А мне пистолет будет?
— Где я его возьму? Обойдешься пока валенками.
Не думал я, что Янка воспримет мой легкомысленный совет буквально…
А события назревали…
Понизовский, в очередной раз побывав на берегу, передал любезное сообщение от вождя: нам приготовили в самом красивом месте острова две хижины. И даже с запасом фруктов.
— Переезжаем, — сказал он оживленно. — Я, честно говоря, рад этому. Земноводная жизнь не по мне. Да и надоело туда-сюда мотаться. Собирайте вещички.
Мы с Семенычем переглянулись и возражать не стали. Чем скорее будут развиваться события, тем больше шансов взять управление ими в свои руки. Главное — вовремя это сделать, не опоздать.
Местечко, где для нас соорудили две хижины, и впрямь было удачным. С определенной точки зрения: каждый наш шаг ненавязчиво просматривался со всех сторон света. К тому же и сверху, с вершины горы. Единственное, что нам удалось, — это убедить гостеприимных аборигенов, что белым вождям всем вместе в одной хижине легче колдовать, призывая хорошую погоду и стаи рыб. Явных возражений не последовало, но в одну из этих хижин радостно водворилось Маруськино семейство. Тут уж наше колдовство было бессильно. Хотя мы и поняли — нас взяли под колпак.
ПРАЗДНИК ПОЛНОЙ ЛУНЫ
Накануне праздника мы перебрались в хижину. Она была тоже обставлена с простотой и непритязательностью каннибальских времен. Правда, помост для спанья был не сплошным — для общего отдыха вповалку, а чем-то вроде топчанов, застеленных циновками, по числу обитателей. На двух крайних столбах подвешен гамак, который тут же застолбила Ян-ка. Столик, низенькие скамеечки, половинки орехов доэ-доэ. Они здесь применяются для освещения. Орех внутри заполнен маслянистой жидкостью с довольно приятным запахом; в скорлупе пробивают дырочку и вкладывают внутрь фитилек из какой-то лианы. Горит он довольно ярко, но почему-то с непрерывным треском. Правда, аборигены и здесь сделали шаг в цивилизацию: вместо доэ-доэ заливают в плошки из кокосов керосин или солярку. Когда они есть, конечно.
Мы переправили на берег личные вещи и клетку с Борисычем. Устроились, освоились.
В хижине не было окон — только под самой кровлей узкая щель. Двери в нашем представлении тоже не было — ее заменяла какая-то циновка наподобие шторки. И это было оправданно — даже в самые душные ночи в хижине было свежо и прохладно.
Льва Борисыча мы определили в самый дальний угол и отгородили его клетку Янкиным чемоданом. Кормление этого славного зверька взяла на себя Марутеа. И трепетно исполняла эту семейную обязанность — как же! — скотина в доме, живность в хозяйстве. Собственность. Садясь на корточки возле клетки, Марутеа дразнила Борисыча пальчиком и ласково приговаривала: «Май лав ите оре», что означало, видимо: «Моя любимая маленькая крыска».
Она приносила любимой крыске жеваные кусочки манго, но Лев Борисыч вегетарианством не страдал и предпочитал плодам мелких ящериц, которые сновали повсюду и по-глупому забегали в его клетку.
Янка осмотрелась и произнесла с тоской:
— Домой хочу. В Пеньки.
Между тем нагрянул очередной праздник. Праздник Белой Полной Луны. С ним, как просветил нас знаток местных обычаев Понизовский, связана одна из самых древних и трепетных легенд. Вариации этой темы в виде пантомимы — главное средоточие праздника.
Ближе к вечеру нам доставили традиционные венки — на голову и на шею. Маруська специально для Нильса принесла юбочку из пальмовых листьев. «Мой будущий танэ, — пояснила она с гордостью, — быть самый красивый». И самый маамаа.
Янка с завистью оглядела юбку и предложила Нильсу меняться.
— На ваши шорты? — с надеждой спросил он.
— На мою юбку, — категорически ответила Яна. — Она тоже с разрезами. Ты только плавки под нее надень. А то твоя будущая ваина в обморок упадет.
У Нильса хватило ума и такта не уточнять — почему это его юная Марутеа упадет в обморок, если увидит его без штанов?
Мой же праздничный наряд, по причине отсутствия смокинга, был элегантен и прост — шорты из Янкиных джинсов и ветровка с отпоротыми рукавами. Ну и невидимый постороннему взгляду аксессуар — пистолет в пришитом под мышкой рукаве.
А вот Семеныч нас огорчил. С полудня начал жаловаться на боли в желудке, а перед самым выходом на сцену заявил, что по болезни останется дома.
Мне эта хитрость была полностью ясна — он не хотел оставлять нашу хижину без присмотра — и я изо всех сил поддержал его. Даже вызвался сплавать на яхту, где осталась судовая аптечка.
— Обойдусь, — успокоил нас Семеныч. — Поваляюсь — все пройдет. Как говаривала моя бабушка: «Хай лихо сном перебуде».
— Не знал, что у тебя бабушка хохлушка.
