под кувшином разлагались останки козла.
Будучи горожанкой, она не поняла, что двигаться дальше, значит, вторгнуться на чужую землю, чей хозяин усердно ублажает богов земли, и продолжила путь. При виде первого же желтого крокуса Ливия Друза опустилась на колени, любуясь цветком, а потом, выпрямившись, посмотрела на окружающие деревья новым взглядом: ей казалось сейчас, что и деревья, и все живое создано для нее одной.
На ее пути встал яблонево-грушевый сад; груши были собраны не полностью, и Ливия Друза не избежала соблазна сорвать одну. Груша оказалась настолько сладкой и сочной, что она мигом перепачкала руки. До ее слуха донеслось журчание воды, и она пошла на звук, раздвигая ветви, пока не наткнулась на ручей. Вода в нем была обжигающе-ледяной, однако она отважно сполоснула в ней руки, а потом со счастливым смехом подставила их солнцу. Сняв с себя накидку, Ливия Друза, стоя у ручья на коленях, сложила ее треугольником и перекинула через руку. И тогда, поднявшись на ноги, она увидела его.
Перед этим он читал. Свиток он держал в левой руке, но пергамент успел снова завернуться, поскольку он совершенно забыл о нем, всматриваясь в женщину, вторгнувшуюся в его сад. Одиссей из Итаки! Встретившись с ним глазами, Ливия Друза затаила дыхание, ибо это были настоящие одиссеевы глаза – огромные, серые, прекрасные.
– Здравствуй, – произнесла она, улыбаясь ему без тени смущения. Она так много лет наблюдала за ним с балкона, что сейчас он и впрямь показался ей возвратившимся из скитаний странником, мужчиной, знакомым ей ничуть не хуже, чем Одиссей – Пенелопе. Прижимая к груди сложенную шаль, она зашагала к нему, продолжая улыбаться. – Я украла грушу, – сказала Ливия Друза. – Какая вкусная! Я и не знала, что груши висят на ветках так долго. Если я покидаю Рим, то летом, и сижу на берегу моря, а это совсем другое дело.
Он ничего не отвечал, а лишь наблюдал за ее приближением своими сверкающими серыми глазами.
«Я по-прежнему люблю тебя! – кричала ее душа. – Люблю по-прежнему! Для меня не важно, что ты – потомок раба и крестьянки. Я тебя люблю! Подобно Пенелопе, я уже давно забыла, что такое любовь. Но вот ты снова передо мной через столько лет, и любовь проснулась!»
Остановилась она уже слишком близко от него, чтобы их встречу можно было назвать случайной встречей незнакомых людей; его обдало жаром, охватившим ее тело, огромные черные глаза, смотревшие на него в упор, горели любовью. Ее взгляд приветствовал его. Он сделал то, чего при таких обстоятельствах уже не мог не сделать: преодолел то небольшое расстояние, которое все еще разделяло их, и обнял ее. Она подняла лицо, закинула руки ему на шею, и они поцеловались с не сходящими с уст улыбками. Они были давними друзьями, давними возлюбленными, мужем и женой, не видевшимися два десятка лет, разделенные чужими кознями, божественные и бесконечно земные. Их встреча была долгожданным триумфом любви.
Его сильное, уверенное прикосновение сказало ей все; ей не было нужды подсказывать ему, как обнимать и ласкать ее; он был – всегда был! – властелином ее сердца. Торжественно, подобно ребенку, демонстрирующему свое бесценное сокровище, она обнажила для него свою грудь, а потом стала снимать одежду с него; он расстелил на земле ее шаль, и она улеглась рядом с ним. Дрожа от наслаждения, она целовала его шею и мочки ушей, сжимала ладонями его щеки, тянулась губами к его губам, осыпала его порывистыми ласками, шептала из уст в уста слова любви.
Сладкий и сочный плод, тонкие веточки, тянувшиеся к ней на фоне голубого неба, острая боль от ненароком зацепившихся за ветку волос, крохотная пташка с прижатыми к тельцу крылышками, приклеившаяся к щупальцу облачка, наполняющий душу восторг, рвущийся наружу и наконец-то находящий себе дорогу – о, какой это был экстаз!
Они лежали на шали много часов подряд, согревая друг друга, улыбаясь друг другу глупыми улыбками, удивляясь счастью взаимного обретения, невиновные в грехопадении, упивающиеся сотнями маленьких открытий.
Любовные утехи сменялись разговорами. Она узнала, что он женат – на некоей Куспии, дочери публикана; сестра его была выдана замуж за Луция Домиция Агенобарба, младшего брата верховного понтифика. Для того чтобы собрать денег на приданое для сестры, пришлось пойти на такие огромные расходы, что единственным выходом была женитьба на Куспии, дочери сказочно богатого человека. У них еще не было детей – потому, должно быть, что он не находил в жене ничего, способного вызвать любовь или восхищение; та уже жаловалась отцу, что он избегает ее.
