— Думаю. что это Жан-Люк Легран, но доказательств у меня нет.
— А почему Легран проявляет подобный интерес к вашей жене? — В хитрых глазах старика сквозило любопытство.
— Это долгая история, и лучше ее не ворошить, — твердо отрезал Доминик и откланялся.
— Извините меня, месье, — тараторил Сайлас, пока они шли по коридорам, — я понимаю, что виноват. Если бы мадемуазель действовала не так быстро…
— Я тебя разорву надвое, — перебил его Доминик, сухо улыбаясь. — Как только промоешь рану, отправляйся на пристань и найди лодку, которая отвезет вас с Женевьевой в Гавр. Там вы оба сядете на корабль и вернетесь в Америку.
Сайлас выслушал приговор в стоическом молчании. Мадемуазель, нельзя отправлять в такое путешествие одну, и, раз на его долю выпало быть при ней нянькой, лучше было не возражать.
Однако Женевьева думала иначе. Как только Доминик ступил на порог, она бросилась к нему и стала объяснять, что Сайлас ни в чем не виноват. Объект ее защиты, пробормотав нечто невразумительное, тут же исчез. Притянув девушку к себе, Доминик не удержался от смеха. Крепость объятия, однако, была единственным свидетельством его сочувствия.
— Не такой уж я людоед, фея. Я и пальцем не тронул парня!
— Но ты внушаешь людям дьявольский страх, — с шутливой укоризной сказала Женевьева. — Я прекрасно понимаю, что Сайлас сейчас чувствует.
Глаза Доминика стали серьезными, он отпустил ее и прошел в гостиную.
— Я должен сделать так, чтобы подобное не повторилось.
— Впредь мы будем вдвойне осторожны, — пообещала Женевьева, усаживаясь на подлокотник кресла. — Но я уверена, что больше они на это не пойдут.
Доминик почувствовал приближение ссоры и собрал всю свою выдержку:
— Я не готов рисковать, Женевьева, поэтому отправляю тебя обратно в Америку.
Кровь отхлынула от ее лица, блеск желто-карих глаз померк.
— Не поняла.
— Сейчас Сайлас отправится на пристань и договорится о том, чтобы вас обоих доставили в Гавр. Там вы сядете на корабль.
— А ты как же? — «Не может быть, чтобы он говорил все это всерьез. Скорее всего я что-то не правильно поняла».
— У меня здесь дела, обязательства, которыми я не имею права пренебречь.
Женевьева не могла поверить в реальность того, что Доминик сказал. Невероятных трудов стоило ей заставить себя говорить спокойно и рассудительно:
— Если мне нужно куда-то ехать, почему я не могу проделать этот путь на борту «Танцовщицы»?
— «Танцовщица» должна стоять в Рошфоре на случай, если срочно понадобится Наполеону. Это часть обязательств. Которые я на себя принял, — сказал Доминик так же спокойно, как Женевьева; ему, однако, не нужно было притворяться, поскольку ничего страшного в этом он не находил. — Если ты подвергаешься риску нападения, то твое присутствие на «Танцовщице» делает уязвимой и ее. Я этого допустить не могу. До тех пор, пока ты остаешься во Франции, ты — в опасности, а я не могу сейчас тратить время и отвлекать людей на то, чтобы охранять тебя.
Капер считал, что лучше говорить откровенно: есть обязанности, которые он должен выполнить, а присутствие Женевьевы и ее преследование могут помешать. Для ее собственной безопасности и чтобы развязать Доминику руки, она должна оказаться как можно дальше от Франции. А если каперу придется тревожиться за Женевьеву и постоянно за ней присматривать, а придется непременно, пока она не будет достаточно далеко отсюда, исполнение его миссии окажется под угрозой.
"Значит, Доминик, отсылает меня, вот так просто, безо всякой подготовки, без обсуждения. Кладет конец приключению, перечеркивает нашу любовь, нашу страсть, даже не намекая на продолжение дружеских отношений когда-нибудь в будущем, где-то в другом месте. И все потому, что я вдруг стала помехой с выполнении его обязанностей?» Даже в самом страшном сне Женевьева не могла себе представить, что их отношения закончатся вот так, холодно и внезапно, только из-за того, что по шкале его приоритетов она вдруг соскользнет на одно из последних мест.
— И что мне делать в Америке? — спросила она подавленно. — Едва ли я смогу вернуться домой.
— Ну разумеется, нет, — деловито согласился он. — Что ты будешь делать, зависит прежде всего от того, где пришвартуется твой корабль. Я, конечно же, позабочусь о том, чтобы у тебя было более чем достаточно средств для того, чтобы обосноваться.
— Я не желаю обосновываться в Америке! — выкрикнула Женевьева, которую столь благоразумное деловое обсуждение ее будущего привело в отчаяние.
