Из-за этого не стоило прерывать увлекательный марафон по истреблению алкоголесодержащих жидкостей.
Марафон, который продолжался уже…
Черт его знает, сколько он продолжался. И даже черт вряд ли знает, сколько он еще будет продолжаться.
Генрих вежливо подождал с минуту, а потом тяжело вздохнул:
— Да, я чувствую, что завтра ты не придешь в нормальное состояние…
Я подумал, что Генрих правильно понимает обстановку.
— Я не нянька, чтобы мыть тебе личико, надевать чистую одежду, брать за руку и вести на работу, — сказал Генрих строго и сухо. И вправду, как хорошая нянька. — Когда надоест валяться на диване и жрать водку — позвони.
По шороху плаща я понял, что Генрих развернулся и собирается уходить.
Стоило подсуетиться.
— Генрих… — тоном умирающего от голода, холода и обезвоживания организма прошептал я. — Одолжи денег.
Эту фразу мои губы проговорили на удивление четко. Язык больше не цеплялся за зубы.
В ответ раздалось презрительное хмыкание; — Ты мне нужен в нормальном состоянии. Костя, — сказал Генрих. — Чем быстрее у тебя кончатся деньги, тем быстрее ты прекратишь пить. Чем быстрее ты прекратишь пить, тем быстрее ты придешь в нормальное состояние и сможешь работать. Хрен тебе, а не деньги, — не без удовольствия заключил Генрих.
— Подлец, — ответил я, чувствуя переполняющий меня праведный гнев. — Скупердяй. Жмот.
Я не скупился на комплименты. Правда, все это было сказано уже после того, как Генрих покинул мою квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Утро было испорчено. Вслед за Генрихом куда-то исчез и сон.
Ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную комнату. Я уставился в зеркало и присвистнул: выглядело мое отражение еще хуже, чем я предполагал.
Мое лицо никогда не было средоточием эстетических достоинств, ну а теперь…
Теперь оно стало средоточием эстетических недостатков, причем довольно свежих.
Эта запекшаяся кровавая отметина на левой брови, распухшая нижняя губа и пересекающая почти весь лоб царапина — откуда они? Так же, как и наливающийся цветом спелой сливы кровоподтек на левой скуле. Всеми этими украшениями я разжился совсем недавно.
Еще бы вспомнить, при каких обстоятельствах это случилось… Хотя что толку в точном знании, кто, когда, почему и с какой силой врезал тебе по морде? Главное, что уже врезал.
Я осторожно тронул кончиком пальца бровь и поморщился: пробудившаяся боль с энтузиазмом напомнила о себе.
И, кажется, я припомнил, при каких обстоятельствах мне рассекли бровь.
Носком ботинка. А все из-за этой птички-мутанта. Из-за двуглавого орла на черной майке, я не смог вовремя оторвать от него глаз. Хотя… Можно также сказать, что все случилось из-за пары бокалов с пивом. Да какая разница! В чем бы ни заключалась причина, все следствия уже красовались на моем усталом лице.
Смотреть на него в зеркало и сожалеть о случившемся означало впустую тратить время.
Я выключил свет в ванной и пошел спать. Прежде чем мои веки сомкнулись для путешествия в темные пространства сна, еще одно воспоминание непрошеным гостем влезло в мою голову.
«Что уставился, рожа?» — спросили меня. Вот так. И Генрих еще хочет, чтобы я выглядел прилично? Иногда после таких слов люди вообще перестают жить. Всякое случается иногда. Но не со мной. Пока не со мной.
2
Когда я в очередной раз оторвал голову от подушки, выскочив на несколько секунд из душных и странных коридоров, куда меня занесло очередное сновидение, то увидел темноту за окном. Стало быть, пора.
Я сполз с дивана, медленно поднялся на ноги, опершись на журнальный столик. Перевел дух после этого чрезвычайно выматывающего занятия.
Стараясь держаться поближе к стене, я двинулся в ванную комнату, где побрызгал в лицо холодной водой. Не лучший способ пробуждения, но другого придумать не удалось.
Бриться я не рискнул — слишком дрожали пальцы. Я просто еще раз посмотрел в зеркало и подмигнул собственному отражению. Это опрометчивое движение причинило мне небольшую, но ощутимую боль. Хорошо же я провел вчера время. Не без трепета я оттянул резинку трусов и осмотрел свое самое уязвимое место. По первому впечатлению все было на месте. Ну что ж, в такой день и это радость. Могло быть и хуже.
Память услужливо выдала образ сверкающего кожаного ботинка, который летит на встречу с моим лицом. Жутковатое зрелище. Я также вспомнил и о своей не очень удачной попытке увернуться от удара. Ну да об этом можно догадаться при первом взгляде — в зеркало. Во всяком случае, сегодня вечером мне не нужно было участвовать в городском конкурсе красоты в категории «тридцатилетние холостые мужчины с отвратительным настроением». А сам я был в состоянии существовать со своим лицом и в нынешнем его виде. На этот счет комплексов у меня не было.
