Тонио глядел на учителя во все глаза, не произнося ни слова. Он явно обдумывал услышанное, и Гвидо только сейчас осознал, что ему не следует никогда упоминать то время и то место.
Лицо Тонио побледнело и вытянулось, и он стал похож не на себя, а на свое более горестное и пугающее подобие.
И тем не менее он взял Гвидо за руку и притянул к себе.
* * *
Несколько часов спустя Тонио резко проснулся и сел в постели. Ему снился самый страшный из всех его снов, сон о настоящих вещах и настоящих мужчинах и о той борьбе, что закончилась окончательным и бесповоротным поражением.
Сидя в темноте, он ощутил тишину и безопасность окружавшей его комнаты, несмотря на то что они были опутаны горечью и печалью. И он понял, что уже долгое время слышит музыку, которая то начиналась, то прерывалась, а потом стала выливаться в торжественную, духовную по звучанию мелодию, продвигавшуюся вперед дюйм за дюймом.
В другом конце полутемной комнаты, за клавесином, он увидел Гвидо. Пламя свечей было похоже на горстку язычков, неподвижно застывших в воздухе. Лицо маэстро казалось скрытым под темной вуалью.
До Тонио долетел резкий, отчетливый запах чернил, а затем он услышал скрип пера. Потом Гвидо еще раз проиграл мелодию, и Тонио впервые услышал его голос — низкий, почти беззвучный. Он словно шептал мелодию, которую не мог спеть.
Тонио почувствовал такую любовь к учителю, что, откинувшись обратно на подушки, понял, что фиксирует это мгновение во времени. Он никогда его не забудет.
* * *
Когда настало утро, Гвидо сообщил, что значительно увеличил произведение, которое Тонио предстоит спеть в канун Рождества. На самом деле он написал целую кантату, и теперь, для того чтобы она была исполнена, оставалось лишь получить одобрение капельмейстера, маэстро Кавалла.
Уже был полдень, когда учитель вернулся в класс для занятий и сказал, что Кавалла, который так много времени провел в этом году с Доменико, был вполне доволен тем, что сделал Гвидо. Тонио будет это петь. Так что теперь они должны вдвоем довести соло до совершенства. Нельзя терять ни минуты.
9
В ночь накануне Рождества консерваторская капелла была битком забита народом.
Воздух в тот день был чистым, морозным. Тонио весь вечер бродил по городу и видел повсюду столь любимые неаполитанцами ясли в натуральную величину и статуи, передаваемые в семьях из поколения в поколение. Повсюду — на крышах и верандах, в садах монастырей — разыгрывались ритуальные рождественские сцены, представляющие великолепные образы Девы Марии, святого Иосифа, пастухов и ангелов, ожидающих младенца Спасителя.
Никогда прежде не виделся Тонио столь явственным настоящий смысл этой ночи. С тех пор как покинул Вене-то, он чувствовал, что в его сердце не осталось места ни вере, ни милосердию. Но в эту ночь ему казалось, что мир может и должен обновиться. За этим ритуалом, за этими гимнами, за прекрасными образами стояла какая-то древняя сила. По мере приближения полуночи он начал чувствовать все большее волнение. В мир приходит Христос. В темноте воссияет свет. Во всем этом ощущалась невообразимая, сверхъестественная энергия.
Но когда он спустился вниз по лестнице, одетый в черную форму, с красным кушаком, повязанным аккуратно, как положено, он ощутил первое волнение по поводу предстоящего выступления и, зная, какое влияние оказывает на голос беспокойство, не на шутку испугался.
Неожиданно он не смог вспомнить ни одного слова из кантаты Гвидо, забыл и мелодию. Он напомнил себе, что это выдающееся сочинение и что маэстро уже идет к клавесину и к тому же у него самого в руке ноты, так что ничего страшного, если он не сможет вспомнить. Эта мысль заставила Тонио улыбнуться.
Какой же это был подарок! Интересно, что бы он сейчас чувствовал, если бы не боялся так собственного выступления? Вот-вот голоса кастратов хором воспарят к небесам!
Конечно, он боялся, но так боится и любой другой певец. А потом, как говорил ему Гвидо, он моментально успокоится, едва услышит начальные такты, и все будет совершенно замечательно.
Но когда он прошел вдоль боковой стены, а потом спустился вниз, мимо хора мальчиков к передним перилам, то увидел внизу, в переднем ряду прихожан маленькую белокурую головку молодой женщины, склонившейся над программкой. На ней было широкое платье из темной тафты.
Он тут же отвел взгляд. Невозможно, чтобы она была здесь в этот вечер из всех прочих вечеров!. Но он снова посмотрел на нее, будто какая-то беспощадная рука поворачивала его лицо. И увидел тонкие пряди мягких кудрей, а потом незнакомка медленно подняла голову, и мгновение они смотрели прямо в глаза друг другу.
Наверняка она помнит тот ужасный инцидент в доме графини, помнит его пьяное безрассудство, которое он сам никогда не забудет. Но в выражении ее лица не читалось злости. Оно было задумчивым, почти мечтательным.
На него нахлынула горечь, отравляя всю соблазнительную красоту этого места, этого святилища, украшенного рядами огней и великим множеством благоухающих цветов.
Тонио попытался взять себя в руки. Девушка первой отвела взгляд и начала складывать маленькими ручками шуршащую бумагу, лежавшую у нее на коленях. Он почувствовал, как мышцы напряглись, а затем медленно и полностью расслабились. Ему казалось, что боль омывает его, как вода.
Он мог думать только о том, что попал в ловушку. И о том, что шепот прихожан уже стих. Гвидо сел за клавесин, а музыканты маленького оркестра подняли инструменты. «Я не смогу это сделать. Музыка — просто набор непостижимых знаков», — сказал себе Тонио. И тут неожиданно грянула труба.
Он окинул взглядом открывавшееся перед ним пространство. И начал петь.
Звуки взбирались ввысь, опускались и снова поднимались, слова вились безо всяких усилий, а свиток с нотами так и остался в руке неразвернутым. И внезапно Тонио понял, что все хорошо.
Он не потерялся в этой музыке. Напротив, пел сильно и красиво. И почувствовал первый, робкий прилив гордости.
* * *
Когда все кончилось, он понял, что это был маленький триумф.
Публике в церкви не разрешалось аплодировать, но шорох, кашель, шарканье ног стали едва различимыми сигналами безмерного одобрения. И по лицам людей это тоже было заметно. Когда Тонио последовал с остальными кастратами к выходу из капеллы, он хотел одного: остаться наедине с Гвидо. Эта потребность была так сильна, что он едва мог вытерпеть поздравления, пожатия теплых рук, Франческо, тихо шепнувшего ему, что Доменико заболел бы от зависти.
Ему было достаточно одной похвалы — объятий Гвидо. Все остальное он знал и так и теперь досадовал на необходимость выслушивать все эти пустые слова.
И тем не менее он вполне сознательно кинулся к потоку людей, выходивших из капеллы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168