– Это надо же – на одного человека столько неприятностей.
Пограничник в реглане попрощался с Лапшиным и пошел к своей «эмке». Несколько бойцов стояли на обочине, курили. Жмакин отвел от них глаза – ему было неловко.
– Вроде утро? – спросил он у Лапшина.
– Утро.
– Стрелял Корнюхин братишка?
– До последнего, – угрюмо ответил Лапшин.
– Живой?
– Частично, – сказал Иван Михайлович. – Вряд ли выживет.
– А наши? Все в порядке?
– Обошлось.
Уже совсем рассвело, когда приехали в Управление. Окошкин взял Жмакина под руку с одной стороны, Кадников – с другой. Лапшин внизу звонил по телефону в санчасть, чтобы к нему в кабинет зашел дежурный врач.
Уборщицы с подоткнутыми подолами мыли каменные лестницы, те самые, по которым столько раз Жмакина водили арестованным. Было пусто, со ступенек текла вода, пахло казенным зданием, дезинфекцией; наверху толстая уборщица пела:
Телеграмма, ах, телеграмма…
– Ты отдохни, товарищ Жмакин, – сказал Окошкин, – не торопись.
– Спешить некуда, – подтвердил Кадников.
Ты лети, лети, лети, ах, телеграмма, –
пела уборщица.
Вахтер козырнул Окошкину. Они всё еще подымались. На лестничной площадке был красиво убранный щит с государственным гербом Союза, с красными знаменами. Сколько раз Жмакин видел этот щит!
– Да, – сказал он, – побывал я здесь. Сколько раз меня приводили.
– Нечего вспоминать, – сказал Окошкин. – Что было, то прошло и быльем поросло.
– Это верно, – сказал Кадников.
Сонный дежурный по бригаде принес Окошкину ключ от кабинета Лапшина. Василий отворил дверь и притащил Жмакину переодеться свой старый костюм. Кадников доставил в миске воды, полотенце и мыло.
– Умоетесь? – спросил он.
Было тихо, очень тихо. Жмакин долго мыл руки, потом лицо. Окошкин и шофер смотрели на него с состраданием. В лице Жмакина было что-то такое, что пугало их. Казалось, он каждую секунду мог зарыдать. Губы у него дрожали, и в глазах было жалкое выражение. Несколько раз подряд он судорожно вздохнул.
– Ничего, ничего, – сказал Окошкин, – ты теперь полежи.
Хлопнула дверь, пришли Лапшин и врач. Лапшин отворил окно. Сырой утренний ветер зашелестел бумагой на столе, одна бумажка сорвалась и, гонимая сквознячком, помчалась к двери.
Окошкин ловко поймал ее коленями.
– Вот так, – сказал врач, поворачивая голову Жмакину.
Лапшин сел за свой стол и задумался. Лицо его постарело, углы крепкого рта опустились. Окошкин с беспокойством на него посмотрел. Он перехватил его взгляд и тихо сказал:
– Поспать надо, товарищ Окошкин, верно?
– Ничего особенного, – сказал врач, – у него главным образом нервное. Я ему укрепляющее пропишу.
Лапшин пустил врача за свой стол, врач выписал рецепт и ушел. Ушел и Кадников. Над прекрасной площадью, над дворцом, над Невой проглядывало солнце. Еще пузырились лужи, еще ветер пригнал легкую дождевую тучку и мгновенно обрызгал площадь, но непогода кончилась, день наступал хоть холодный, зато ясный и солнечный.
Лапшин негромко спросил по телефону:
– Не спишь?
Жмакин слушал, навострив уши: значит, правда, что Иван Михайлович женился. Удивительно – пожилой человек, а тоже.
– Все в порядке, – опять сказал Лапшин. И добавил: – Да, скоро.
Алексей зевнул, делая вид, что не интересуется беседой.
– В духовке? – осведомился Иван Михайлович.
И, перехватив взгляд Жмакина, немножко сконфузился.
