Независимо от того, сколько ему лет, Генрих не мужчина – он все еще ребенок. Дети любят помечтать о том, кем они вырастут. Для большинства эти мечты так и остаются невоплощенными. Ребенок-крепостной не мечтает стать королем, но он может мечтать стать воином или свободным землепашцем. Девочка не может мечтать стать храбрым рыцарем, но может пожелать для себя много детей, или, наоборот, ни одного, или командовать своим мужем с помощью хитрости либо красоты. Но мечты ребенка-короля пределов не имеют.
– Вы хотите сказать, что Генрих всегда желал стереть баронов в порошок?
– Вовсе нет, – Ллевелин искоса взглянул на Саймона и загадочно улыбнулся. – Так это выглядит только с точки зрения барона, – мягко произнес он. – Король мог бы назвать это способностью управлять, не разрываясь в угоду десяткам партий, имеющих самые разные интересы. Однако если бы это было правдой, я мог бы тогда довольно легко догадаться, как поступил бы в таком случае Генрих.
– Тогда чего же он желает?
– У него самые разные желания каждый день, неделю, месяц. Именно об этом я начинал говорить тебе. У большинства детей, когда они вырастают в мужчину или женщину, закрепляется одна мечта. Она может пускать побеги, но эти побеги накрепко связаны с первым стеблем мечты. Генрих, увы, так и не стал мужчиной. Иногда он мечтает стать творцом красивых вещей; иногда он грезит о великих походах, чтобы отвоевать все, что потерял его отец, и даже больше: иногда он мечтает стать могущественным, как сам Господь Бог; иногда – стать милостивым, как Пресвятая Богородица, добрым, щедрым и великодушным, чтобы все любили его.
Саймон тряхнул головой:
– Мой отец всегда говорил об этом: Генрих ищет любви, потому что мать и отец его не любили.
– Иэн слишком мягок, чтобы правильно оценивать людей, но в данном случае, может быть, он и прав. Да, очень может быть. Тем не менее это ничего не дает, потому что в одно мгновение Генрих пытается добиться любви силой, а в следующее – завоевать ее щедростью, и, к несчастью и замешательству его подданных, совершенно невозможно предусмотреть, с какой стороны он себя покажет. – Ллевелин покачал головой. – Нам остается только ждать и наблюдать. По крайней мере следующий его шаг не коснется меня. У нас будет время подготовиться. Чем ты собираешься заняться теперь, Саймон?
– С вашего позволения, милорд, я отправлюсь в Ангарад-Холл, – с жаром произнес Саймон.
Ллевелин улыбнулся:
– Все еще надеешься? Не надоело?
– Мне никогда не надоест. Если я не добьюсь успеха, то другой жены не возьму. В этом нет нужды. У меня достаточно племянников, чтобы иметь наследников, и все они хорошие ребята.
– Ты настроен на это, Саймон? Твердо настроен?
– Я готов поклясться перед вами – кровью, если хотите.
– Гм… Тогда я, пожалуй, напишу твоему отцу и Кикве тоже. Не хочешь ли ты узнать, какое я дам приданое за Рианнон?
– Это не обязательно, милорд. Я был бы дураком, если бы сказал, что это меня совсем не интересует. Меня интересует. Но вы знаете, какие у меня земли, и я уверен, что это было бы настолько же и в ваших интересах, насколько и в моих, чтобы приданое Рианнон имело хорошую общую границу с моими владениями. Я полагаюсь на вашу мудрость и вашу щедрость, милорд.
Ллевелин расхохотался:
– Очень умные слова. Мне особенно понравилось, как ты удачно вставил «мудрость» и «щедрость». Они наверняка подвигнут меня в том направлении, куда ты клонишь.
Саймон тоже засмеялся:
– Но, милорд, что я еще мог сказать? Вы всегда были щедры ко мне, и даже ваши враги говорят о вашей мудрости. Мне очень жаль, если это прозвучало как праздная болтовня. Разве было бы лучше, если бы я произнес грубую ложь или мрачно помалкивал?
– Ступай, – сказал Ллевелин, приподнимая брови. – Ты неисправим! Иди спать, а потом, если хочешь, отправляйся в Ангарад-Холл. Но если ты по какой-либо причине не задержишься там, возвращайся ко мне. При дворе Генриха начнутся большие перемены в ту или иную сторону, и мне понадобятся там глаза, уши и язык.
