Планирую начать с биографии Метелла Нумидийского Хрюшки, добавив в нее чего-нибудь остренького. Затем я перейду к биографии Катула Цезаря. Вот тут я повеселюсь!.. Так собирайся домой и не забудь навестить меня в Смирне, Луций Корнелий! Мне нужно расспросить у тебя кое о чем, я ведь собираю материал для моих будущих биографий.
Никогда ранее Сулла не проявлял особой симпатии к Публию Рутилию Руфу, но отложив в сторону письмо, он почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. И он дал себе клятву: когда-нибудь, когда он – величайший человек в мире – станет главой Рима, он сполна отплатит таким людям, как Цепион и Филипп. А также Сексту Перквитинию, этому жирному борову.
Однако, когда к отцу пришел Сулла-младший, он нашел его в полнейшем спокойствии.
– Я готов ехать, – сказал Сулла сыну. – Но, прошу, напомни мне, что по пути нам надо посетить Смирну. Я должен увидеться со старым другом и пообещать ему, что буду держать его в курсе римских событий.
Часть IV
Глава 1
За то время, что Луций Корнелий Сулла провел на Востоке, Гай Марий и Публий Рутилий Руф сумели провести постановление, которым приостанавливалась деятельность чрезвычайных судов, учрежденных законом Лициния Муция. И Марк Ливий Друз почувствовал себя на коне.
– Это, на мой взгляд, многое решает, – сказал он Марию и Рутилию Руфу вскоре после принятия постановления. – В конце года я выдвину свою кандидатуру в народные трибуны. А в начале следующего года я протолкну через народное собрание закон, который дарует избирательное право всем жителям Италии.
Как Марий, так и Рутилий Руф с сомнением выслушивали подобные речи, однако возражений своих не высказывали. Друз был прав в том, что попытка не пытка и что ожидать какого-либо смягчения со стороны Рима оснований не было. С приостановкой чрезвычайных судов не станет иссеченных кнутами спин, и ничто более не будет напоминать о бесчеловечности Рима.
– Марк Ливий, ты ведь уже был эдилом. И теперь мог бы выставить свою кандидатуру на выборах в преторы, – осторожно заметил Рутилий Руф. – Ты серьезно решил стать народным трибуном? Квинт Сервилий Цепион баллотируется в преторы, так что тебе придется сражаться в сенате с противником, за которым стоят большие силы. И это еще не все. Филипп вновь выдвигает свою кандидатуру в консулы. И если он пройдет – что очень вероятно, потому что избирателям просто надоело видеть его год за годом в кандидатской тоге, – ты получишь в придачу к Цепиону-претору преданного ему консула. Такой союз осложнит твою роль трибуна.
– Я знаю, – твердо отвечал Друз. – И все же я намерен выставить свою кандидатуру в трибуны от плебса. Только, прошу, не говори никому. У меня есть план, как выиграть выборы и вынудить народ думать, что я решился на это в последний момент.
Осуждение и ссылка Публия Рутилия Руфа в начале сентября явились ударом для Друза, ибо поддержка, которую оказывал ему дядя в сенате, была поистине неоценимой. Теперь он целиком зависел от Гая Мария – человека, с которым он был не в самых близких отношениях и который не вызывал у него восхищения. Во всяком случае, кровного родственника тот заменить не мог. Это означало также, что отныне Друзу не с кем было советоваться в семейном кругу. Брат его Мамерк сочувствовал ему, но в политике больше склонялся к Катулу Цезарю и Поросенку. Друз никогда не затрагивал деликатную тему избирательных прав для италийского населения, да и не слишком хотел это делать. А Катон Салониан был мертв.
После смерти Ливий Друзы лишь напряженная преторская деятельность в качестве председателя судов, занимающихся делами об убийствах, растратах, мошенничестве и ростовщичестве, поддерживала его и помогала забыться. Когда под влиянием беспорядков в испанских провинциях сенат решил направить наместника с чрезвычайными полномочиями в Цезальпийскую Галлию, Катон Салониан с готовностью ухватился за эту еще более беспокойную должность и уехал, оставив своих детей на попечение своей тещи, Корнелии Сципион, и шурина, Друза. Летом разнесся слух, что Катон упал с лошади, получив при этом травму головы, которая в то время не вызывала серьезных опасений. Затем, однако, последовали припадок эпилепсии, паралич, кома – и смерть. В душевном покое и забытьи. У Друза при этом известии словно захлопнулась в душе какая-то дверь. Все, что у него теперь оставалось в память о сестре, – это ее дети.