Обосноваться в качестве кого? Она встала и расправила плечи. Если это конец их любви, то она сделает его таким, каким она считает нужным.
— Я имею право сама принимать решения и сама выбирать собственную судьбу. Разве не это ты предложил сделать мне, когда взял из дома моего отца? Меня нельзя просто так вычеркнуть из жизни, откупиться от меня, как от надоевшей любовницы. — Рыдание сдавило ей горло. — Тебе нет нужды беспокоиться обо мне. Ты не несешь за меня ответственности. Я никогда не была помехой в твоих делах и намерения такого не имела. — Она смахнула непрошеную слезу и без паузы продолжила:
— И мне не нужны твои деньги, чтобы обосноваться, благодарю.
Доминик был так потрясен этим яростным монологом, что слушал не прерывая, но, когда янтарный вихрь ее шелкового платья метнулся к двери, бросился за Женевьевой.
— Что это ты такое несешь, глупая девчонка? — Голос его звучал всего лишь раздраженно, словно он разговаривал с неразумной капризулей, и надо признать, что именно так он и думал о Женевьеве в тот момент.
Доминик не вникал в слова, не слышал боли зрелой женщины в ее голосе, он воспринимал упрямство Женевьевы лишь как недозволенные пререкания избалованного ребенка, не желающего делать то, что велят.
Его слова, тон, какими они были произнесены, тяжесть его руки, погладившей плечо, оказались последней каплей. Женевьева вырвалась и побежала в вестибюль. Всего секунду Доминик стоял пораженный, а потом бросился за ней. В этот момент услышал громкий крик Сайласа и грохот и звон разбитого стекла.
Увидев Сайласа, лежащего на спине среди осколков хрустальной посуды и залитого темно-красными подтеками марочного портвейна, Доминик застыл в дверях, потеряв несколько драгоценных секунд: Женевьева успела пулей выскочить через парадную дверь на улицу, прежде чем дважды пострадавший за этот день Сайлас и совершенно сбитый с толку Доминик сумели прийти в себя.
— Господи Иисусе! — Доминик почувствовал дуновение холодного ветра и, не обращая внимания на Сайласа, подбежал ко все еще распахнутой двери.
Женевьева янтарным вихрем уносилась по улице. Доминик бросился вперед, выкрикивая ее имя. На углу он увидел закрытый экипаж с занавешенными окнами, и его охватила паника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— А почему Легран проявляет подобный интерес к вашей жене? — В хитрых глазах старика сквозило любопытство.
— Это долгая история, и лучше ее не ворошить, — твердо отрезал Доминик и откланялся.
— Извините меня, месье, — тараторил Сайлас, пока они шли по коридорам, — я понимаю, что виноват. Если бы мадемуазель действовала не так быстро…
— Я тебя разорву надвое, — перебил его Доминик, сухо улыбаясь. — Как только промоешь рану, отправляйся на пристань и найди лодку, которая отвезет вас с Женевьевой в Гавр. Там вы оба сядете на корабль и вернетесь в Америку.
Сайлас выслушал приговор в стоическом молчании. Мадемуазель, нельзя отправлять в такое путешествие одну, и, раз на его долю выпало быть при ней нянькой, лучше было не возражать.
Однако Женевьева думала иначе. Как только Доминик ступил на порог, она бросилась к нему и стала объяснять, что Сайлас ни в чем не виноват. Объект ее защиты, пробормотав нечто невразумительное, тут же исчез. Притянув девушку к себе, Доминик не удержался от смеха. Крепость объятия, однако, была единственным свидетельством его сочувствия.
— Не такой уж я людоед, фея. Я и пальцем не тронул парня!
— Но ты внушаешь людям дьявольский страх, — с шутливой укоризной сказала Женевьева. — Я прекрасно понимаю, что Сайлас сейчас чувствует.
Глаза Доминика стали серьезными, он отпустил ее и прошел в гостиную.
— Я должен сделать так, чтобы подобное не повторилось.
— Впредь мы будем вдвойне осторожны, — пообещала Женевьева, усаживаясь на подлокотник кресла. — Но я уверена, что больше они на это не пойдут.
Доминик почувствовал приближение ссоры и собрал всю свою выдержку:
— Я не готов рисковать, Женевьева, поэтому отправляю тебя обратно в Америку.
Кровь отхлынула от ее лица, блеск желто-карих глаз померк.
— Не поняла.
— Сейчас Сайлас отправится на пристань и договорится о том, чтобы вас обоих доставили в Гавр. Там вы сядете на корабль.
— А ты как же? — «Не может быть, чтобы он говорил все это всерьез. Скорее всего я что-то не правильно поняла».
— У меня здесь дела, обязательства, которыми я не имею права пренебречь.