14
Хотя Саймон отправился спать очень поздно, проснулся он одним из первых. Он чувствовал себя счастливым. Судя по последним словам Ллевелина, война должна возобновиться, если не немедленно, то очень скоро. Это давало возможность поразвлечься и обогатиться. Но, что еще важнее, Ллевелин наконец понял, что его намерения по отношению к Рианнон серьезны и тверды и скорее всего увенчаются успехом. Ни при каких других условиях Ллевелин невзял бы на себя труд обращаться к Иэну с предложением о свадьбе.
Саймон едва мог поверить в свою удачу. Хотя Ллевелин и прежде не раз говорил, что из них получилась бы хорошая пара, Саймон всегда считал, что он наполовину шутил, и не слишком верил в то, что Саймон сумеет добиться согласия его своенравной дочери. Незаконнорожденная дочь принца Уэльса могла позволить себе смотреть свысока на брак с младшим сыном даже богатых родителей. Но Саймон не упускал из вида и преимуществ для Ллевелина подобного брака. Ситуация с Рианнон была явно особой. Саймон представил ее замужем за человеком, занимающим высокое положение, и громко хмыкнул, так что лежавшие вокруг него люди, которые не собирались подниматься так рано, начали браниться сквозь сон.
Только подумать, что жена человека вроде Ричарда Корнуолла или одного из французских герцогов бегает босиком с распущенными волосами по лесам и полям, одетая в простенькое, испачканное грязью и зеленью платье. А Рианнон была не тем человеком, которого можно было загнать в рамки приличий. Она сбежала бы или даже убила мужа, который попытался бы навязать ей свою волю. Ко всему прочему, вопрос о приданом тоже был немаловажен. Для брака со знатным человеком Ллевелину пришлось бы изыскивать изрядную сумму или отрывать от себя солидную часть своих владений.
И без лишних слов Саймону было ясно, что Ллевелину не хотелось бы этого. Деньги для него всегда были проблемой, поскольку Уэльс беден. Любой лорд из приграничной области был бы счастлив получить землю, но Ллевелину совершенно не хотелось усиливать влияние кого бы то ни было, кто был подданным в первую очередь короля Англии. Он, конечно, знал, что Саймон унаследует северные земли своего отца, когда Иэн умрет, но, поскольку большая часть его владений и земли его жены, а также его сердце оставались бы в Уэльсе, у Ллевелина были все основания верить, что Саймон в случае войны между Англией и Уэльсом примет сторону валлийцев.
Все к лучшему, думал Саймон, растолкав Сьорла и велев ему поднимать людей. Он получит, конечно, меньшее приданое, чем получил бы более знатный жених, но зато Ллевелин будет осознавать, сколько он сэкономил, и вручит свой подарок с чистым сердцем. Но самым лучшим было то, что Ллевелин собирался написать Кикве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Вы хотите сказать, что Генрих всегда желал стереть баронов в порошок?
– Вовсе нет, – Ллевелин искоса взглянул на Саймона и загадочно улыбнулся. – Так это выглядит только с точки зрения барона, – мягко произнес он. – Король мог бы назвать это способностью управлять, не разрываясь в угоду десяткам партий, имеющих самые разные интересы. Однако если бы это было правдой, я мог бы тогда довольно легко догадаться, как поступил бы в таком случае Генрих.
– Тогда чего же он желает?
– У него самые разные желания каждый день, неделю, месяц. Именно об этом я начинал говорить тебе. У большинства детей, когда они вырастают в мужчину или женщину, закрепляется одна мечта. Она может пускать побеги, но эти побеги накрепко связаны с первым стеблем мечты. Генрих, увы, так и не стал мужчиной. Иногда он мечтает стать творцом красивых вещей; иногда он грезит о великих походах, чтобы отвоевать все, что потерял его отец, и даже больше: иногда он мечтает стать могущественным, как сам Господь Бог; иногда – стать милостивым, как Пресвятая Богородица, добрым, щедрым и великодушным, чтобы все любили его.
Саймон тряхнул головой:
– Мой отец всегда говорил об этом: Генрих ищет любви, потому что мать и отец его не любили.
– Иэн слишком мягок, чтобы правильно оценивать людей, но в данном случае, может быть, он и прав. Да, очень может быть. Тем не менее это ничего не дает, потому что в одно мгновение Генрих пытается добиться любви силой, а в следующее – завоевать ее щедростью, и, к несчастью и замешательству его подданных, совершенно невозможно предусмотреть, с какой стороны он себя покажет. – Ллевелин покачал головой. – Нам остается только ждать и наблюдать. По крайней мере следующий его шаг не коснется меня. У нас будет время подготовиться. Чем ты собираешься заняться теперь, Саймон?
– С вашего позволения, милорд, я отправлюсь в Ангарад-Холл, – с жаром произнес Саймон.
Ллевелин улыбнулся:
– Все еще надеешься? Не надоело?