Голова гудела как древний и не совсем исправный трансформатор. Я прошел на кухню, вытряхнул из коробки последнюю таблетку аспирина и растворил ее в стакане воды. И едва я пригубил спасительную жидкость, как в дверь позвонили.
Я наскоро заглотал содержимое стакана и пошел открывать. Это, должно быть, Генрих. Больше некому.
Он пришел оценить мое вечернее состояние. Ну-ну. Я выгляжу чуть получше, чем утром (так мне по крайней мере кажется). Меня уже не шатает — Ну, почти не шатает.
У меня вовсе не мутный взгляд. И на всякий случай я буду смотреть в пол.
Короче говоря, я постараюсь произвести на Генриха хорошее впечатление, потом одолжу у него денег, а потом…
Это был не Генрих. Это был дважды не Генрих. Я не знал ни одного из тех двоих мужчин, что стояли на лестничной площадке перед моей дверью.
— Здрас-с-сть, — автоматически вырвалось у меня.
— Добрый вечер, — вежливо сказал мне полный мужчина лет сорока в милицейской форме. Вторым был молодой белобрысый парень в штатском. Он приветственно кивнул, не вынимая рук из карманов длинного темно-зеленого плаща.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Я тупо уставился на погоны толстяка, пытаясь сосчитать звездочки. Белобрысый, откровенно ухмыляясь, разглядывал мои полосатые трусы. Я ведь шел открывать Генриху, а тот неоднократно лицезрел меня в нижнем белье. Для этих двоих все было в новинку.
— Капитан Панченко, — наконец представился полный, и я облегченно вздохнул, потому что число звездочек на его погонах все время менялось (так казалось мне).
— Ну и? — Я все еще переживал, что за дверью оказался не Генрих, и испытывал легкое разочарование. И не торопился приглашать непрошеных гостей в квартиру.
— Двенадцатое отделение, — продолжил Панченко и показал удостоверение.
— Мы можем войти?
— Ко мне?
— К вам, — едва ли не просящим тоном сказал Панченко, — Если, конечно, вы Шумов Константин Сергеевич.
Я слегка пораскинул мозгами и пришел к выводу, что гостей стоит впустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Марафон, который продолжался уже…
Черт его знает, сколько он продолжался. И даже черт вряд ли знает, сколько он еще будет продолжаться.
Генрих вежливо подождал с минуту, а потом тяжело вздохнул:
— Да, я чувствую, что завтра ты не придешь в нормальное состояние…
Я подумал, что Генрих правильно понимает обстановку.
— Я не нянька, чтобы мыть тебе личико, надевать чистую одежду, брать за руку и вести на работу, — сказал Генрих строго и сухо. И вправду, как хорошая нянька. — Когда надоест валяться на диване и жрать водку — позвони.
По шороху плаща я понял, что Генрих развернулся и собирается уходить.
Стоило подсуетиться.
— Генрих… — тоном умирающего от голода, холода и обезвоживания организма прошептал я. — Одолжи денег.
Эту фразу мои губы проговорили на удивление четко. Язык больше не цеплялся за зубы.
В ответ раздалось презрительное хмыкание; — Ты мне нужен в нормальном состоянии. Костя, — сказал Генрих. — Чем быстрее у тебя кончатся деньги, тем быстрее ты прекратишь пить. Чем быстрее ты прекратишь пить, тем быстрее ты придешь в нормальное состояние и сможешь работать. Хрен тебе, а не деньги, — не без удовольствия заключил Генрих.
— Подлец, — ответил я, чувствуя переполняющий меня праведный гнев. — Скупердяй. Жмот.
Я не скупился на комплименты. Правда, все это было сказано уже после того, как Генрих покинул мою квартиру, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Утро было испорчено. Вслед за Генрихом куда-то исчез и сон.
Ничего не оставалось делать, как тащиться в ванную комнату. Я уставился в зеркало и присвистнул: выглядело мое отражение еще хуже, чем я предполагал.
Мое лицо никогда не было средоточием эстетических достоинств, ну а теперь…
Теперь оно стало средоточием эстетических недостатков, причем довольно свежих.
Эта запекшаяся кровавая отметина на левой брови, распухшая нижняя губа и пересекающая почти весь лоб царапина — откуда они? Так же, как и наливающийся цветом спелой сливы кровоподтек на левой скуле. Всеми этими украшениями я разжился совсем недавно.
Еще бы вспомнить, при каких обстоятельствах это случилось… Хотя что толку в точном знании, кто, когда, почему и с какой силой врезал тебе по морде? Главное, что уже врезал.
