Калягина, самого Леонова, Булгарина.
И вас, Вася.
— Что это ты мне «выкаешь»? — как бы обиженно спросил Кожухов, уходя от ответа.
— Павел рассказывал вам о своих подозрениях, — продолжил я, не обращая внимания на слова Кожухова. — Что вы ему сказали?
— Чтобы не занимался ерундой и чтобы бросил пить.
— Хорошие пожелания. Ерундой вы назвали его версию смерти Калягина?
— Естественно.
— Теперь Леонов тоже мертв. Вас это не наводит на мысль, что версия Павла вовсе не бред и что…
— Нет, не наводит, — перебил меня Кожухов. — Слушай, ты, сыщик хренов, я кое-что понимаю в этих делах, я знаю, как ФСБ может убирать ненужных людей. Стас — это не их рук дело, слишком уж грязно: убили вместе с женой, устроили пожар, да еще убивали чуть ли не табуретом по голове… Это не наш… то есть не их стиль. Вот Паша — это более похоже. Сбить машиной — это куда еще ни шло. Но Паша сильно закладывал, понимаешь? Он сам запросто мог под «КамАЗ» влететь! Безо всякого ФСБ!
— То есть вы не думаете, что можете стать следующим? — намеренно равнодушно спросил я, перебивая кожуховские выкрики. Он замолчал.
— Я думаю о смерти каждый день, — сказал Кожухов некоторое время спустя. — Когда ложусь в постель, я думаю: «Ну вот, еще один день прошел, а я все еще жив». У меня достаточно врагов и без ФСБ. Про Гиви ты сам знаешь, ну и вообще… Человек человеку волк, это стопроцентная истина. Если я кого-то не сожру, сожрут меня. Так вот и живу. И стану я следующим, не стану… Я больше боюсь умереть одиноким стариком в своей постели, когда ты, мертвый, лежишь еще несколько дней, прежде чем тебя найдут. По запаху. Вот этого я боюсь.
— А Николай Николаевич? — снова спросил я. — Как насчет него?
— Эта сволочь умел запугивать людей, — медленно проговорил Кожухов, глядя в стол. — Он много чего умел такого… Особенного.
— Его вы не боитесь?
— Я его уже боялся. Первые месяцы после того, как… После той операции, — слово «операция» Кожухов произнес с явной брезгливостью, словно говорил о чем-то фальшивом, прикрывающем яркой оболочкой гнилую сущность. — Тогда я боялся. А потом я узнал. И перестал бояться.
— Что узнали? — не понял я.
— Он умер, — просто сказал Кожухов. — Понимаешь? Он давно умер. Его послали в Чечню летом девяносто шестого года. И он попался под руку чеченцам. Я был очень этим доволен, когда узнал. Хотя чеченцев ненавижу. Вот так, — он криво усмехнулся. — А ты хотел меня напутать, да? Не было ли вестей от Николая Николаевича… Нет, не было. И не будет. Он сдох.
Я тупо смотрел перед собой. Если Николай Николаевич умер в девяносто шестом году, то кто же тогда может быть заинтересован в убийствах людей, которые с ним работали? Кто? Получалось, что никто. И тогда Стас Калягин вместе с женой были убиты ворами, а Павел Леонов попал спьяну под машину. А я занимаюсь пустым и бессмысленным делом. Хотя… Хотя оставался Юра Леонов.
В его самоубийство я поверить все равно не мог. Оставались пропавшие воспоминания Павла Леонова. И оставался тот эфэсбэшник, вломившийся в леоновскую квартиру посреди ночи и с ходу шарахнувший по мне из пистолета, даже не разбираясь, кто я и откуда. А если бы Орлова решила переночевать в квартире бывшего мужа? Боюсь, что ей пришлось бы худо.
— Ну, что молчишь? — спросил Кожухов. — Я ответил на твои вопросы? Ты доволен? По лицу вижу, что не очень…
— Павел перед смертью начал писать воспоминания о той вашей операции, — сказал я. — О Николае Николаевиче и так далее…
— Дурак, — пожал плечами Кожухов. — Что еще сказать? Он слишком много переживал по поводу своего увольнения. Надо было начинать что-то новое, а не плакать над старым.
— Новое? — Я посмотрел на пистолет в руках Кожухова. — Это и есть ваше новое?
— Да, — едва ли не с гордостью ответил он. — Это мое новое, то, что сделал я сам. И мне это нравится. У меня больше нет шефа, я ни перед кем не отчитываюсь, я делаю что хочу. Со мной мои люди. Мне это нравится, — решительно повторил он.
— А как же Гиви Хромой? — напомнил я. Он не любит таких самостоятельных деятелей. Или он станет твоим шефом, или не станет одного из вас.
— Поживем — увидим, — заметил Кожухов. Без особого энтузиазма. Он как-то погрустнел после всех этих разговоров о Паше Леонове и Николае Николаевиче, о Гиви Хромом и о страхе одинокой смерти… И, вероятно, я выбрал не лучший момент для своего вопроса.
