– Что ты, сдурела, на самом деле?!
Клавдя поднялась, взяла ребенка, и он сразу затих.
– Доченька, милая, миленочек ты мой родной… – приговаривала Клавдя, а у самой еще текли слезы.
У Кузьмы от жалости шевельнулось под сердцем. Подошел к жене, неловко обнял ее вместе с дочерью.
– Ну? Вот дуреха-то!… Ну, уехал. На курсах был. Я теперь милиционером здесь на законном основании. Чего же плакать-то? – то ли жалость, то ли жалость и любовь вместе вконец овладели Кузьмой. Он сам готов был заплакать. На какой-то миг он поверил, что осиротил дочь, вернее – представил себе, что было бы, если бы так случилось. Крошечное родное существо, брошенное им на произвол судьбы… Ему стало не по себе. – Милые вы мои…
– Не мог уж два слова домой написать! Уехал – как сгинул… От людей не знаешь куда деваться…
– Ладно, ладно! – Кузьма гладил жену по голове и совсем не думал о ней. Думал о дочери, которая осталась бы без отца. Представил, как бы она плакала. – Ну как вы здесь?
– «Как»?… Ни стыда, ни совести у человека…
– Да хватит, слушай, – обозлился Кузьма. – Ну чего ты взъелась – не остановишься никак! Ну, уехал! И приехал. Собери поесть чего-нибудь.
Кузьма присел на скамейку, закурил.
«Не люблю я ее, вот в чем дело, – неожиданно подумал он. – Не привязанный, а будешь теперь визжать».
– Как новый председатель?
– Откуда я знаю – как?
– Хлеб искал?
– У Беспаловых нашли. У Холманских тоже…
– Много?
– Говорили – нашли, а сколько – не знаю. У тебя один хлеб только на уме! – Клавде не хотелось так просто сдаваться.
Кузьма промолчал на этот ее упрек.
– А где нашли? У Беспаловых-то?
– В простенке между амбаром и конюшней, отец сказывал. Насовсем хоть приехал-то?
– Ну.
Наскоро перекусив, Кузьма засобирался в сельсовет.
– Побудь хоть немного дома-то.
– Побуду еще. Я же приехал.
– Сейчас-то побудь. Ведь от людей стыдно: не успел забежать…
– Я приду скоро! – повысил голос Кузьма.
– Сгорел бы он синим огнем, сельсовет твой проклятый!
Кузьма выскочил из избы.
«Эх, елки зеленые!…», – горько подумал он. Настроение вконец было испорчено.
В сельсовете сидел Елизар Колокольников, раздобревший, улыбчивый. Сидел, развалившись за столом, как хозяин.
Поздоровались.
Кузьма подошел ближе и почувствовал, что от Елизара несет перегаром.
– С приездом! – Елизар широко улыбнулся.
– Ты пьяный, что ли? – спросил Кузьма.
– По какому делу к нам?
– Новый председатель тоже пьет?
Елизар враз посерьезнел.
– Мы на вопросы… разных людей не отвечаем.
– Где председатель? – строго спросил Кузьма.
– Поехал в район, – поспешил с ответом Елизар, но потом вдруг озверел: – Ты не ори на меня! – он стал подниматься. – Ты кто?! Документы! А то я те счас…
Кузьма толкнул его в грудь. Елизар грузно плюхнулся на лавку и навел на Кузьму свирепые мутные глаза.
– Ты что… длинноногий?… Тебя поперли раз – мало? Еще надо?! – Елизар стукнул кулаком по столу. – Сма-ат-ри у меня!
– Сиди.
Елизар не присмирел, как ожидал Кузьма, а снова медленно стал подниматься.
– Сядь!
Елизар, не сводя с него пьяных глаз, зашарил правой рукой по кромке стола, отыскивая скобочку выдвижного ящика.
Кузьма дал ему выдвинуть ящик. И только когда тот начал лапать по ящику, отыскивая что-то среди бумаг, Кузьма, резко перегнувшись через стол, взял из ящика наган и пошел из сельсовета, не оглянувшись на Елизара.