Потом они оба покурили и помолчали.
– Мне бы паспорт, – вздохнул Жмакин. – Тоже пора, между прочим, в загс пойти.
– А почему, между прочим, тебе так уж понадобилось в загс идти?
– А потому, между прочим, что у меня сын народился и я желаю, чтобы фамилия у него была моя – Жмакин. И назвать человека пора, что ж он, как все равно лошадь, называется – «мальчик».
– Человеческое-то имя придумали?
– Придумали, – сердито отозвался Алексей.
– Какое имя?
– Обыкновенное.
Он быстро взглянул на Лапшина и опустил глаза. Иван Михайлович больше не стал спрашивать – догадался.
– Подруги женкины против, – совсем рассердился Жмакин, – они нахально утверждают, что такое имя не современное и не звучит. А мы с женой все равно по-своему решили.
– Ну, решили так решили, – спокойно согласился Лапшин.
Вышли на площадь. Иван Михайлович сел за руль, Алексей рядом.
– Вы, конечно, меня извините, что я в одну дуду все дужу, – заговорил опять Жмакин, – но каждому охота свой семейный очаг заиметь. В отношении паспорта – эта волынка кончится, или мне, как крестьянскому ходоку, лично к товарищу Калинину с посошком отправиться нужно?
– Ты только меня не пугай! – попросил Лапшин. – Ладно?
– Так бюрократизм же!
– Тебя на автобазу?
– Ага. Мне там одному товарищу благодарность надо объявить, товарищу Демьянову, который из органов милиции уволен, а меня выручил нынче…
– Объявим! – покосившись на Жмакина, сказал Иван Михайлович.
Алексей вздохнул.
Ярко-голубыми, упрямыми глазами Лапшин глядел перед собой на мчащийся асфальт. Легко брякнули доски – машина проскочила разводную часть моста и понеслась мимо Ростральных колонн, мимо Биржи, по переулочкам Васильевского. Все прозрачнее, все погожее становилось утро. И все спокойнее и спокойнее делалось на душе у Жмакина.
Паспорт
– Ну что? – спросил он.
– Ничего, – ответила она, покачивая его руку. – Кушать хочешь?
Ей всегда казалось, что он голоден или что ему надобно постирать, заштопать…
Вошли в дом. Тут было тепло, уже, наверное, топили печи, пахло свежевымытыми полами, чистой, отутюженной скатертью. На столе в кувшине стоял коричневый хлебный квас. Жмакин напился, утер рот ладонью и сел как гость, но молчать долго не смог.
– Вот, – сказал он, – берете в руки и имеете вещь. Нормальный паспорт.
Клавдия полистала паспорт и вернула его Алексею.
– Так-то, Клаша, – произнес Жмакин. – Кончились наши кошмарные мучения. Теперь мы в порядочке. И ты не напрасно на меня надеялась…
– Не напрасно…
– А Иван как? – спросил Жмакин.
– Ничего. Покушал, сейчас спит.
– Поглядеть разрешается?
– Чего ж не поглядеть. Ты – папаша, кому и глядеть, как не тебе.
– Я не папаша, я – отец! – сказал Жмакин. – Папаша – это в годах. Это вот у тебя – папаша, а я еще для папаши молодой парнишечка.
– Вот я тебе дам – молодой! – сказала Клавдия. – Какой нашелся! Может, теперь девушку себе заведешь, раз с паспортом?
– Заведу! – привлекая Клавдию к себе, ответил он. – По обычаю отсталых народов заимею гарем. Буду из фонтана кагор пить и кушать конфеты…
Они стояли над колясочкой, в которой спал Иван. Лицо Алексея стало серьезным, он поморгал, потом произнес раздельно:
– Жмакин Иван Алексеевич.
И спросил:
– А?
Вернувшись в столовую, он попил квасу и спросил:
– А папаша где?
– На работе.
– Это правильно, – сказал Жмакин, – сейчас время рабочее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162