Он назвал мне все фамилии. Точнее, продал, и это была довольно дорогая покупка. Яковлев и три офицера… — Абрамов наморщил лоб, вспоминая. — Леонов, Калягин и еще один на К…
— Кожухов, — подсказал я.
— Вот видите! — бросил на меня самоуверенный взгляд Абрамов. — Получается всего четыре человека. А не пять.
— Пятый, — сказал я. — Это тот, кому вы заплатили деньги. Конечно, он знал обо всей операции в деталях. Он сам в ней участвовал. И он назвал все фамилии, кроме своей собственной. Он знал, что остальные никогда до такого не додумаются, остальные будут молчать…
Абрамов сидел словно изваяние. Потом он нашел силы выдавить из себя:
— Он?! Этот?!
— Да, он самый. Ваши деньги нашли хорошее применение. У него процветающая фирма по торговле импортной сантехникой. Он перебрался из Города в Москву. Он, наверное, о вас тепло вспоминает… То есть вспоминал.
— Поясните… — сдавленным голосом попросил Абрамов.
— Олег Петрович Булгарин, — сказал я. — Человек, который назвал интересующие вас имена и фамилии… Ему это не прошло даром. Он исчез позавчера, и я подозреваю, что навсегда. Николай Николаевич предупреждал всех четырех, что разглашение информации недопустимо. Если я догадался об источнике богатства Булгарина, то это тем более мог сделать и Яковлев. Так что Булгарин мертв, как и трое других участников операции.
— Нет, — сказал Абрамов.
20
На протяжении всего нашего разговора, а особенно с той минуты, когда я признался, что знаю о смерти дочери Абрамова, меня не покидало ощущение, что Валерий Анатольевич одну за другой снимает с себя маски, тонкие, плотно облегающие кожу лица, настолько искусно выполненные, что их можно было принять и за истинного Валерия Анатольевича. Однако он говорил все более и более откровенные вещи, и одновременно маски спадали с его лица, и каждая последующая была более простой и реалистичной, нежели предыдущая. С потерей очередной маски Валерий Анатольевич все более и более походил на простого смертного, сущность которого не смогли изменить ни деньги, ни влияние, ни двадцатидвухэтажная штаб-квартира на Юго-Западе.
И когда он сказал мне в лицо: «Я ненавижу таких, как вы. Эгоистов, которые никогда не испытают такой боли…», в его голосе и в его лице отразилось действительно искреннее страдание, а я подумал, что вот наконец передо мной тот Валерий Анатольевич Абрамов, каким он бывает, выудив из бара глубокой ночью бутылку коньяка, глотая горьковатую жидкость, грезя об ушедшем… Я решил, что только что была снята последняя маска.
Но затем, в ответ на мое сообщение о смерти Булгарина, выдавшего Валерию Алексеевичу своих коллег, Абрамов как-то странно изменился в лице, говоря «нет». В его глазах мелькнуло нечто вроде доброй хитринки, а потом снова передо мной сидел прежний Абрамов, растерянный, удивленный, неверящий, что его могли так обмануть.
— Нет, — повторил он.
— Хотите сказать, что его не убили? — теперь удивился я. — Вообще-то тело пока не найдено, но вряд ли Булгарин нужен Николаю Николаевичу живым.
— Я не то хотел сказать, — досадливо поморщился Абрамов. — Я все не могу поверить, что я заплатил почти полмиллиона долларов одному из убийц своей дочери. Он сидел напротив меня, я пожал ему руку и поблагодарил за сведения… Он долго пересчитывал деньги, боялся, что его обманут. Сволочь, какая сволочь…
— Валерий Анатольевич, — спросил я, стараясь чтобы вопрос звучал безобидно, хотя Абрамов был слишком умен для безобидного восприятия моих слов. — Вот вы узнали от Булгарина имена тех людей, которые похитили вашу дочь. И что вы после этого сделали? Абрамов понял все как надо, но постарался это скрыть. Маски снова пошли в ход.
— Вероятно, я стал немного меньше переживать, — сказал он. — Раньше я не знал, теперь узнал. И это ничего в принципе не изменило, потому что знание имен не могло воскресить дочь.
— А как же месть?
— Что месть? Это примитивное чувство. Я был полон желания мести в то утро, когда я нашел Жанну убитой. Вот если бы тогда мне попался один из пятерых, я бы загрыз его, я бы рвал его ногтями, зубами! Я бы разодрал его, как медведь кролика! — В глазах Абрамова появился блеск, и я ему поверил. Он бы и вправду разодрал кого-нибудь. — А потом прошло время… У меня были другие дела, другие заботы.
— Вы заперли свою месть в сейф? И когда вы ее выпустили?
— У вас хорошая память, — похвалил меня Абрамов. — Я собирался выпустить ее на Николая Николаевича, но этот… Булгарин сказал мне, что Николай Николаевич погиб в Чечне. Мстить было некому.