— Ты еще многого не знаешь, Серый. Поэтому, когда узнаешь, не удивляйся. И рот не разевай — москит ворвется.
Циновка, которой был завешен вход в хижину, откинулась — вошел Понизовский. Сделал комплимент Яне по поводу ее наряда, посетовал на легкое недомогание Семеныча и сказал:
— Пора, друзья мои.
Янка сунула ноги в кроссовки, поморщилась:
— Что делать, Серый? И босиком нельзя, и в обуви больно.
— Валенки надень, — буркнул я, занятый совсем другими мыслями.
Янке совет понравился:
— По крайней мере, на этом балу мне не будет равной. Однако жарко в них, ножки взопреют.
Похоже, они с Семенычем что-то на пару затевают. Но я ошибся — недооценил Янку.
— Серый, ты их обрежь, а? Покороче. Получится такая славная, модная домашняя обувь.
— А зима настанет?
— Так зима ж здесь летом.
Есть логика обычная. Есть женская. А есть еще Янкина…
Я отхватил ножом голенища, оставив что-то вроде войлочных калош. Янка их примерила и пришла в восторг.
— Ауэ! — взвыла она, оглядывая свои стройные ножки в жалких опорках. — Да поможет мне Эатуа!
Да, дичает женщина. Ей бы еще кольцо в нос.
— Пошли, пошли, — поторопил нас Понизовский. — Не болей, Семеныч. А может, тебе врачиху прислать? Тут есть знахарка, Муруроа. Перестарок, правда. Ей уже девятнадцать…
— Не стоит, — отказался Семеныч, морщась от спазмов. — Имя у нее очень сложное.
Янка влезла в венок; другой, что поменьше, нахлобучила на голову.
— Пошли, а то они без нас всю свою чачу выпьют.
— А как же я? — растерянно спросил Нильс. — Я же не могу в этом…
Он застенчиво стоял в углу хижины. Голый по пояс. Впалая грудь — в благородной серебристой шерсти. А снизу — от талии до колен — элегантная юбчонка, из которой сухими палками торчали узловатые ноги… тоже в серебристой шерсти. Отнюдь не благородной.
— В таком виде тебе нельзя, — серьезно сказала Яна. — Без венка не пустят, тут с этим строго.
Да, тут с этим строго. Без штанов можно, а без венка — никак. Верх неприличия.
Яна довершила праздничное облачение Нильса венками, и против ожидания он не расстроился — склонил голову, уткнув свой длинный нос в цветы, подвигал им, принюхиваясь, и растроганно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Где я его возьму? Обойдешься пока валенками.
Не думал я, что Янка воспримет мой легкомысленный совет буквально…
А события назревали…
Понизовский, в очередной раз побывав на берегу, передал любезное сообщение от вождя: нам приготовили в самом красивом месте острова две хижины. И даже с запасом фруктов.
— Переезжаем, — сказал он оживленно. — Я, честно говоря, рад этому. Земноводная жизнь не по мне. Да и надоело туда-сюда мотаться. Собирайте вещички.
Мы с Семенычем переглянулись и возражать не стали. Чем скорее будут развиваться события, тем больше шансов взять управление ими в свои руки. Главное — вовремя это сделать, не опоздать.
Местечко, где для нас соорудили две хижины, и впрямь было удачным. С определенной точки зрения: каждый наш шаг ненавязчиво просматривался со всех сторон света. К тому же и сверху, с вершины горы. Единственное, что нам удалось, — это убедить гостеприимных аборигенов, что белым вождям всем вместе в одной хижине легче колдовать, призывая хорошую погоду и стаи рыб. Явных возражений не последовало, но в одну из этих хижин радостно водворилось Маруськино семейство. Тут уж наше колдовство было бессильно. Хотя мы и поняли — нас взяли под колпак.
ПРАЗДНИК ПОЛНОЙ ЛУНЫ
Накануне праздника мы перебрались в хижину. Она была тоже обставлена с простотой и непритязательностью каннибальских времен. Правда, помост для спанья был не сплошным — для общего отдыха вповалку, а чем-то вроде топчанов, застеленных циновками, по числу обитателей. На двух крайних столбах подвешен гамак, который тут же застолбила Ян-ка. Столик, низенькие скамеечки, половинки орехов доэ-доэ. Они здесь применяются для освещения. Орех внутри заполнен маслянистой жидкостью с довольно приятным запахом; в скорлупе пробивают дырочку и вкладывают внутрь фитилек из какой-то лианы. Горит он довольно ярко, но почему-то с непрерывным треском. Правда, аборигены и здесь сделали шаг в цивилизацию: вместо доэ-доэ заливают в плошки из кокосов керосин или солярку. Когда они есть, конечно.
Мы переправили на берег личные вещи и клетку с Борисычем. Устроились, освоились.
В хижине не было окон — только под самой кровлей узкая щель. Двери в нашем представлении тоже не было — ее заменяла какая-то циновка наподобие шторки. И это было оправданно — даже в самые душные ночи в хижине было свежо и прохладно.