Поэтому вполне объяснимо было, что Друз после ссылки дяди написал Квинту Поппедию Силону и пригласил его к себе в Рим. Чрезвычайные суды, созданные на основании закона Лициния Муция, бездействовали, и сенат с общего молчаливого согласия решил отложить очередную перепись населения Италии до следующего срока ее проведения. Не было, следовательно, никакой причины, которая помешала бы приезду Силона в Рим. А Друзу позарез нужно было обсудить с кем-нибудь из доверенных людей свое будущее избрание в трибуны.
Три с половиной года минуло со дня последней их памятной встречи в Бовиане.
– Кроме меня у них остался лишь Цепион, – говорил Друз Силону, когда они сидели в его комнате в ожидании ужина, – а он даже сейчас не желает видеть детей, считающихся по закону его родными. Эти двое – настоящие сироты… К счастью, мать свою они не помнят вовсе, а отца – и то очень смутно – помнит одна Порция. В грозном, бурном море нашей жизни детей швыряет, как утлое суденышко, и единственный их надежный якорь – моя мать. Наследства Катон Салониан им, разумеется, никакого не оставил – не считая кое-какой собственности в Тускуле, да дома в Лукании. Я должен позаботиться о том, чтобы мальчик, когда придет его время, был достаточно обеспечен для избрания в сенат, а девочка получила достойное приданое. Судя по всему, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез подумывает о том, чтобы женить на моей Порции своего сына Луция. Мое завещание уже составлено. И завещание Цепиона – я об этом позаботился – тоже. Нравится это Цепиону или нет, но оставить их без наследства ему не удастся. Равно как обездолить их каким-нибудь иным образом. Разве что он откажется видеться с ними, подлец!
– Бедные малыши… – сочувственно проронил Силон, который сам был отцом. – У маленького Катона даже памяти о матери и отце не сохранилось.
– Потешный мальчонка… – криво усмехнулся Друз. – Тощий, как палка, с невероятно длинной шеей и таким клювом вместо носа, какого мне ни разу не доводилось встречать ни у одного парня его возраста. Он напоминает мне ощипанного орленка. И я никак не могу проникнуться к нему симпатией, как ни стараюсь. Ему давно уже не два года, однако он носится по дому, уткнувшись носом в пол, при этом его шея сгибается под тяжестью головы, и орет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Никогда ранее Сулла не проявлял особой симпатии к Публию Рутилию Руфу, но отложив в сторону письмо, он почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. И он дал себе клятву: когда-нибудь, когда он – величайший человек в мире – станет главой Рима, он сполна отплатит таким людям, как Цепион и Филипп. А также Сексту Перквитинию, этому жирному борову.
Однако, когда к отцу пришел Сулла-младший, он нашел его в полнейшем спокойствии.
– Я готов ехать, – сказал Сулла сыну. – Но, прошу, напомни мне, что по пути нам надо посетить Смирну. Я должен увидеться со старым другом и пообещать ему, что буду держать его в курсе римских событий.
Часть IV
Глава 1
За то время, что Луций Корнелий Сулла провел на Востоке, Гай Марий и Публий Рутилий Руф сумели провести постановление, которым приостанавливалась деятельность чрезвычайных судов, учрежденных законом Лициния Муция. И Марк Ливий Друз почувствовал себя на коне.
– Это, на мой взгляд, многое решает, – сказал он Марию и Рутилию Руфу вскоре после принятия постановления. – В конце года я выдвину свою кандидатуру в народные трибуны. А в начале следующего года я протолкну через народное собрание закон, который дарует избирательное право всем жителям Италии.
Как Марий, так и Рутилий Руф с сомнением выслушивали подобные речи, однако возражений своих не высказывали. Друз был прав в том, что попытка не пытка и что ожидать какого-либо смягчения со стороны Рима оснований не было. С приостановкой чрезвычайных судов не станет иссеченных кнутами спин, и ничто более не будет напоминать о бесчеловечности Рима.
– Марк Ливий, ты ведь уже был эдилом. И теперь мог бы выставить свою кандидатуру на выборах в преторы, – осторожно заметил Рутилий Руф. – Ты серьезно решил стать народным трибуном? Квинт Сервилий Цепион баллотируется в преторы, так что тебе придется сражаться в сенате с противником, за которым стоят большие силы. И это еще не все. Филипп вновь выдвигает свою кандидатуру в консулы. И если он пройдет – что очень вероятно, потому что избирателям просто надоело видеть его год за годом в кандидатской тоге, – ты получишь в придачу к Цепиону-претору преданного ему консула. Такой союз осложнит твою роль трибуна.