Ливия Друза рассказала ему о себе, и Марк Порций Катон Салониан примолк.
– Ты сердишься? – спросила она его, приподнимаясь и тревожно глядя на него.
Он улыбнулся и покачал головой.
– Как я могу сердиться, когда боги ответили на мои молитвы? Ведь они прислали тебя сюда, на землю моих предков, специально для меня. Я понял это, как только увидел тебя у ручья. Если ты связана с таким множеством могущественных семей, то это просто еще один знак милости свыше, которой я оделен.
– Ты действительно не знал, кто я такая?
– Совершенно! – расстроенно ответил он. – Никогда в жизни тебя не видел.
– Ни разу? Неужели ты никогда не замечал меня на балконе дома моего брата, что стоит выше дома Гнея Домиция?
– Никогда!
– А я столько раз видела тебя за много лет!
– Я польщен, что увиденное пришлось тебе по сердцу. Она прижалась к его плечу.
– Я влюбилась в тебя, когда мне было шестнадцать лет.
– Как привередливы боги! – воскликнул он. – Если бы я хоть раз поднял глаза и увидел тебя, то не покладал бы усилий, пока ты не стала бы моей женой. У нас народилась бы куча детей, и мы не оказались бы в таком ужасном положении.
Они инстинктивно стиснули друг друга в объятиях, чувствуя одновременно наслаждение и горечь.
– Какой ужас! Вдруг они узнают? – прошептала она.
– Согласен.
– Это несправедливо.
– Тоже согласен.
– Они не должны узнать о нас, никогда, слышишь, Марк Порций?
Он поморщился.
– Мы должны гордиться нашей любовью, а не стыдиться ее.
– Мы и так гордимся, – серьезно ответила Ливия Друза. – Пусть сложившиеся обстоятельства корежат все на свой лад, я все равно горда.
Он сел и обхватил руками колени.
– Я тоже горд.
После этого он снова обнял ее и не выпускал, пока она не оттолкнула его, потому что ей хотелось рассмотреть его чудесное сложение, его длинные руки и ноги, гладкую безволосую кожу; редкие волоски на его теле были так же рыжи, как его голова. Тело было мускулистым, лицо костлявым. Настоящий Одиссей! Во всяком случае, ее Одиссей должен был быть именно таким.
Они расстались под вечер, договорившись, что встретятся на том же месте и в то же время на другой день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Будучи горожанкой, она не поняла, что двигаться дальше, значит, вторгнуться на чужую землю, чей хозяин усердно ублажает богов земли, и продолжила путь. При виде первого же желтого крокуса Ливия Друза опустилась на колени, любуясь цветком, а потом, выпрямившись, посмотрела на окружающие деревья новым взглядом: ей казалось сейчас, что и деревья, и все живое создано для нее одной.
На ее пути встал яблонево-грушевый сад; груши были собраны не полностью, и Ливия Друза не избежала соблазна сорвать одну. Груша оказалась настолько сладкой и сочной, что она мигом перепачкала руки. До ее слуха донеслось журчание воды, и она пошла на звук, раздвигая ветви, пока не наткнулась на ручей. Вода в нем была обжигающе-ледяной, однако она отважно сполоснула в ней руки, а потом со счастливым смехом подставила их солнцу. Сняв с себя накидку, Ливия Друза, стоя у ручья на коленях, сложила ее треугольником и перекинула через руку. И тогда, поднявшись на ноги, она увидела его.
Перед этим он читал. Свиток он держал в левой руке, но пергамент успел снова завернуться, поскольку он совершенно забыл о нем, всматриваясь в женщину, вторгнувшуюся в его сад. Одиссей из Итаки! Встретившись с ним глазами, Ливия Друза затаила дыхание, ибо это были настоящие одиссеевы глаза – огромные, серые, прекрасные.
– Здравствуй, – произнесла она, улыбаясь ему без тени смущения. Она так много лет наблюдала за ним с балкона, что сейчас он и впрямь показался ей возвратившимся из скитаний странником, мужчиной, знакомым ей ничуть не хуже, чем Одиссей – Пенелопе. Прижимая к груди сложенную шаль, она зашагала к нему, продолжая улыбаться. – Я украла грушу, – сказала Ливия Друза. – Какая вкусная! Я и не знала, что груши висят на ветках так долго. Если я покидаю Рим, то летом, и сижу на берегу моря, а это совсем другое дело.
Он ничего не отвечал, а лишь наблюдал за ее приближением своими сверкающими серыми глазами.
«Я по-прежнему люблю тебя! – кричала ее душа. – Люблю по-прежнему! Для меня не важно, что ты – потомок раба и крестьянки. Я тебя люблю! Подобно Пенелопе, я уже давно забыла, что такое любовь. Но вот ты снова передо мной через столько лет, и любовь проснулась!»