— Вася, — спросил я не без определенного неудобства, называя сорокалетнего мужика с наметившимися на лбу морщинами уменьшительным именем.
— Вася, дело уже прошлое. Что это была за операция, после которой… — я замолчал, не зная, с чего начать перечисление событий, последовавших за загадочной операцией весны девяносто шестого года — увольнение четверых сотрудников ФСБ, гибель Николая Николаевича в Чечне, пьянство Паши Леонова… Там было слишком много последствий. И, похоже, мне были известны далеко не все из них.
— А разве Паша не написал в своих мемуарах? — быстро спросил Кожухов.
— Не до конца, — сказал я. — Он не успел. Это было моей ошибкой. Нужно было сказать, что Паша все написал и что я все знаю, просто хочу выслушать версию Кожухова и сравнить ее с леоновской… Я этого не сделал.
— Не успел? — почти радостно спросил Кожухов. — Ну и хорошо, что не успел. Пусть никто об этом и не узнает. Пусть так… — Он явно оживился, стал улыбаться, снова завертел пистолет в руках. Я его сильно обрадовал своими словами. Весьма глупо с моей стороны.
— И все-таки, — настаивал я. — За что вас четверых уволили из ФСБ? Что это была за операция?
— Нет, не дави на меня. Дело, как ты сказал, прошлое. Зачем все это заново вытаскивать? Тем более что расследованию твоему это не поможет, да и расследования, как оказалось, никакого и нет…
— Это уж я сам решу — помогут твои признания расследованию или нет. Ну, давай. Что там насчет правильного направления финансовых потоков и Валерия Абрамова?
Кожухов снова перестал играть пистолетом. Веко его левого глаза дернулось в нервном тике.
— Хм, — сказал он — Направление финансовых потоков. Да, это Николай Николаевич так говорил. Чтоб ему черти пятки в аду поджарили.
— А что это вы его так не любите? Что он вам сделал?
— Он меня втянул в это дело, — вздохнул Кожухов.
— Какое дело? — не отставал я.
— Такое! Сам знаешь, раз знаешь про Абрамова и финансовые потоки.
— Что конкретно вы должны были сделать?
— Ты меня уже утомил! — недовольно пробурчал Кожухов. — Что мы должны были сделать? Ну ты же сыщик, сам должен догадаться! Ты же знаешь ключевые слова: Абрамов, направление финансовых потоков. Пошевели мозгами!
— Абрамов — финансист, — сказал я, глядя в глаза Кожухову и ожидая утвердительного знака. — Он контролировал какие-то финансовые потоки. Вы должны были заставить его изменить направление этих финансовых потоков, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
И вас, Вася.
— Что это ты мне «выкаешь»? — как бы обиженно спросил Кожухов, уходя от ответа.
— Павел рассказывал вам о своих подозрениях, — продолжил я, не обращая внимания на слова Кожухова. — Что вы ему сказали?
— Чтобы не занимался ерундой и чтобы бросил пить.
— Хорошие пожелания. Ерундой вы назвали его версию смерти Калягина?
— Естественно.
— Теперь Леонов тоже мертв. Вас это не наводит на мысль, что версия Павла вовсе не бред и что…
— Нет, не наводит, — перебил меня Кожухов. — Слушай, ты, сыщик хренов, я кое-что понимаю в этих делах, я знаю, как ФСБ может убирать ненужных людей. Стас — это не их рук дело, слишком уж грязно: убили вместе с женой, устроили пожар, да еще убивали чуть ли не табуретом по голове… Это не наш… то есть не их стиль. Вот Паша — это более похоже. Сбить машиной — это куда еще ни шло. Но Паша сильно закладывал, понимаешь? Он сам запросто мог под «КамАЗ» влететь! Безо всякого ФСБ!
— То есть вы не думаете, что можете стать следующим? — намеренно равнодушно спросил я, перебивая кожуховские выкрики. Он замолчал.
— Я думаю о смерти каждый день, — сказал Кожухов некоторое время спустя. — Когда ложусь в постель, я думаю: «Ну вот, еще один день прошел, а я все еще жив». У меня достаточно врагов и без ФСБ. Про Гиви ты сам знаешь, ну и вообще… Человек человеку волк, это стопроцентная истина. Если я кого-то не сожру, сожрут меня. Так вот и живу. И стану я следующим, не стану… Я больше боюсь умереть одиноким стариком в своей постели, когда ты, мертвый, лежишь еще несколько дней, прежде чем тебя найдут. По запаху. Вот этого я боюсь.
— А Николай Николаевич? — снова спросил я. — Как насчет него?
— Эта сволочь умел запугивать людей, — медленно проговорил Кожухов, глядя в стол. — Он много чего умел такого… Особенного.
— Его вы не боитесь?
— Я его уже боялся. Первые месяцы после того, как… После той операции, — слово «операция» Кожухов произнес с явной брезгливостью, словно говорил о чем-то фальшивом, прикрывающем яркой оболочкой гнилую сущность. — Тогда я боялся. А потом я узнал. И перестал бояться.
— Что узнали? — не понял я.