Я осторожно тронул кончиком пальца бровь и поморщился: пробудившаяся боль с энтузиазмом напомнила о себе.
И, кажется, я припомнил, при каких обстоятельствах мне рассекли бровь.
Носком ботинка. А все из-за этой птички-мутанта. Из-за двуглавого орла на черной майке, я не смог вовремя оторвать от него глаз. Хотя… Можно также сказать, что все случилось из-за пары бокалов с пивом. Да какая разница! В чем бы ни заключалась причина, все следствия уже красовались на моем усталом лице.
Смотреть на него в зеркало и сожалеть о случившемся означало впустую тратить время.
Я выключил свет в ванной и пошел спать. Прежде чем мои веки сомкнулись для путешествия в темные пространства сна, еще одно воспоминание непрошеным гостем влезло в мою голову.
«Что уставился, рожа?» — спросили меня. Вот так. И Генрих еще хочет, чтобы я выглядел прилично? Иногда после таких слов люди вообще перестают жить. Всякое случается иногда. Но не со мной. Пока не со мной.
2
Когда я в очередной раз оторвал голову от подушки, выскочив на несколько секунд из душных и странных коридоров, куда меня занесло очередное сновидение, то увидел темноту за окном. Стало быть, пора.
Я сполз с дивана, медленно поднялся на ноги, опершись на журнальный столик. Перевел дух после этого чрезвычайно выматывающего занятия.
Стараясь держаться поближе к стене, я двинулся в ванную комнату, где побрызгал в лицо холодной водой. Не лучший способ пробуждения, но другого придумать не удалось.
Бриться я не рискнул — слишком дрожали пальцы. Я просто еще раз посмотрел в зеркало и подмигнул собственному отражению. Это опрометчивое движение причинило мне небольшую, но ощутимую боль. Хорошо же я провел вчера время. Не без трепета я оттянул резинку трусов и осмотрел свое самое уязвимое место. По первому впечатлению все было на месте. Ну что ж, в такой день и это радость. Могло быть и хуже.
Память услужливо выдала образ сверкающего кожаного ботинка, который летит на встречу с моим лицом. Жутковатое зрелище. Я также вспомнил и о своей не очень удачной попытке увернуться от удара. Ну да об этом можно догадаться при первом взгляде — в зеркало. Во всяком случае, сегодня вечером мне не нужно было участвовать в городском конкурсе красоты в категории «тридцатилетние холостые мужчины с отвратительным настроением». А сам я был в состоянии существовать со своим лицом и в нынешнем его виде. На этот счет комплексов у меня не было.
Голова гудела как древний и не совсем исправный трансформатор. Я прошел на кухню, вытряхнул из коробки последнюю таблетку аспирина и растворил ее в стакане воды. И едва я пригубил спасительную жидкость, как в дверь позвонили.
Я наскоро заглотал содержимое стакана и пошел открывать. Это, должно быть, Генрих. Больше некому.
Он пришел оценить мое вечернее состояние. Ну-ну. Я выгляжу чуть получше, чем утром (так мне по крайней мере кажется). Меня уже не шатает — Ну, почти не шатает.
У меня вовсе не мутный взгляд. И на всякий случай я буду смотреть в пол.
Короче говоря, я постараюсь произвести на Генриха хорошее впечатление, потом одолжу у него денег, а потом…
Это был не Генрих. Это был дважды не Генрих. Я не знал ни одного из тех двоих мужчин, что стояли на лестничной площадке перед моей дверью.
— Здрас-с-сть, — автоматически вырвалось у меня.
— Добрый вечер, — вежливо сказал мне полный мужчина лет сорока в милицейской форме. Вторым был молодой белобрысый парень в штатском. Он приветственно кивнул, не вынимая рук из карманов длинного темно-зеленого плаща.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Я тупо уставился на погоны толстяка, пытаясь сосчитать звездочки. Белобрысый, откровенно ухмыляясь, разглядывал мои полосатые трусы. Я ведь шел открывать Генриху, а тот неоднократно лицезрел меня в нижнем белье. Для этих двоих все было в новинку.
— Капитан Панченко, — наконец представился полный, и я облегченно вздохнул, потому что число звездочек на его погонах все время менялось (так казалось мне).
— Ну и? — Я все еще переживал, что за дверью оказался не Генрих, и испытывал легкое разочарование. И не торопился приглашать непрошеных гостей в квартиру.
— Двенадцатое отделение, — продолжил Панченко и показал удостоверение.
— Мы можем войти?
— Ко мне?
— К вам, — едва ли не просящим тоном сказал Панченко, — Если, конечно, вы Шумов Константин Сергеевич.
Я слегка пораскинул мозгами и пришел к выводу, что гостей стоит впустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119