– Я знаю, – твердо отвечал Друз. – И все же я намерен выставить свою кандидатуру в трибуны от плебса. Только, прошу, не говори никому. У меня есть план, как выиграть выборы и вынудить народ думать, что я решился на это в последний момент.
Осуждение и ссылка Публия Рутилия Руфа в начале сентября явились ударом для Друза, ибо поддержка, которую оказывал ему дядя в сенате, была поистине неоценимой. Теперь он целиком зависел от Гая Мария – человека, с которым он был не в самых близких отношениях и который не вызывал у него восхищения. Во всяком случае, кровного родственника тот заменить не мог. Это означало также, что отныне Друзу не с кем было советоваться в семейном кругу. Брат его Мамерк сочувствовал ему, но в политике больше склонялся к Катулу Цезарю и Поросенку. Друз никогда не затрагивал деликатную тему избирательных прав для италийского населения, да и не слишком хотел это делать. А Катон Салониан был мертв.
После смерти Ливий Друзы лишь напряженная преторская деятельность в качестве председателя судов, занимающихся делами об убийствах, растратах, мошенничестве и ростовщичестве, поддерживала его и помогала забыться. Когда под влиянием беспорядков в испанских провинциях сенат решил направить наместника с чрезвычайными полномочиями в Цезальпийскую Галлию, Катон Салониан с готовностью ухватился за эту еще более беспокойную должность и уехал, оставив своих детей на попечение своей тещи, Корнелии Сципион, и шурина, Друза. Летом разнесся слух, что Катон упал с лошади, получив при этом травму головы, которая в то время не вызывала серьезных опасений. Затем, однако, последовали припадок эпилепсии, паралич, кома – и смерть. В душевном покое и забытьи. У Друза при этом известии словно захлопнулась в душе какая-то дверь. Все, что у него теперь оставалось в память о сестре, – это ее дети.
Поэтому вполне объяснимо было, что Друз после ссылки дяди написал Квинту Поппедию Силону и пригласил его к себе в Рим. Чрезвычайные суды, созданные на основании закона Лициния Муция, бездействовали, и сенат с общего молчаливого согласия решил отложить очередную перепись населения Италии до следующего срока ее проведения. Не было, следовательно, никакой причины, которая помешала бы приезду Силона в Рим. А Друзу позарез нужно было обсудить с кем-нибудь из доверенных людей свое будущее избрание в трибуны.
Три с половиной года минуло со дня последней их памятной встречи в Бовиане.
– Кроме меня у них остался лишь Цепион, – говорил Друз Силону, когда они сидели в его комнате в ожидании ужина, – а он даже сейчас не желает видеть детей, считающихся по закону его родными. Эти двое – настоящие сироты… К счастью, мать свою они не помнят вовсе, а отца – и то очень смутно – помнит одна Порция. В грозном, бурном море нашей жизни детей швыряет, как утлое суденышко, и единственный их надежный якорь – моя мать. Наследства Катон Салониан им, разумеется, никакого не оставил – не считая кое-какой собственности в Тускуле, да дома в Лукании. Я должен позаботиться о том, чтобы мальчик, когда придет его время, был достаточно обеспечен для избрания в сенат, а девочка получила достойное приданое. Судя по всему, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез подумывает о том, чтобы женить на моей Порции своего сына Луция. Мое завещание уже составлено. И завещание Цепиона – я об этом позаботился – тоже. Нравится это Цепиону или нет, но оставить их без наследства ему не удастся. Равно как обездолить их каким-нибудь иным образом. Разве что он откажется видеться с ними, подлец!
– Бедные малыши… – сочувственно проронил Силон, который сам был отцом. – У маленького Катона даже памяти о матери и отце не сохранилось.
– Потешный мальчонка… – криво усмехнулся Друз. – Тощий, как палка, с невероятно длинной шеей и таким клювом вместо носа, какого мне ни разу не доводилось встречать ни у одного парня его возраста. Он напоминает мне ощипанного орленка. И я никак не могу проникнуться к нему симпатией, как ни стараюсь. Ему давно уже не два года, однако он носится по дому, уткнувшись носом в пол, при этом его шея сгибается под тяжестью головы, и орет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137