— Он умер, — просто сказал Кожухов. — Понимаешь? Он давно умер. Его послали в Чечню летом девяносто шестого года. И он попался под руку чеченцам. Я был очень этим доволен, когда узнал. Хотя чеченцев ненавижу. Вот так, — он криво усмехнулся. — А ты хотел меня напутать, да? Не было ли вестей от Николая Николаевича… Нет, не было. И не будет. Он сдох.
Я тупо смотрел перед собой. Если Николай Николаевич умер в девяносто шестом году, то кто же тогда может быть заинтересован в убийствах людей, которые с ним работали? Кто? Получалось, что никто. И тогда Стас Калягин вместе с женой были убиты ворами, а Павел Леонов попал спьяну под машину. А я занимаюсь пустым и бессмысленным делом. Хотя… Хотя оставался Юра Леонов.
В его самоубийство я поверить все равно не мог. Оставались пропавшие воспоминания Павла Леонова. И оставался тот эфэсбэшник, вломившийся в леоновскую квартиру посреди ночи и с ходу шарахнувший по мне из пистолета, даже не разбираясь, кто я и откуда. А если бы Орлова решила переночевать в квартире бывшего мужа? Боюсь, что ей пришлось бы худо.
— Ну, что молчишь? — спросил Кожухов. — Я ответил на твои вопросы? Ты доволен? По лицу вижу, что не очень…
— Павел перед смертью начал писать воспоминания о той вашей операции, — сказал я. — О Николае Николаевиче и так далее…
— Дурак, — пожал плечами Кожухов. — Что еще сказать? Он слишком много переживал по поводу своего увольнения. Надо было начинать что-то новое, а не плакать над старым.
— Новое? — Я посмотрел на пистолет в руках Кожухова. — Это и есть ваше новое?
— Да, — едва ли не с гордостью ответил он. — Это мое новое, то, что сделал я сам. И мне это нравится. У меня больше нет шефа, я ни перед кем не отчитываюсь, я делаю что хочу. Со мной мои люди. Мне это нравится, — решительно повторил он.
— А как же Гиви Хромой? — напомнил я. Он не любит таких самостоятельных деятелей. Или он станет твоим шефом, или не станет одного из вас.
— Поживем — увидим, — заметил Кожухов. Без особого энтузиазма. Он как-то погрустнел после всех этих разговоров о Паше Леонове и Николае Николаевиче, о Гиви Хромом и о страхе одинокой смерти… И, вероятно, я выбрал не лучший момент для своего вопроса.
— Вася, — спросил я не без определенного неудобства, называя сорокалетнего мужика с наметившимися на лбу морщинами уменьшительным именем.
— Вася, дело уже прошлое. Что это была за операция, после которой… — я замолчал, не зная, с чего начать перечисление событий, последовавших за загадочной операцией весны девяносто шестого года — увольнение четверых сотрудников ФСБ, гибель Николая Николаевича в Чечне, пьянство Паши Леонова… Там было слишком много последствий. И, похоже, мне были известны далеко не все из них.
— А разве Паша не написал в своих мемуарах? — быстро спросил Кожухов.
— Не до конца, — сказал я. — Он не успел. Это было моей ошибкой. Нужно было сказать, что Паша все написал и что я все знаю, просто хочу выслушать версию Кожухова и сравнить ее с леоновской… Я этого не сделал.
— Не успел? — почти радостно спросил Кожухов. — Ну и хорошо, что не успел. Пусть никто об этом и не узнает. Пусть так… — Он явно оживился, стал улыбаться, снова завертел пистолет в руках. Я его сильно обрадовал своими словами. Весьма глупо с моей стороны.
— И все-таки, — настаивал я. — За что вас четверых уволили из ФСБ? Что это была за операция?
— Нет, не дави на меня. Дело, как ты сказал, прошлое. Зачем все это заново вытаскивать? Тем более что расследованию твоему это не поможет, да и расследования, как оказалось, никакого и нет…
— Это уж я сам решу — помогут твои признания расследованию или нет. Ну, давай. Что там насчет правильного направления финансовых потоков и Валерия Абрамова?
Кожухов снова перестал играть пистолетом. Веко его левого глаза дернулось в нервном тике.
— Хм, — сказал он — Направление финансовых потоков. Да, это Николай Николаевич так говорил. Чтоб ему черти пятки в аду поджарили.
— А что это вы его так не любите? Что он вам сделал?
— Он меня втянул в это дело, — вздохнул Кожухов.
— Какое дело? — не отставал я.
— Такое! Сам знаешь, раз знаешь про Абрамова и финансовые потоки.
— Что конкретно вы должны были сделать?
— Ты меня уже утомил! — недовольно пробурчал Кожухов. — Что мы должны были сделать? Ну ты же сыщик, сам должен догадаться! Ты же знаешь ключевые слова: Абрамов, направление финансовых потоков. Пошевели мозгами!
— Абрамов — финансист, — сказал я, глядя в глаза Кожухову и ожидая утвердительного знака. — Он контролировал какие-то финансовые потоки. Вы должны были заставить его изменить направление этих финансовых потоков, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119