Льва Борисыча мы определили в самый дальний угол и отгородили его клетку Янкиным чемоданом. Кормление этого славного зверька взяла на себя Марутеа. И трепетно исполняла эту семейную обязанность — как же! — скотина в доме, живность в хозяйстве. Собственность. Садясь на корточки возле клетки, Марутеа дразнила Борисыча пальчиком и ласково приговаривала: «Май лав ите оре», что означало, видимо: «Моя любимая маленькая крыска».
Она приносила любимой крыске жеваные кусочки манго, но Лев Борисыч вегетарианством не страдал и предпочитал плодам мелких ящериц, которые сновали повсюду и по-глупому забегали в его клетку.
Янка осмотрелась и произнесла с тоской:
— Домой хочу. В Пеньки.
Между тем нагрянул очередной праздник. Праздник Белой Полной Луны. С ним, как просветил нас знаток местных обычаев Понизовский, связана одна из самых древних и трепетных легенд. Вариации этой темы в виде пантомимы — главное средоточие праздника.
Ближе к вечеру нам доставили традиционные венки — на голову и на шею. Маруська специально для Нильса принесла юбочку из пальмовых листьев. «Мой будущий танэ, — пояснила она с гордостью, — быть самый красивый». И самый маамаа.
Янка с завистью оглядела юбку и предложила Нильсу меняться.
— На ваши шорты? — с надеждой спросил он.
— На мою юбку, — категорически ответила Яна. — Она тоже с разрезами. Ты только плавки под нее надень. А то твоя будущая ваина в обморок упадет.
У Нильса хватило ума и такта не уточнять — почему это его юная Марутеа упадет в обморок, если увидит его без штанов?
Мой же праздничный наряд, по причине отсутствия смокинга, был элегантен и прост — шорты из Янкиных джинсов и ветровка с отпоротыми рукавами. Ну и невидимый постороннему взгляду аксессуар — пистолет в пришитом под мышкой рукаве.
А вот Семеныч нас огорчил. С полудня начал жаловаться на боли в желудке, а перед самым выходом на сцену заявил, что по болезни останется дома.
Мне эта хитрость была полностью ясна — он не хотел оставлять нашу хижину без присмотра — и я изо всех сил поддержал его. Даже вызвался сплавать на яхту, где осталась судовая аптечка.
— Обойдусь, — успокоил нас Семеныч. — Поваляюсь — все пройдет. Как говаривала моя бабушка: «Хай лихо сном перебуде».
— Не знал, что у тебя бабушка хохлушка.
— Ты еще многого не знаешь, Серый. Поэтому, когда узнаешь, не удивляйся. И рот не разевай — москит ворвется.
Циновка, которой был завешен вход в хижину, откинулась — вошел Понизовский. Сделал комплимент Яне по поводу ее наряда, посетовал на легкое недомогание Семеныча и сказал:
— Пора, друзья мои.
Янка сунула ноги в кроссовки, поморщилась:
— Что делать, Серый? И босиком нельзя, и в обуви больно.
— Валенки надень, — буркнул я, занятый совсем другими мыслями.
Янке совет понравился:
— По крайней мере, на этом балу мне не будет равной. Однако жарко в них, ножки взопреют.
Похоже, они с Семенычем что-то на пару затевают. Но я ошибся — недооценил Янку.
— Серый, ты их обрежь, а? Покороче. Получится такая славная, модная домашняя обувь.
— А зима настанет?
— Так зима ж здесь летом.
Есть логика обычная. Есть женская. А есть еще Янкина…
Я отхватил ножом голенища, оставив что-то вроде войлочных калош. Янка их примерила и пришла в восторг.
— Ауэ! — взвыла она, оглядывая свои стройные ножки в жалких опорках. — Да поможет мне Эатуа!
Да, дичает женщина. Ей бы еще кольцо в нос.
— Пошли, пошли, — поторопил нас Понизовский. — Не болей, Семеныч. А может, тебе врачиху прислать? Тут есть знахарка, Муруроа. Перестарок, правда. Ей уже девятнадцать…
— Не стоит, — отказался Семеныч, морщась от спазмов. — Имя у нее очень сложное.
Янка влезла в венок; другой, что поменьше, нахлобучила на голову.
— Пошли, а то они без нас всю свою чачу выпьют.
— А как же я? — растерянно спросил Нильс. — Я же не могу в этом…
Он застенчиво стоял в углу хижины. Голый по пояс. Впалая грудь — в благородной серебристой шерсти. А снизу — от талии до колен — элегантная юбчонка, из которой сухими палками торчали узловатые ноги… тоже в серебристой шерсти. Отнюдь не благородной.
— В таком виде тебе нельзя, — серьезно сказала Яна. — Без венка не пустят, тут с этим строго.
Да, тут с этим строго. Без штанов можно, а без венка — никак. Верх неприличия.
Яна довершила праздничное облачение Нильса венками, и против ожидания он не расстроился — склонил голову, уткнув свой длинный нос в цветы, подвигал им, принюхиваясь, и растроганно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40