– А это мой папа, – добавила она, чего Лаверн никак не ожидал.
– Привет, Эдисон, привет, папа! – С этими словами Боб протянул им белые пластиковые стаканчики с глинтвейном, от которого исходил аромат специй. – Кстати, не выбрасывайте стаканы, а то они у нас кончаются.
Музыканты, одетые в средневековые костюмы, заиграли старинную музыку; похоже, музыка была настоящей, а не фонограммой. Перед оркестром вышла приятная полная блондинка – к таким Лаверн питал слабость – и запела чистейшим сопрано:
Не лейте слезы печали, фонтаны,
Да не иссякнут звонкие струи!..
Эдисон подошла поближе к оркестру, оставив «папочку» на растерзание Бобу.
– Вам, наверное, интересно, что здесь происходит, – обратился тот к Лаверну, которому, откровенно говоря, было все равно. – Видите ли, когда три года назад я понял, что война – величайшее в мире зло, что она источник всех и всяческих страданий, то организовал движение «Англиканцы Йорка за мир». Только, пожалуйста, без шуток, я уже их наслушался. Например, известно ли вам, что основная причина голода – это войны? И мы сегодня собрались здесь не только для того, чтобы повеселиться. Каждый час мы устраиваем паузу для молитвы и созерцания. Мы молим Бога изменить мир к лучшему. Видите ли, Христос пребывает не только в христианах. Он повсюду; он там, где людей объединяет радость молитвы и, самое главное, любовь. Так что спасибо, что вы пришли. И кто знает, может, после сегодняшней ночи вы вступите в наше братство. В любом случае благослови вас Господь! Мы еще поболтаем с вами попозже.
– С удовольствием, – отозвался Лаверн.
К счастью, Боб выпустил его из своих любвеобильных объятий и теперь обслуживал другого клиента.
Лаверн подошел к эстраде и встал рядом с Эдисон. Она улыбнулась ему и взяла за руку.
Блондинка продолжала петь:
Покой вам, о печальные очи!
Не лейте боле горькие слезы!
Тихо, нежно, под сенью ночи
Ее объемлют сладкие грезы...
Песня закончилась под вежливые аплодисменты, музыканты заиграли что-то более веселое. Эдисон и Лаверн, прислонившись к колонне, продолжили беседу.
– Ну как, тебе лучше?
– Да, папуля, – хихикнула она, – извини. Сама не знаю, кто меня за язык дернул.
Лаверн шутливо приставил ей к подбородку кулак.
– Да нет, знаю, – продолжала Эдисон, – это все из-за того бродяги на улице. Из-за того, как ты с ним разговаривал. Ты делаешь вид, будто тебе ни до чего нет дела, но ведь это не так. Представить не могу, чтобы ты причинил кому-то боль.
– Не стал бы утверждать, – буркнул Лаверн, вспомнив, как в свое время ему хотелось изувечить Болтонского Душителя. Лишь с трудом он подавил тогда в себе ярость. Пусть ему еще спасибо за это скажут.
– Это был кто-то из людей Принса, – произнесла Эдисон.
– Кто? Тот бомж? Почему мне ничего не сказала? А я еще дал ему три фунта!
– Нет, ты не понял. Это действительно был бездомный бродяга, и ему требовалась помощь, Принс заставляет таких людей плясать под свою дудку.
– И тебя в том числе?
– Ну, я-то могу сама о себе позаботиться. А этот тип на улице наверняка и ручку с пером в жизни в руках не держал.
Лаверн отхлебнул вина.
– В стране полно бездомных. Не знаю, кто в этом виноват. Но раньше такого не было.
– Они лишены всего на свете, – продолжала Эдисон, – а будет еще хуже. Ни больниц, ни пособий, ни работы. Вновь грядут Темные Века, и Хьюго мечтает стать их властелином.
– Тоже мне властелин!.. Прохвост.
– Ну не скажи. Он настоящий черный кахуна.
– Черный кто? Кахуна?
– Именно. Но истинные кахуна не такие, как Хьюго. Испокон веков это были жрецы и целители. Святые люди.
Эдисон порылась в просторных карманах и извлекла откуда-то из-за подкладки порядком потрепанную книженцию в мягкой обложке.
– Как эта женщина, которая подписала мне ее на память.
Эдисон протянула книгу Лаверну. Тот взглянул на обложку. На ней красовалась пальма, а поверх крупными буквами заголовок – «Моя жизнь кахуны». Ниже значилось имя автора – Бабуля Мэй.
– Видишь, подпись самой Мэй, – с гордостью произнесла Эдисон, – она просто чудо. Исцеление жизни берет свое начало в древней гавайской религии хуна. Если хочешь избавить себя от всякой второстепенной дребедени и сразу докопаться до истины – прочти эту книгу!
– А если мне не хочется ее читать?
Эдисон явно обиделась. Лаверн осознал, что она только что предложила ему самое бесценное свое сокровище, а он так бесцеремонно отказался.
– Нет-нет, – поспешил он загладить вину, – мне, конечно, хочется ее прочитать. Спасибо.