— А как же Леонов, Калягин, Кожухов? Им вы не хотели отомстить?
— Никогда, — твердо заявил Абрамов. — В чем смысл? Они просто исполнители, «шестерки»… С таким же успехом можно мстить автомобилю, на котором они везли тело моей дочери. Хотя после того, что вы мне рассказали, Булгарина я бы с удовольствием взял за горло, вот так, — и Абрамов показал, как именно, — и медленно бы сдавливал, пока он не начнет синеть… Ну, потом бы я его, конечно, отпустил. И передал бы в руки Горского. Это уже цинизм, Константин, убить девушку-подростка и стребовать с родителей убитой деньги.
Это какое-то вырождение, деградация…
— Вряд ли сам Булгарин так про себя думал, — сказал я. — Мне кажется, он очень гордился проявленной находчивостью. Ну да ладно… То есть вы считаете главным виновником Яковлева. Но я читал в тех мемуарах, что Яковлев действовал по поручению неких сил в руководстве ФСБ и чуть ли не членов правительства. Они хотели привести своего человека к победе на президентских выборах, им нужны были деньги…
— Полный бред. — безапелляционно заявил Абрамов. — Чушь собачья. Это была легенда, вывеска. Не было никакого своего кандидата в президенты, не было никакой политической группировки, занимавшейся такими экспроприациями.
Я вспомнил, что нечто подобное говорил мне и Кожухов, но тот не стал вдаваться в подробности. Абрамов был более словоохотлив.
— Было вот что, — сказал он. — Несколько очень умных ублюдков, в том числе наш дорогой Николай Николаевич, решили нагреть руки на том политическом психозе, который существовал в первой половине девяносто шестого года, перед президентскими выборами. Была куча кандидатов в президенты, каждый давал свои обещания, рейтинг Ельцина был нулевой, все предсказывали ему каюк… Помните?
— Нет, — сказал я. — Я не интересуюсь политикой.
— Ну а телевизор-то смотрите?
— Практически не смотрю, — ответил я, вызвав улыбку на лице Абрамова.
— Бывают же такие счастливые люди, — с иронией произнес он. — Придется вас попутно просвещать. Так вот, в той ситуации вокруг предвыборных кампаний крутились очень большие деньги. Как вы выразились, финансовые потоки. По всей стране, в каждом регионе — чтобы напечатать плакаты, листовки, провести агитационные мероприятия, купить рекламное время на телевидении… И так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Кожухов, — подсказал я.
— Вот видите! — бросил на меня самоуверенный взгляд Абрамов. — Получается всего четыре человека. А не пять.
— Пятый, — сказал я. — Это тот, кому вы заплатили деньги. Конечно, он знал обо всей операции в деталях. Он сам в ней участвовал. И он назвал все фамилии, кроме своей собственной. Он знал, что остальные никогда до такого не додумаются, остальные будут молчать…
Абрамов сидел словно изваяние. Потом он нашел силы выдавить из себя:
— Он?! Этот?!
— Да, он самый. Ваши деньги нашли хорошее применение. У него процветающая фирма по торговле импортной сантехникой. Он перебрался из Города в Москву. Он, наверное, о вас тепло вспоминает… То есть вспоминал.
— Поясните… — сдавленным голосом попросил Абрамов.
— Олег Петрович Булгарин, — сказал я. — Человек, который назвал интересующие вас имена и фамилии… Ему это не прошло даром. Он исчез позавчера, и я подозреваю, что навсегда. Николай Николаевич предупреждал всех четырех, что разглашение информации недопустимо. Если я догадался об источнике богатства Булгарина, то это тем более мог сделать и Яковлев. Так что Булгарин мертв, как и трое других участников операции.
— Нет, — сказал Абрамов.
20
На протяжении всего нашего разговора, а особенно с той минуты, когда я признался, что знаю о смерти дочери Абрамова, меня не покидало ощущение, что Валерий Анатольевич одну за другой снимает с себя маски, тонкие, плотно облегающие кожу лица, настолько искусно выполненные, что их можно было принять и за истинного Валерия Анатольевича. Однако он говорил все более и более откровенные вещи, и одновременно маски спадали с его лица, и каждая последующая была более простой и реалистичной, нежели предыдущая. С потерей очередной маски Валерий Анатольевич все более и более походил на простого смертного, сущность которого не смогли изменить ни деньги, ни влияние, ни двадцатидвухэтажная штаб-квартира на Юго-Западе.
И когда он сказал мне в лицо: «Я ненавижу таких, как вы. Эгоистов, которые никогда не испытают такой боли…», в его голосе и в его лице отразилось действительно искреннее страдание, а я подумал, что вот наконец передо мной тот Валерий Анатольевич Абрамов, каким он бывает, выудив из бара глубокой ночью бутылку коньяка, глотая горьковатую жидкость, грезя об ушедшем… Я решил, что только что была снята последняя маска.