Женевьева не могла поверить в реальность того, что Доминик сказал. Невероятных трудов стоило ей заставить себя говорить спокойно и рассудительно:
— Если мне нужно куда-то ехать, почему я не могу проделать этот путь на борту «Танцовщицы»?
— «Танцовщица» должна стоять в Рошфоре на случай, если срочно понадобится Наполеону. Это часть обязательств. Которые я на себя принял, — сказал Доминик так же спокойно, как Женевьева; ему, однако, не нужно было притворяться, поскольку ничего страшного в этом он не находил. — Если ты подвергаешься риску нападения, то твое присутствие на «Танцовщице» делает уязвимой и ее. Я этого допустить не могу. До тех пор, пока ты остаешься во Франции, ты — в опасности, а я не могу сейчас тратить время и отвлекать людей на то, чтобы охранять тебя.
Капер считал, что лучше говорить откровенно: есть обязанности, которые он должен выполнить, а присутствие Женевьевы и ее преследование могут помешать. Для ее собственной безопасности и чтобы развязать Доминику руки, она должна оказаться как можно дальше от Франции. А если каперу придется тревожиться за Женевьеву и постоянно за ней присматривать, а придется непременно, пока она не будет достаточно далеко отсюда, исполнение его миссии окажется под угрозой.
"Значит, Доминик, отсылает меня, вот так просто, безо всякой подготовки, без обсуждения. Кладет конец приключению, перечеркивает нашу любовь, нашу страсть, даже не намекая на продолжение дружеских отношений когда-нибудь в будущем, где-то в другом месте. И все потому, что я вдруг стала помехой с выполнении его обязанностей?» Даже в самом страшном сне Женевьева не могла себе представить, что их отношения закончатся вот так, холодно и внезапно, только из-за того, что по шкале его приоритетов она вдруг соскользнет на одно из последних мест.
— И что мне делать в Америке? — спросила она подавленно. — Едва ли я смогу вернуться домой.
— Ну разумеется, нет, — деловито согласился он. — Что ты будешь делать, зависит прежде всего от того, где пришвартуется твой корабль. Я, конечно же, позабочусь о том, чтобы у тебя было более чем достаточно средств для того, чтобы обосноваться.
— Я не желаю обосновываться в Америке! — выкрикнула Женевьева, которую столь благоразумное деловое обсуждение ее будущего привело в отчаяние.
Обосноваться в качестве кого? Она встала и расправила плечи. Если это конец их любви, то она сделает его таким, каким она считает нужным.
— Я имею право сама принимать решения и сама выбирать собственную судьбу. Разве не это ты предложил сделать мне, когда взял из дома моего отца? Меня нельзя просто так вычеркнуть из жизни, откупиться от меня, как от надоевшей любовницы. — Рыдание сдавило ей горло. — Тебе нет нужды беспокоиться обо мне. Ты не несешь за меня ответственности. Я никогда не была помехой в твоих делах и намерения такого не имела. — Она смахнула непрошеную слезу и без паузы продолжила:
— И мне не нужны твои деньги, чтобы обосноваться, благодарю.
Доминик был так потрясен этим яростным монологом, что слушал не прерывая, но, когда янтарный вихрь ее шелкового платья метнулся к двери, бросился за Женевьевой.
— Что это ты такое несешь, глупая девчонка? — Голос его звучал всего лишь раздраженно, словно он разговаривал с неразумной капризулей, и надо признать, что именно так он и думал о Женевьеве в тот момент.
Доминик не вникал в слова, не слышал боли зрелой женщины в ее голосе, он воспринимал упрямство Женевьевы лишь как недозволенные пререкания избалованного ребенка, не желающего делать то, что велят.
Его слова, тон, какими они были произнесены, тяжесть его руки, погладившей плечо, оказались последней каплей. Женевьева вырвалась и побежала в вестибюль. Всего секунду Доминик стоял пораженный, а потом бросился за ней. В этот момент услышал громкий крик Сайласа и грохот и звон разбитого стекла.
Увидев Сайласа, лежащего на спине среди осколков хрустальной посуды и залитого темно-красными подтеками марочного портвейна, Доминик застыл в дверях, потеряв несколько драгоценных секунд: Женевьева успела пулей выскочить через парадную дверь на улицу, прежде чем дважды пострадавший за этот день Сайлас и совершенно сбитый с толку Доминик сумели прийти в себя.
— Господи Иисусе! — Доминик почувствовал дуновение холодного ветра и, не обращая внимания на Сайласа, подбежал ко все еще распахнутой двери.
Женевьева янтарным вихрем уносилась по улице. Доминик бросился вперед, выкрикивая ее имя. На углу он увидел закрытый экипаж с занавешенными окнами, и его охватила паника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113