— А она знает?
— Не думаю, — покачал головой Алессандро. — Он очень внимателен к ней. Но ему не хватает ни женщин, ни выпивки, ни азартных игр...
— А что это за женщины? — произнес Тонио равнодушным тоном, однако коснулся руки Алессандро, подчеркивая важность своего вопроса. — Расскажи мне о них. Какого они типа?
Алессандро был явно озадачен этим вопросом. Прежде он не задумывался об этом.
— Всех типов, — пожал он плечами. — Лучшие куртизанки, конечно. Скучающие жены. И даже порой девицы, если они особенно хороши собой и при этом продажны. Думаю, что для него имеет значение только то, чтобы они были хорошенькими и чтобы это не могло вызвать скандала.
Он внимательно смотрел на Тонио, очевидно пытаясь определить, насколько тому все это важно.
— Но он всегда ведет себя мудро и осмотрительно. А для твоей матери он — солнце и луна, ведь ее мир так мал. Но он не может дать ей то единственное, что ей нужно, — ее сына Тонио.
Теперь он стал задумчивым и печальным.
— Она все еще любит Карло, — прошептал Тонио.
— Да, — подтвердил Алессандро. — Но когда у нее была хоть малейшая собственная воля? Знаешь, за эти последние месяцы она несколько раз порывалась пешком уйти из дома к тебе, и ушла бы, если бы ее не остановили.
Тонио замотал головой. И неожиданно задергался, начал суетливо жестикулировать, словно уже не мог все это выдерживать, не хотел давать волю слезам и при этом ничего не мог с собой поделать. Потом откинулся на спинку стула и выпил вино, которое предложил ему Алессандро.
Когда он наконец поднял покрасневшие глаза, они выглядели пустыми и очень усталыми. Он с отчаянием махнул рукой.
Увидев это, Алессандро порывисто схватил его за плечо.
— Послушай меня, — сказал он. — Его слишком хорошо охраняют! Днем и ночью, в доме и на улице за ним неотступно следуют четверо бравос.
Тонио кивнул, с горечью скривив губы:
— Я знаю.
— Тонио, любого, кого ты пошлешь против него, ждет провал. К тому же это могло бы лишь еще больше напугать его. А в Венеции и без того уже слишком много говорят о тебе. И после сегодняшнего представления говорить будут еще больше. Не трать время, Тонио, и уезжай из Италии.
Тонио снова горько улыбнулся.
— Так ты никогда в это не верил? — мягко спросил он.
На лице Алессандро проступила такая ярость, что на мгновение он перестал походить на самого себя. Он поморщился, а потом его губы растянулись в презрительной усмешке. Тоном, полным мрачной иронии, он спросил:
— Ну как ты можешь о таком спрашивать? — А потом, придвинувшись к Тонио, добавил: — Если бы я мог, я бы убил его сам.
— Нет, — прошептал Тонио, покачав головой. — Оставь его мне, Алессандро.
Певец откинулся на спинку стула. Заглянул в свой стакан, слегка взболтнул вино и выпил. А потом сказал:
— И все же потерпи, Тонио, потерпи! И, ради Бога, будь осторожен. Не позволь ему отнять у тебя жизнь. Он и так у тебя слишком многое отнял.
Тонио снова улыбнулся, взял его за руку и мягко пожал, успокаивая.
— Я буду рядом, — пообещал Алессандро, — когда бы тебе ни понадобился.
* * *
Они надолго замолчали, но молчание это было таким легким и ненапряженным, словно они были столь давними друзьями, что им не обязательно было разговаривать. Тонио, казалось, забылся в воспоминаниях.
Постепенно лицо его прояснилось и стало мягче, и здоровый блеск вновь появился в глазах.
— А теперь, — сказал он, — я хочу узнать, как сам-то ты поживаешь. Ты все еще поешь в соборе Сан-Марко? И скажи еще: прошлой ночью гордился ли ты своим учеником?
* * *
Прошел еще час, прежде чем Тонио собрался уходить. Слезы снова навернулись на глаза, и он постарался, чтобы прощание было как можно более коротким.
Но когда их с Алессандро глаза встретились в последний раз, Тонио вдруг вспомнил все, что раньше думал об этом столь любимом им человеке, вспомнил наивное чувство превосходства, с которым он, мальчишка, считал, что Алессандро — это нечто меньшее, чем мужчина, и все страдания, что накопились поверх тех старых представлений. Все это разом нахлынуло на Тонио, когда он уже стоял в дверях.
И он вдруг понял всю меру того, что осталось невысказанным между ними, а именно: что они теперь — существа одной породы, но ни один из них ни за что на свете никогда не обмолвится об этом.
— Мы еще встретимся, — прошептал Тонио, боясь, что голос выдаст его.
И, будучи совершенно неуверенным в том, что сейчас сказал, он обнял друга и на миг прижал его к себе, а потом повернулся и поспешил прочь.
* * *
А время уже приближалось к полудню. Тонио обязательно надо было поспать, но он не мог. Пройдя мимо дворца кардинала так, будто не узнал его ворот, он оказался наконец в одной из многочисленных римских церквей, в которых он еще не бывал. Церковь была полна теней, запаха ладана, света сотен свечей.
Нарисованные святые смотрели на него из позолоченных алтарей. Одетые в черное женщины молча двигались к стоявшим в отдалении яслям, из которых младенец Христос простирал к ним ручонки.
Обойдя все ниши, Тонио вдруг увидел святого, которого он не знал. И там, в тени перед маленьким алтарем, он упал на колени, а потом растянулся ничком на камнях, спрятал лицо в руках и заплакал. И он плакал и плакал, не в силах остановиться даже ради тех ласковых римских женщин, что вставали на колени подле него и все шептали, шептали ему какие-то слова утешения.
17
Всю следующую неделю Гвидо и Тонио, как никогда прежде, жили и дышали оперой. Весь день уходил у них на разбор «ошибок» и слабых мест предыдущего представления. Гвидо вносил изменения в аккомпанемент и задавал Тонио сложнейшие упражнения, совершенно немыслимые в прошлом. Синьора Бьянка распарывала швы, поправляла кринолины, пришивала новые кружева или стразы. Паоло всегда был готов бежать по любому поручению.
Своими трелями и верхними нотами Беттикино превосходил сам себя, а Тонио при этом улучшал каждое его достижение. В дуэтах же их голоса создавали совершенно исключительную красоту, подобную которой не помнил никто из слышавших их, и театр, снова и снова умолкая в эти фантастические мгновения, быстро разражался воплями и криками «браво!». Любое движение занавеса сопровождалось громоподобными овациями.
В первом и втором ярусе собирался буквально весь свет. Иностранцы устраивали все больше карточных игр и ужинов, а билеты на каждое представление оказывались распроданными еще до того, как Руджерио открывал двери.
Каждую ночь в коридорах за сценой Гвидо осаждали не только толпы поклонников, но и агенты, предлагавшие сезонные ангажементы в Дрездене, Неаполе, Мадриде.
В гримерную вносили цветы, драгоценные табакерки, перевязанные лентами письма. Кучера ждали ответов. Мрачный граф ди Стефано снова и снова терпеливо кивал, когда твердокаменный маэстро в очередной раз заявлял, что Тонио еще не готов погрузиться в вихрь светской жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168