Но затем, в ответ на мое сообщение о смерти Булгарина, выдавшего Валерию Алексеевичу своих коллег, Абрамов как-то странно изменился в лице, говоря «нет». В его глазах мелькнуло нечто вроде доброй хитринки, а потом снова передо мной сидел прежний Абрамов, растерянный, удивленный, неверящий, что его могли так обмануть.
— Нет, — повторил он.
— Хотите сказать, что его не убили? — теперь удивился я. — Вообще-то тело пока не найдено, но вряд ли Булгарин нужен Николаю Николаевичу живым.
— Я не то хотел сказать, — досадливо поморщился Абрамов. — Я все не могу поверить, что я заплатил почти полмиллиона долларов одному из убийц своей дочери. Он сидел напротив меня, я пожал ему руку и поблагодарил за сведения… Он долго пересчитывал деньги, боялся, что его обманут. Сволочь, какая сволочь…
— Валерий Анатольевич, — спросил я, стараясь чтобы вопрос звучал безобидно, хотя Абрамов был слишком умен для безобидного восприятия моих слов. — Вот вы узнали от Булгарина имена тех людей, которые похитили вашу дочь. И что вы после этого сделали? Абрамов понял все как надо, но постарался это скрыть. Маски снова пошли в ход.
— Вероятно, я стал немного меньше переживать, — сказал он. — Раньше я не знал, теперь узнал. И это ничего в принципе не изменило, потому что знание имен не могло воскресить дочь.
— А как же месть?
— Что месть? Это примитивное чувство. Я был полон желания мести в то утро, когда я нашел Жанну убитой. Вот если бы тогда мне попался один из пятерых, я бы загрыз его, я бы рвал его ногтями, зубами! Я бы разодрал его, как медведь кролика! — В глазах Абрамова появился блеск, и я ему поверил. Он бы и вправду разодрал кого-нибудь. — А потом прошло время… У меня были другие дела, другие заботы.
— Вы заперли свою месть в сейф? И когда вы ее выпустили?
— У вас хорошая память, — похвалил меня Абрамов. — Я собирался выпустить ее на Николая Николаевича, но этот… Булгарин сказал мне, что Николай Николаевич погиб в Чечне. Мстить было некому.
— А как же Леонов, Калягин, Кожухов? Им вы не хотели отомстить?
— Никогда, — твердо заявил Абрамов. — В чем смысл? Они просто исполнители, «шестерки»… С таким же успехом можно мстить автомобилю, на котором они везли тело моей дочери. Хотя после того, что вы мне рассказали, Булгарина я бы с удовольствием взял за горло, вот так, — и Абрамов показал, как именно, — и медленно бы сдавливал, пока он не начнет синеть… Ну, потом бы я его, конечно, отпустил. И передал бы в руки Горского. Это уже цинизм, Константин, убить девушку-подростка и стребовать с родителей убитой деньги.
Это какое-то вырождение, деградация…
— Вряд ли сам Булгарин так про себя думал, — сказал я. — Мне кажется, он очень гордился проявленной находчивостью. Ну да ладно… То есть вы считаете главным виновником Яковлева. Но я читал в тех мемуарах, что Яковлев действовал по поручению неких сил в руководстве ФСБ и чуть ли не членов правительства. Они хотели привести своего человека к победе на президентских выборах, им нужны были деньги…
— Полный бред. — безапелляционно заявил Абрамов. — Чушь собачья. Это была легенда, вывеска. Не было никакого своего кандидата в президенты, не было никакой политической группировки, занимавшейся такими экспроприациями.
Я вспомнил, что нечто подобное говорил мне и Кожухов, но тот не стал вдаваться в подробности. Абрамов был более словоохотлив.
— Было вот что, — сказал он. — Несколько очень умных ублюдков, в том числе наш дорогой Николай Николаевич, решили нагреть руки на том политическом психозе, который существовал в первой половине девяносто шестого года, перед президентскими выборами. Была куча кандидатов в президенты, каждый давал свои обещания, рейтинг Ельцина был нулевой, все предсказывали ему каюк… Помните?
— Нет, — сказал я. — Я не интересуюсь политикой.
— Ну а телевизор-то смотрите?
— Практически не смотрю, — ответил я, вызвав улыбку на лице Абрамова.
— Бывают же такие счастливые люди, — с иронией произнес он. — Придется вас попутно просвещать. Так вот, в той ситуации вокруг предвыборных кампаний крутились очень большие деньги. Как вы выразились, финансовые потоки. По всей стране, в каждом регионе — чтобы напечатать плакаты, листовки, провести агитационные мероприятия, купить рекламное время на телевидении… И так далее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119