С этими словами Лаверн сунул книженцию себе в карман.
– А Хьюго, как я уже сказала, – черный кахуна, потому что пользуется магией хуна во вред другим. Он просто наводит порчу, как злой чародей. Но даже черный кахуна бессилен против человека с чистой совестью.
– Ну, это не про меня, – усмехнулся в ответ Лаверн.
Эдисон опустила стакан и серьезно посмотрела на него.
– Как мне кажется, ты ошибаешься. Уверена, он уже пытался наслать на тебя смерть. Но не сумел. Вижу, ты улыбаешься. У тебя все шуточки на уме. Но я-то знаю, что такими вещами не шутят. Сама видела, на что он способен.
В ответ Лаверн лишь откусил огромный кусок пирога и задумчиво склонил голову.
– Прошлой ночью я разговаривала о тебе с Хьюго. Я сказала ему, что, по-моему, для своего возраста ты еще даже очень симпатичный.
Лаверн расхохотался такому откровенному комплименту, брызнув от смеха на рукав куртки вином и крошками пирога.
– Нет же, – не поняв его веселья, подтвердила Эдисон, – это действительно так. Для своего возраста ты еще очень даже ничего. По словам Хьюго, нам с тобой предначертано быть вместе и я должна прислушиваться к тому, что говорит мой внутренний голос, мое низшее "Я".
Лаверн презрительно хмыкнул.
– Низшее "Я" обитает вот здесь, – продолжала Эдисон, не обращая внимания на его ухмылку, и похлопала себя по солнечному сплетению. – Это вместилище наших эмоций. От твоего присутствия я ощущаю здесь нечто волнующее. И все потому, что мое низшее "Я" неравнодушно к тебе. Наверное, оно действует по велению Аумакуа, или высшего "Я".
– Пусть высшее достанется тебе. С меня достаточно низшего. Я хотел бы быть честен с тобой, Эдисон, дорогая моя. Для меня твои речи – сплошная абракадабра.
– А как же иначе, – спокойно отреагировала Эдисон. – Все потому, что твое среднее "Я", то есть твое рассудительное "Я", то, которым ты обращен к миру, развило в тебе предрассудки, передавшиеся твоему низшему "Я". А низшее "Я" ужасно упрямое, и если уж оно что-то вбило себе в голову, то изменить его мнение не так-то легко. Собственно говоря, невозможно, охренеть легче.
Лаверн не выносил сквернословия из уст женщин и поэтому брезгливо поморщился.
Музыканты запели а капелла. Это была заунывная песня на гэльском языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Привет, Эдисон, привет, папа! – С этими словами Боб протянул им белые пластиковые стаканчики с глинтвейном, от которого исходил аромат специй. – Кстати, не выбрасывайте стаканы, а то они у нас кончаются.
Музыканты, одетые в средневековые костюмы, заиграли старинную музыку; похоже, музыка была настоящей, а не фонограммой. Перед оркестром вышла приятная полная блондинка – к таким Лаверн питал слабость – и запела чистейшим сопрано:
Не лейте слезы печали, фонтаны,
Да не иссякнут звонкие струи!..
Эдисон подошла поближе к оркестру, оставив «папочку» на растерзание Бобу.
– Вам, наверное, интересно, что здесь происходит, – обратился тот к Лаверну, которому, откровенно говоря, было все равно. – Видите ли, когда три года назад я понял, что война – величайшее в мире зло, что она источник всех и всяческих страданий, то организовал движение «Англиканцы Йорка за мир». Только, пожалуйста, без шуток, я уже их наслушался. Например, известно ли вам, что основная причина голода – это войны? И мы сегодня собрались здесь не только для того, чтобы повеселиться. Каждый час мы устраиваем паузу для молитвы и созерцания. Мы молим Бога изменить мир к лучшему. Видите ли, Христос пребывает не только в христианах. Он повсюду; он там, где людей объединяет радость молитвы и, самое главное, любовь. Так что спасибо, что вы пришли. И кто знает, может, после сегодняшней ночи вы вступите в наше братство. В любом случае благослови вас Господь! Мы еще поболтаем с вами попозже.
– С удовольствием, – отозвался Лаверн.
К счастью, Боб выпустил его из своих любвеобильных объятий и теперь обслуживал другого клиента.
Лаверн подошел к эстраде и встал рядом с Эдисон. Она улыбнулась ему и взяла за руку.
Блондинка продолжала петь:
Покой вам, о печальные очи!
Не лейте боле горькие слезы!
Тихо, нежно, под сенью ночи
Ее объемлют сладкие грезы...
Песня закончилась под вежливые аплодисменты, музыканты заиграли что-то более веселое. Эдисон и Лаверн, прислонившись к колонне, продолжили беседу.
– Ну как, тебе лучше?
– Да, папуля, – хихикнула она, – извини. Сама не знаю, кто меня за язык дернул.
Лаверн шутливо приставил ей к подбородку кулак.
