Времени и соображения хватило Лефу только на то, чтобы изо всех сил оттолкнуть Ларду — подальше от себя и от влажно отблескивающих жадных клыков. И тут же навалившаяся на грудь невыносимая тяжесть сшибла его на землю, оглушительная боль рванула вскинувшуюся защитить горло левую руку, по ушам полоснул хриплый свирепый вопль...
Этим все и закончилось. Притиснувшее Лефа к земле невесть чье тело вдруг перестало быть упругим и сильным, оно словно еще больше отяжелело. Леф сгоряча дернулся — выдраться, выбраться, встать! — но желание его захлебнулось новой вспышкой боли — руку будто в раскаленные угли зарыли.
Потом дышать стало почти совсем легко, и знакомый голос (Торк, что ли?) прохрипел надсадно:
— Ларда, тащи его, только левую руку не задень. Да шевелись, не удержу я долго!
Леф ощутил, как крепкие маленькие ладони подхватили его под мышки, рванули... А потом чувства погасли, и все поглотила тьма.
Под спиной был упругий колючий мех, а над запрокинутым лицом навис косой скат кровли, сложенный из вязанок сухой травы, и на нем вздрагивали, колыхались надломленные, уродливо вытянутые тени стоящих вокруг. Хижина. Но не своя: кровля пониже, и мех на ложе непривычный какой-то, жесткий слишком.
А рука все болит. Тупая мутная боль, она сводит внутренности, к горлу подкатывает тошнота — ну хватит же, не надо больше, я не хочу!..
Леф всхлипнул, забарахтался, пробуя сесть, — кто-то поспешно обхватил за плечи, приподнял, подсунул под спину свернутую тугим тючком пушистую шкуру.
Вокруг по-прежнему сумрак, но он тоже другой, не такой, как тот, что был снаружи. Желтые дрожащие огни в очаге и у стен, которые тут, рядом. Знакомые, хорошие лица — мать, отец, Торк. И вдруг снова рухнул на Лефа пережитый недавно ужас: где Ларда?! Почему ее нет, что с ней?!
— Успокойся, здесь я, никуда не денусь.
Ее шепот — рядом, над самым ухом. Так это она помогала сесть?
А Торк разговаривает с отцом. О чем? Очень хочется слышать, вот только что-то бьется, грохочет в ушах, мешает...
— Ничего, к утру бегать вприпрыжку будет. Кость цела, только мясо порвала тварь проклятая, да и то не сильно. Крови вытекло много, вот и ослаб парнишка.
— Все же Гуфу надо бы позвать. Загноится рана — беды не оберешься тогда. — Хон поскреб обросший сивой щетиной подбородок. — От сухой горячки такое бывает, что и матерые мужики на Вечную Дорогу уходят...
Торк решительно замотал головой:
— Не пущу я тебя ночью на Склон, и не мечтай даже. До солнышка ждать недолго, худое не успеет случиться. А поутру вместе к Гуфе пойдем, ежели она сама не заявится Предстоятеля да прочих пришлых глядеть.
Бледная заплаканная Раха сунулась было встрять в разговор, но Хон так сверкнул глазами из-под кудлатых бровей, что она отшатнулась, смолчала. Торк деликатно потупился, пережидая, пока супруги разберутся между собой, потом заговорил снова:
— И с чего бы это сухой горячке случиться? Рана вымыта, укутана как надлежит...
— Помоги тебе Мгла Бездонная не ошибиться, — вздохнул Хон.
Он склонился над сыном, поправил кожу, обмотанную вокруг раненой руки. Леф дернулся, но стерпел. Столяр погладил его по щеке, опять обернулся к Торку:
— А ты, однако, силен, сосед! Черное исчадие ножом завалить — это бы и Витязь лучшего совершить не сумел!
— Силен, да не я, — ухмыльнулся Торк. — Ларда завалила.