«Ну, дела!… Тьфу, черт!», – Кузьму коробило от неприятных чувств. На душе было погано.
Весь день сегодня какой-то – через пень колоду. То с Егором стычка, то Клавдины слезы при встрече, то этот дурак с наганом… Надо было что-то придумать, куда-то девать себя, унять как-то взлохмаченные чувства. И пришла желанная и властная мысль – Марья. Захотелось увидеть ее, услышать голос… И уж ноги сами собой свернули в переулок и зашагали под горку, к береговой улице, где жил Любавин Егор… И вспомнился опять сам Егор, утренняя встреча с ним.
Кузьма остановился.
«Егор – враг, враг сильный и жестокий». Кузьма ехал в Баклань с неуклонной и ясной целью: уничтожить врага. Марья все усложняла. Он понимал, что, преследуя Егора, будет больно бить Марью. Будет бить Марью, будет тяжело и больно бить себя. Так, очевидно, и произойдет. И тем сильнее захотелось увидеть ее теперь.
…Марья, ничего не понимая, долго смотрела на него.
– Здорово! – повторил Кузьма, невольно улыбаясь.
– Опять с Егором что? – спросила она, так и не поздоровавшись, – перепугалась, увидев Кузьму в милицейской форме.
– Что с Егором? – Кузьму несколько насторожил этот вопрос. – Ничего с твоим Егором не случилось, корчует пни.
– Ну?…
– Что?
– Зачем пришел-то?
– Так. В гости.
– Господи! – Марья села на лавку – Ты сдурел, что ли?
– Почему?
– Он еще спрашивает! А зайдет кто?… Егор приедет?
– Ну и что?
– Нет, Кузьма, уходи, – Марья решительно поднялась. – Уходи, Кузьма.
– Да погоди ты! Что ты, как эта… Что я тебе сделаю-то? Посижу и уйду.
Марья неохотно покорилась. Задернула занавески на окнах и стояла посреди избы, одолеваемая противоречивыми чувствами.
Кузьма снял фуражку, шинель, сел к столу, огляделся.
– Как сын? – привстал, заглянул в зыбку.
– Растет, что ему… Ты где был-то?
– На курсах. Милицейское дело проходил, – Кузьма как будто впервые посмотрел на Марью. Она пополнела за это время. Налилась здоровой, разящей силой. Только глаза все те же – ласковые, умные и добрые.
«Так и будет всю жизнь мучить меня», – подумал он.
В окна било лучами заходящее солнце. Красноватый мягкий сумрак заполнял избу
– Смешной ты, Кузьма. Жену-то видел?
– Видел. А что?
– Тут уж подумали, что совсем уехал.
– Ты тоже так подумала?
– А мне-то чего думать? – Марья зажгла лампу.
– Да, конечно… – голос Кузьмы дрогнул. Подумалось: «А что, если бы она опять пришла за Егора просить? Отпустил или не отпустил бы? – И решил: – Нет, не отпустил бы».
Марья тряхнула головой, запрокинула назад полные, крепкие руки, поправила волосы.
– Ой, Кузьма, Кузьма…
Он встал с лавки, хотел подойти к ней.
– Кузьма! – Марья сделала строгие глаза.
Он сел.
– Ты что? Ты в своем уме? У нас дети у обоих.
– Эх, Маша… что-то не так у меня в жизни, – Кузьма, запустив пятерню в волосы, несколько минут сидел неподвижно, смотрел в пол.
Неподдельная скорбь его тронула Марью, она подошла к нему, положила на плечо руку.
– Чего мучаешься-то?
– Не люблю Клавдю. Что я сделаю?… Разве можно так? Домой идти – хуже смерти. Нельзя так! А дочь люблю до слез. И тебя люблю.
Марья осторожно убрала руку. Кузьма поднял голову – в глазах стояло горе. Марья погладила его по голове.
– Головушка ты моя бедная… Опять мне тебя жалко, Кузьма. Ну как же ты так? Ведь Клавдя-то хорошая вон какая… Ждала тебя…
– Да… Хорошая, конечно. Может, я плохой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Клавдя поднялась, взяла ребенка, и он сразу затих.