– Да нет, знаю, – продолжала Эдисон, – это все из-за того бродяги на улице. Из-за того, как ты с ним разговаривал. Ты делаешь вид, будто тебе ни до чего нет дела, но ведь это не так. Представить не могу, чтобы ты причинил кому-то боль.
– Не стал бы утверждать, – буркнул Лаверн, вспомнив, как в свое время ему хотелось изувечить Болтонского Душителя. Лишь с трудом он подавил тогда в себе ярость. Пусть ему еще спасибо за это скажут.
– Это был кто-то из людей Принса, – произнесла Эдисон.
– Кто? Тот бомж? Почему мне ничего не сказала? А я еще дал ему три фунта!
– Нет, ты не понял. Это действительно был бездомный бродяга, и ему требовалась помощь, Принс заставляет таких людей плясать под свою дудку.
– И тебя в том числе?
– Ну, я-то могу сама о себе позаботиться. А этот тип на улице наверняка и ручку с пером в жизни в руках не держал.
Лаверн отхлебнул вина.
– В стране полно бездомных. Не знаю, кто в этом виноват. Но раньше такого не было.
– Они лишены всего на свете, – продолжала Эдисон, – а будет еще хуже. Ни больниц, ни пособий, ни работы. Вновь грядут Темные Века, и Хьюго мечтает стать их властелином.
– Тоже мне властелин!.. Прохвост.
– Ну не скажи. Он настоящий черный кахуна.
– Черный кто? Кахуна?
– Именно. Но истинные кахуна не такие, как Хьюго. Испокон веков это были жрецы и целители. Святые люди.
Эдисон порылась в просторных карманах и извлекла откуда-то из-за подкладки порядком потрепанную книженцию в мягкой обложке.
– Как эта женщина, которая подписала мне ее на память.
Эдисон протянула книгу Лаверну. Тот взглянул на обложку. На ней красовалась пальма, а поверх крупными буквами заголовок – «Моя жизнь кахуны». Ниже значилось имя автора – Бабуля Мэй.
– Видишь, подпись самой Мэй, – с гордостью произнесла Эдисон, – она просто чудо. Исцеление жизни берет свое начало в древней гавайской религии хуна. Если хочешь избавить себя от всякой второстепенной дребедени и сразу докопаться до истины – прочти эту книгу!
– А если мне не хочется ее читать?
Эдисон явно обиделась. Лаверн осознал, что она только что предложила ему самое бесценное свое сокровище, а он так бесцеремонно отказался.
– Нет-нет, – поспешил он загладить вину, – мне, конечно, хочется ее прочитать. Спасибо.
С этими словами Лаверн сунул книженцию себе в карман.
– А Хьюго, как я уже сказала, – черный кахуна, потому что пользуется магией хуна во вред другим. Он просто наводит порчу, как злой чародей. Но даже черный кахуна бессилен против человека с чистой совестью.
– Ну, это не про меня, – усмехнулся в ответ Лаверн.
Эдисон опустила стакан и серьезно посмотрела на него.
– Как мне кажется, ты ошибаешься. Уверена, он уже пытался наслать на тебя смерть. Но не сумел. Вижу, ты улыбаешься. У тебя все шуточки на уме. Но я-то знаю, что такими вещами не шутят. Сама видела, на что он способен.
В ответ Лаверн лишь откусил огромный кусок пирога и задумчиво склонил голову.
– Прошлой ночью я разговаривала о тебе с Хьюго. Я сказала ему, что, по-моему, для своего возраста ты еще даже очень симпатичный.
Лаверн расхохотался такому откровенному комплименту, брызнув от смеха на рукав куртки вином и крошками пирога.
– Нет же, – не поняв его веселья, подтвердила Эдисон, – это действительно так. Для своего возраста ты еще очень даже ничего. По словам Хьюго, нам с тобой предначертано быть вместе и я должна прислушиваться к тому, что говорит мой внутренний голос, мое низшее "Я".
Лаверн презрительно хмыкнул.
– Низшее "Я" обитает вот здесь, – продолжала Эдисон, не обращая внимания на его ухмылку, и похлопала себя по солнечному сплетению. – Это вместилище наших эмоций. От твоего присутствия я ощущаю здесь нечто волнующее. И все потому, что мое низшее "Я" неравнодушно к тебе. Наверное, оно действует по велению Аумакуа, или высшего "Я".
– Пусть высшее достанется тебе. С меня достаточно низшего. Я хотел бы быть честен с тобой, Эдисон, дорогая моя. Для меня твои речи – сплошная абракадабра.
– А как же иначе, – спокойно отреагировала Эдисон. – Все потому, что твое среднее "Я", то есть твое рассудительное "Я", то, которым ты обращен к миру, развило в тебе предрассудки, передавшиеся твоему низшему "Я". А низшее "Я" ужасно упрямое, и если уж оно что-то вбило себе в голову, то изменить его мнение не так-то легко. Собственно говоря, невозможно, охренеть легче.
Лаверн не выносил сквернословия из уст женщин и поэтому брезгливо поморщился.
Музыканты запели а капелла. Это была заунывная песня на гэльском языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70