Хон присвистнул, в изумлении воззрился на скорчившуюся за спиной у Лефа девчонку. Та пожала плечами, улыбнулась — жалко, растерянно, будто извинения просила за сделанное:
— Да чего там... Когда это кинулось, Леф меня выпихнул из-под него, уберег — я целехонькая осталась, не ушиблась даже. А исчадие насело на него да само под удар и подставилось. Тут бы и сосунок годовалый додумался, как поступить. Ножом за ухо — вот так...
Столяр только головой помотал. Лицо его как-то странно сморщилось, словно старый воин собрался плакать. Но он, конечно же, не заплакал. Он грохнул кулаком по стене, процедил:
— Ну, послушнички... Давеча бешеных проморгали, теперь исчадие к самым хижинам допустили незамеченным... Грязь серая, пакость навозная!.. — И тут он еще такое добавил, какого при бабах и детях говорить бы не следовало.
Торк закряхтел, испуганно глянул на забившихся в угол Раху с Мыцей: вот, небось, взовьются сейчас! Но нет, обошлось. Хвала Бездонной, задремали они, обессилев от перенесенных волнений. И Ларда вроде тоже не слыхала оплошности Хона — занята она, вытирает ладонями обильный пот с белого Лефова лба, шепчет ему на ухо что-то. Ну и ладно. Неладно другое...
Зря Хон винит носящих серое в ротозействе, вовсе в другом повинны они. Надо рассказать, пока бабы спят.
— Слышь, Хон... Ларда, будет тебе, мозоли на ушах парнишке натрешь. Слушайте лучше. А ты, Хон, скажи: видел ли ты раньше, чтобы исчадие таиться да подкрадываться умело? Молчишь? Правильно молчишь, не мог ты такого видеть. Так с чего бы этой нынешней твари засаду учинять, ежели до сих пор никогда не бывало такого? Снова молчишь? Тогда я скажу: его научил кто-то, как обучают охотничьих псов. Изловили его, наверное, давно уже, и не без ведовства либо колдовства (иначе Черное исчадие не изловить), да и держали в укромном месте до поры. Вот нынче и пригодилось оно. С обучением небось долго пришлось маяться, зато теперь все быстро сладилось. Ежели бы я, к примеру, захотел Цо-цо (не дай ему, Мгла, посмертных мучений) натравить на кого-нибудь, я бы как сделал? Я бы ему вещицу, недругу принадлежащую, понюхать дал, на след поставил бы да сказал словечко единое — и все. Дальше уж он сам знал, как да что. И это, Черное, видать, таким же образом было ими воспитано.
— Кем это — ими? — тихонько спросила Ларда. Торк еще раз удостоверился, что Раха с Мыцей спят, и только тогда пояснил:
— Послушниками.
— Глупость какая-то, — подал голос Хон. — Зачем бы им столь сложное затевать? Быстрее можно было и проще...
Охотник пожал плечами:
— Зато если бы удалось, то никто бы не усомнился, что сама Бездонная покарала.
— А как же... — Ларда испуганно взглядывала то на отца, то на Хона. — Гуфа же говорила, что не хотят послушники Лефу зла!
Торк мрачно скривился:
— Так ведь исчадие не на Лефа кинулось — на тебя. Леф чуть ли не сам в пасть ему запихался. И вы с ним так долго сидели рядом, что теперь даже исчадию нелегко разобраться, кто из вас кем пахнет.
— Ох, до чего же мне все это не нравится! — простонал Хон.
— Да уж кому может понравиться такое, — Торк пожал плечами. — Ну ничего. Завтра Предстоятель пожалует. Небось не решатся послушники пакостить при этаком многолюдстве.
Леф вдруг застонал, да так громко, с таким надрывом, что все с испугом обернулись к нему: уж не горячка ли начинается у парнишки?
Но причина Лефовых стенаний крылась не в ране: будто ножом под грудь ударили его слова Торка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210