– Доченька, милая, миленочек ты мой родной… – приговаривала Клавдя, а у самой еще текли слезы.
У Кузьмы от жалости шевельнулось под сердцем. Подошел к жене, неловко обнял ее вместе с дочерью.
– Ну? Вот дуреха-то!… Ну, уехал. На курсах был. Я теперь милиционером здесь на законном основании. Чего же плакать-то? – то ли жалость, то ли жалость и любовь вместе вконец овладели Кузьмой. Он сам готов был заплакать. На какой-то миг он поверил, что осиротил дочь, вернее – представил себе, что было бы, если бы так случилось. Крошечное родное существо, брошенное им на произвол судьбы… Ему стало не по себе. – Милые вы мои…
– Не мог уж два слова домой написать! Уехал – как сгинул… От людей не знаешь куда деваться…
– Ладно, ладно! – Кузьма гладил жену по голове и совсем не думал о ней. Думал о дочери, которая осталась бы без отца. Представил, как бы она плакала. – Ну как вы здесь?
– «Как»?… Ни стыда, ни совести у человека…
– Да хватит, слушай, – обозлился Кузьма. – Ну чего ты взъелась – не остановишься никак! Ну, уехал! И приехал. Собери поесть чего-нибудь.
Кузьма присел на скамейку, закурил.
«Не люблю я ее, вот в чем дело, – неожиданно подумал он. – Не привязанный, а будешь теперь визжать».
– Как новый председатель?
– Откуда я знаю – как?
– Хлеб искал?
– У Беспаловых нашли. У Холманских тоже…
– Много?
– Говорили – нашли, а сколько – не знаю. У тебя один хлеб только на уме! – Клавде не хотелось так просто сдаваться.
Кузьма промолчал на этот ее упрек.
– А где нашли? У Беспаловых-то?
– В простенке между амбаром и конюшней, отец сказывал. Насовсем хоть приехал-то?
– Ну.
Наскоро перекусив, Кузьма засобирался в сельсовет.
– Побудь хоть немного дома-то.
– Побуду еще. Я же приехал.
– Сейчас-то побудь. Ведь от людей стыдно: не успел забежать…
– Я приду скоро! – повысил голос Кузьма.
– Сгорел бы он синим огнем, сельсовет твой проклятый!
Кузьма выскочил из избы.
«Эх, елки зеленые!…», – горько подумал он. Настроение вконец было испорчено.
В сельсовете сидел Елизар Колокольников, раздобревший, улыбчивый. Сидел, развалившись за столом, как хозяин.
Поздоровались.
Кузьма подошел ближе и почувствовал, что от Елизара несет перегаром.
– С приездом! – Елизар широко улыбнулся.
– Ты пьяный, что ли? – спросил Кузьма.
– По какому делу к нам?
– Новый председатель тоже пьет?
Елизар враз посерьезнел.
– Мы на вопросы… разных людей не отвечаем.
– Где председатель? – строго спросил Кузьма.
– Поехал в район, – поспешил с ответом Елизар, но потом вдруг озверел: – Ты не ори на меня! – он стал подниматься. – Ты кто?! Документы! А то я те счас…
Кузьма толкнул его в грудь. Елизар грузно плюхнулся на лавку и навел на Кузьму свирепые мутные глаза.
– Ты что… длинноногий?… Тебя поперли раз – мало? Еще надо?! – Елизар стукнул кулаком по столу. – Сма-ат-ри у меня!
– Сиди.
Елизар не присмирел, как ожидал Кузьма, а снова медленно стал подниматься.
– Сядь!
Елизар, не сводя с него пьяных глаз, зашарил правой рукой по кромке стола, отыскивая скобочку выдвижного ящика.
Кузьма дал ему выдвинуть ящик. И только когда тот начал лапать по ящику, отыскивая что-то среди бумаг, Кузьма, резко перегнувшись через стол, взял из ящика наган и пошел из сельсовета, не оглянувшись на Елизара.
