько разразившийся в Иране кризис и борьба разных сил в связи с этим. Здесь, в Вашингтоне, тоже велась борьба, и довольно нешуточная, – между государственным секретарем Сайрусом Вэнсом, начальником Пречта, и помощником президента по национальной безопасности Збигневом Бжезинским.
Вэнс полагал, как и президент Картер, что американская внешняя политика должна отражать основы американских моральных устоев. Американцы – убежденные сторонники свободы, справедливости и демократии, и они не желают поддерживать тиранов. А шах Ирана – тиран.
Организация «Международная амнистия» назвала нарушение прав человека в Иране самым худшим в мире, а многочисленные сообщения о систематическом применении шахским режимом пыток подтверждались Международной комиссией юристов. Поскольку шаху вернуло власть ЦРУ, а Соединенные Штаты поддерживали его режим, американский президент, много разглагольствовавший о правах человека, должен был все же что-то предпринимать.
В январе 1977 года президент Картер дал понять, что тоталитарные режимы могут лишиться американской помощи. Однако Картер проявлял нерешительность – потом в том же году он побывал с официальным визитом в Иране и публично расточал похвалы в адрес шаха, а Вэнс считал, что он делал это в интересах уважения прав человека.
Збигнев Бжезинский так не считал. Помощник президента по национальной безопасности полагал, что происходит схватка разных политических сил. Шах был союзником Соединенных Штатов, и его следовало поддерживать. Конечно, его нужно надоумить прекратить применять пытки – но не это главное. Его методы правления подвергаются ожесточенным нападкам, поэтому нет времени на их либерализацию.
«А когда же придет такое время?» – вопрошали сторонники Вэнса. Власть шаха всегда была сильна на протяжении почти двадцати пяти лет его пребывания на троне, но никогда он не подавал каких-то признаков стремления ввести более мягкие и терпимые методы управления страной. Бжезинский на это отвечал: «А назовите мне хотя бы одно мягкое правительство в этом регионе мира».
Кое-кто в администрации Картера полагал, что если Америка не станет поддерживать принципы свободы и демократии, то не будет и смысла во внешней политике вообще. Но это была крайняя точка зрения, поэтому ее выразители выдвинули более прагматический аргумент, иранский народ достаточно натерпелся от шаха и намерен свергнуть его, не считаясь, что думает на этот счет Вашингтон.
«Ерунда, – говорил на это Бжезинский. – Читайте историю». Революции побеждали, когда правители шли на уступки, и терпели поражения, когда власти предержащие крушили восставших железным кулаком. Иранская армия, в которой насчитывается четыреста тысяч солдат и офицеров, легко может подавить любой мятеж.
Сторонники Вэнса – и Генри Пречт в их числе – не соглашались с теорией революций Бжезинского, гласившей: тираны, над которыми нависает угроза, идут на уступки восставшим, когда те сильны и нет других путей удержать власть. А что еще важнее – приверженцы Вэнса не верили, что в иранской армии насчитывалось четыреста тысяч человек. Подсчитать точно ее численность не представлялось возможным – солдаты массами дезертировали, и армия сокращалась ежемесячно на восемь процентов. В преддверии всеобщей гражданской войны на сторону революционеров переходили целые воинские части в полном составе.
Обе вашингтонские фракции получали информацию из разных источников. Бжезинский слушал, что говорил Ардешир Захеди, близкий родственник шаха и самый могущественный его сторонник в Иране. Вэнс же прислушивался к информации от посла Салливана Его сообщения не были последовательными, как того хотелось Вашингтону, – возможно, потому, что обстановка в Иране была крайне сложной и запутанной. Но вот, начиная с сентября, в сообщениях стала превалировать главная тенденция, гласящая, что режим шаха обречен.
В этой связи Бжезинский сказал, что Салливан закусил удила и потерял голову, а его сообщениям верить нельзя. Сторонники же Вэнса обвиняли Бжезинского в том, что тот не пропускает неугодные вести, образно говоря, расстреливая доставляющих их курьеров.
В результате Соединенные Штаты ничего не предпринимали. Как-то государственный департамент подготовил для посла Салливана проект шифровки. В ней послу предлагалось настоятельно посоветовать шаху сформировать широкое коалиционное гражданское правительство. Бжезинский взял и зарубил проект. В другой раз Бжезинский в телефонном разговоре заверил шаха в том, что президент Картер поддерживает его. Шах попросил подтвердить слова телеграммой. Тут уже государственный департамент умудрился задержать отправку. Чтобы расстроить планы соперников, обе противоборствующие фракции умышленно допускали утечку информации, она становилась известной газетам, и весь мир видел, что американская внешняя политика в Иране, по сути дела, парализована из-за распрей внутри вашингтонской администрации.
Принимая во внимание все эти хитросплетения, можно только вообразить, как «возрадовался» Пречт, когда на него надавила эта шайка техасцев, возомнивших себя единственными людьми на земле, у которых в Иране возникла проблема.
Вдобавок ко всему он отлично знал, почему ЭДС гопала в беду. На вопрос: а есть ли у корпорации свой представительный агент в Иране? – ему ответили: да, господин Аболфат Махви. Пречту сразу все стало ясно: Махви был тегеранским комиссионером, широко известным под кличкой Король Пятипроцентовиков из-за его махинаций с военными подрядами. Даже несмотря на его связи с очень влиятельными лицами, шах включил Махви в черный список дельцов, которым запрещалось заниматься бизнесом в Иране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141