Остановилась она уже слишком близко от него, чтобы их встречу можно было назвать случайной встречей незнакомых людей; его обдало жаром, охватившим ее тело, огромные черные глаза, смотревшие на него в упор, горели любовью. Ее взгляд приветствовал его. Он сделал то, чего при таких обстоятельствах уже не мог не сделать: преодолел то небольшое расстояние, которое все еще разделяло их, и обнял ее. Она подняла лицо, закинула руки ему на шею, и они поцеловались с не сходящими с уст улыбками. Они были давними друзьями, давними возлюбленными, мужем и женой, не видевшимися два десятка лет, разделенные чужими кознями, божественные и бесконечно земные. Их встреча была долгожданным триумфом любви.
Его сильное, уверенное прикосновение сказало ей все; ей не было нужды подсказывать ему, как обнимать и ласкать ее; он был – всегда был! – властелином ее сердца. Торжественно, подобно ребенку, демонстрирующему свое бесценное сокровище, она обнажила для него свою грудь, а потом стала снимать одежду с него; он расстелил на земле ее шаль, и она улеглась рядом с ним. Дрожа от наслаждения, она целовала его шею и мочки ушей, сжимала ладонями его щеки, тянулась губами к его губам, осыпала его порывистыми ласками, шептала из уст в уста слова любви.
Сладкий и сочный плод, тонкие веточки, тянувшиеся к ней на фоне голубого неба, острая боль от ненароком зацепившихся за ветку волос, крохотная пташка с прижатыми к тельцу крылышками, приклеившаяся к щупальцу облачка, наполняющий душу восторг, рвущийся наружу и наконец-то находящий себе дорогу – о, какой это был экстаз!
Они лежали на шали много часов подряд, согревая друг друга, улыбаясь друг другу глупыми улыбками, удивляясь счастью взаимного обретения, невиновные в грехопадении, упивающиеся сотнями маленьких открытий.
Любовные утехи сменялись разговорами. Она узнала, что он женат – на некоей Куспии, дочери публикана; сестра его была выдана замуж за Луция Домиция Агенобарба, младшего брата верховного понтифика. Для того чтобы собрать денег на приданое для сестры, пришлось пойти на такие огромные расходы, что единственным выходом была женитьба на Куспии, дочери сказочно богатого человека. У них еще не было детей – потому, должно быть, что он не находил в жене ничего, способного вызвать любовь или восхищение; та уже жаловалась отцу, что он избегает ее.
Ливия Друза рассказала ему о себе, и Марк Порций Катон Салониан примолк.
– Ты сердишься? – спросила она его, приподнимаясь и тревожно глядя на него.
Он улыбнулся и покачал головой.
– Как я могу сердиться, когда боги ответили на мои молитвы? Ведь они прислали тебя сюда, на землю моих предков, специально для меня. Я понял это, как только увидел тебя у ручья. Если ты связана с таким множеством могущественных семей, то это просто еще один знак милости свыше, которой я оделен.
– Ты действительно не знал, кто я такая?
– Совершенно! – расстроенно ответил он. – Никогда в жизни тебя не видел.
– Ни разу? Неужели ты никогда не замечал меня на балконе дома моего брата, что стоит выше дома Гнея Домиция?
– Никогда!
– А я столько раз видела тебя за много лет!
– Я польщен, что увиденное пришлось тебе по сердцу. Она прижалась к его плечу.
– Я влюбилась в тебя, когда мне было шестнадцать лет.
– Как привередливы боги! – воскликнул он. – Если бы я хоть раз поднял глаза и увидел тебя, то не покладал бы усилий, пока ты не стала бы моей женой. У нас народилась бы куча детей, и мы не оказались бы в таком ужасном положении.
Они инстинктивно стиснули друг друга в объятиях, чувствуя одновременно наслаждение и горечь.
– Какой ужас! Вдруг они узнают? – прошептала она.
– Согласен.
– Это несправедливо.
– Тоже согласен.
– Они не должны узнать о нас, никогда, слышишь, Марк Порций?
Он поморщился.
– Мы должны гордиться нашей любовью, а не стыдиться ее.
– Мы и так гордимся, – серьезно ответила Ливия Друза. – Пусть сложившиеся обстоятельства корежат все на свой лад, я все равно горда.
Он сел и обхватил руками колени.
– Я тоже горд.
После этого он снова обнял ее и не выпускал, пока она не оттолкнула его, потому что ей хотелось рассмотреть его чудесное сложение, его длинные руки и ноги, гладкую безволосую кожу; редкие волоски на его теле были так же рыжи, как его голова. Тело было мускулистым, лицо костлявым. Настоящий Одиссей! Во всяком случае, ее Одиссей должен был быть именно таким.
Они расстались под вечер, договорившись, что встретятся на том же месте и в то же время на другой день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137