«Ну, дела!… Тьфу, черт!», – Кузьму коробило от неприятных чувств. На душе было погано.
Весь день сегодня какой-то – через пень колоду. То с Егором стычка, то Клавдины слезы при встрече, то этот дурак с наганом… Надо было что-то придумать, куда-то девать себя, унять как-то взлохмаченные чувства. И пришла желанная и властная мысль – Марья. Захотелось увидеть ее, услышать голос… И уж ноги сами собой свернули в переулок и зашагали под горку, к береговой улице, где жил Любавин Егор… И вспомнился опять сам Егор, утренняя встреча с ним.
Кузьма остановился.
«Егор – враг, враг сильный и жестокий». Кузьма ехал в Баклань с неуклонной и ясной целью: уничтожить врага. Марья все усложняла. Он понимал, что, преследуя Егора, будет больно бить Марью. Будет бить Марью, будет тяжело и больно бить себя. Так, очевидно, и произойдет. И тем сильнее захотелось увидеть ее теперь.
…Марья, ничего не понимая, долго смотрела на него.
– Здорово! – повторил Кузьма, невольно улыбаясь.
– Опять с Егором что? – спросила она, так и не поздоровавшись, – перепугалась, увидев Кузьму в милицейской форме.
– Что с Егором? – Кузьму несколько насторожил этот вопрос. – Ничего с твоим Егором не случилось, корчует пни.
– Ну?…
– Что?
– Зачем пришел-то?
– Так. В гости.
– Господи! – Марья села на лавку – Ты сдурел, что ли?
– Почему?
– Он еще спрашивает! А зайдет кто?… Егор приедет?
– Ну и что?
– Нет, Кузьма, уходи, – Марья решительно поднялась. – Уходи, Кузьма.
– Да погоди ты! Что ты, как эта… Что я тебе сделаю-то? Посижу и уйду.
Марья неохотно покорилась. Задернула занавески на окнах и стояла посреди избы, одолеваемая противоречивыми чувствами.
Кузьма снял фуражку, шинель, сел к столу, огляделся.
– Как сын? – привстал, заглянул в зыбку.
– Растет, что ему… Ты где был-то?
– На курсах. Милицейское дело проходил, – Кузьма как будто впервые посмотрел на Марью. Она пополнела за это время. Налилась здоровой, разящей силой. Только глаза все те же – ласковые, умные и добрые.
«Так и будет всю жизнь мучить меня», – подумал он.
В окна било лучами заходящее солнце. Красноватый мягкий сумрак заполнял избу
– Смешной ты, Кузьма. Жену-то видел?
– Видел. А что?
– Тут уж подумали, что совсем уехал.
– Ты тоже так подумала?
– А мне-то чего думать? – Марья зажгла лампу.
– Да, конечно… – голос Кузьмы дрогнул. Подумалось: «А что, если бы она опять пришла за Егора просить? Отпустил или не отпустил бы? – И решил: – Нет, не отпустил бы».
Марья тряхнула головой, запрокинула назад полные, крепкие руки, поправила волосы.
– Ой, Кузьма, Кузьма…
Он встал с лавки, хотел подойти к ней.
– Кузьма! – Марья сделала строгие глаза.
Он сел.
– Ты что? Ты в своем уме? У нас дети у обоих.
– Эх, Маша… что-то не так у меня в жизни, – Кузьма, запустив пятерню в волосы, несколько минут сидел неподвижно, смотрел в пол.
Неподдельная скорбь его тронула Марью, она подошла к нему, положила на плечо руку.
– Чего мучаешься-то?
– Не люблю Клавдю. Что я сделаю?… Разве можно так? Домой идти – хуже смерти. Нельзя так! А дочь люблю до слез. И тебя люблю.
Марья осторожно убрала руку. Кузьма поднял голову – в глазах стояло горе. Марья погладила его по голове.
– Головушка ты моя бедная… Опять мне тебя жалко, Кузьма. Ну как же ты так? Ведь Клавдя-то хорошая вон какая… Ждала тебя…
– Да… Хорошая, конечно. Может, я плохой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139