– Мне никогда не надоест. Если я не добьюсь успеха, то другой жены не возьму. В этом нет нужды. У меня достаточно племянников, чтобы иметь наследников, и все они хорошие ребята.
– Ты настроен на это, Саймон? Твердо настроен?
– Я готов поклясться перед вами – кровью, если хотите.
– Гм… Тогда я, пожалуй, напишу твоему отцу и Кикве тоже. Не хочешь ли ты узнать, какое я дам приданое за Рианнон?
– Это не обязательно, милорд. Я был бы дураком, если бы сказал, что это меня совсем не интересует. Меня интересует. Но вы знаете, какие у меня земли, и я уверен, что это было бы настолько же и в ваших интересах, насколько и в моих, чтобы приданое Рианнон имело хорошую общую границу с моими владениями. Я полагаюсь на вашу мудрость и вашу щедрость, милорд.
Ллевелин расхохотался:
– Очень умные слова. Мне особенно понравилось, как ты удачно вставил «мудрость» и «щедрость». Они наверняка подвигнут меня в том направлении, куда ты клонишь.
Саймон тоже засмеялся:
– Но, милорд, что я еще мог сказать? Вы всегда были щедры ко мне, и даже ваши враги говорят о вашей мудрости. Мне очень жаль, если это прозвучало как праздная болтовня. Разве было бы лучше, если бы я произнес грубую ложь или мрачно помалкивал?
– Ступай, – сказал Ллевелин, приподнимая брови. – Ты неисправим! Иди спать, а потом, если хочешь, отправляйся в Ангарад-Холл. Но если ты по какой-либо причине не задержишься там, возвращайся ко мне. При дворе Генриха начнутся большие перемены в ту или иную сторону, и мне понадобятся там глаза, уши и язык.
14
Хотя Саймон отправился спать очень поздно, проснулся он одним из первых. Он чувствовал себя счастливым. Судя по последним словам Ллевелина, война должна возобновиться, если не немедленно, то очень скоро. Это давало возможность поразвлечься и обогатиться. Но, что еще важнее, Ллевелин наконец понял, что его намерения по отношению к Рианнон серьезны и тверды и скорее всего увенчаются успехом. Ни при каких других условиях Ллевелин невзял бы на себя труд обращаться к Иэну с предложением о свадьбе.
Саймон едва мог поверить в свою удачу. Хотя Ллевелин и прежде не раз говорил, что из них получилась бы хорошая пара, Саймон всегда считал, что он наполовину шутил, и не слишком верил в то, что Саймон сумеет добиться согласия его своенравной дочери. Незаконнорожденная дочь принца Уэльса могла позволить себе смотреть свысока на брак с младшим сыном даже богатых родителей. Но Саймон не упускал из вида и преимуществ для Ллевелина подобного брака. Ситуация с Рианнон была явно особой. Саймон представил ее замужем за человеком, занимающим высокое положение, и громко хмыкнул, так что лежавшие вокруг него люди, которые не собирались подниматься так рано, начали браниться сквозь сон.
Только подумать, что жена человека вроде Ричарда Корнуолла или одного из французских герцогов бегает босиком с распущенными волосами по лесам и полям, одетая в простенькое, испачканное грязью и зеленью платье. А Рианнон была не тем человеком, которого можно было загнать в рамки приличий. Она сбежала бы или даже убила мужа, который попытался бы навязать ей свою волю. Ко всему прочему, вопрос о приданом тоже был немаловажен. Для брака со знатным человеком Ллевелину пришлось бы изыскивать изрядную сумму или отрывать от себя солидную часть своих владений.
И без лишних слов Саймону было ясно, что Ллевелину не хотелось бы этого. Деньги для него всегда были проблемой, поскольку Уэльс беден. Любой лорд из приграничной области был бы счастлив получить землю, но Ллевелину совершенно не хотелось усиливать влияние кого бы то ни было, кто был подданным в первую очередь короля Англии. Он, конечно, знал, что Саймон унаследует северные земли своего отца, когда Иэн умрет, но, поскольку большая часть его владений и земли его жены, а также его сердце оставались бы в Уэльсе, у Ллевелина были все основания верить, что Саймон в случае войны между Англией и Уэльсом примет сторону валлийцев.
Все к лучшему, думал Саймон, растолкав Сьорла и велев ему поднимать людей. Он получит, конечно, меньшее приданое, чем получил бы более знатный жених, но зато Ллевелин будет осознавать, сколько он сэкономил, и вручит свой подарок с чистым сердцем. Но самым лучшим было то, что Ллевелин собирался написать Кикве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111