Почему? От усталости? Или боль вконец доняла, или мысли безрадостные привязались? Не жалуется, не просит помочь; говорит нарочито небрежно и грубовато, а глаза прячет — небось красные они и мокрые...
Когда все четверо наконец забрались в подземную черноту, Леф постарался устроиться поближе к угрюмо сопящей девчонке. Гуфа и Торк, наверное, скоро уснут, и можно будет без помех поговорить, расспросить, утешить... Но долгожданный разговор пришлось отложить. Ларда, залезшая в гору прежде других, поленилась ползти далеко, и остальным пришлось устраиваться возле самого входа — ворча, наступая друг на друга коленями и поминая неласковыми словечками древних копателей, сотворивших этакую тесноту. В довершение всего Торк запутался в Лефовой накидке и с маху уселся на горящую лучину. Стало темно и очень шумно. Кое-как утихомирив охотника, Гуфа попыталась высечь огонь, но тут же бросила это занятие, когда одна из искр чуть не выжгла Лефу глаз. В конце концов Ларда догадалась-таки подвинуться, и остальные сумели улечься. Улечься, но не уснуть.
По лазу тянуло сырым сквозняком; пахло плесенью, гнилью и вонючим Гуфиным зельем; у Лефа затекла втиснутая в напичканную камнями глину спина, а шевельнуться, попытаться размять ее парень стеснялся, потому что не мог двинуться, никого не толкнув. А тут еще Торку вдруг приспичило цепляться к Гуфе с вопросами. Зачем древним понадобились потайные ходы — разве им было от кого прятаться? Почему вроде бы небрежно вырытые лазы не осыпались во время ужасов Ненаступивших Дней? Самое подходящее время и место для подобных бесед!
Гуфа, похоже, не могла ответить охотнику ничего вразумительного. Она мямлила что-то, борясь с зевотой, и в конце концов оборвала свое бормотание решительным: «Не знаю! Отстань и спи». Торк замолчал, но тут же придумал себе какое-то занятие с пращными гирьками (считать их на ощупь принялся, что ли?); старуха ерзала, покряхтывала, и Леф сам не заметил, как задремал под это кряхтенье.
Очнулся он от еле ощутимого прикосновения и несколько мгновений пролежал неподвижно, пытаясь понять, сон это или впрямь что-то тихонько скользнуло по щеке.
Это был не сон. Храп Торка и трудное, с провизгами дыхание старухи не помешали Лефу расслышать осторожный шепот:
— Спишь?
Леф помотал головой. Наверное, он все-таки проснулся еще не до конца, — только когда Ларда тряхнула его за плечо, парень сообразил, что в кромешной тьме не слишком умно отвечать на вопросы дерганьем подбородка.
— Я не сплю. — Леф попытался поймать Лардину руку, но нетерпеливые пальцы мгновенно соскользнули с его плеча, а нашаривать их вслепую парень постеснялся: этак можно вместо Торковой дочери приласкаться к Гуфе. Вот смеху-то было бы! А перед смехом — крику.
Ларда молчала. Слышно было, как Ларда шевелится рядом, шуршит накидкой, вздыхает...
— Нога очень устала? Болит, да? — осторожно спросил Леф.
Ларда не снизошла отвечать, только фыркнула пренебрежительно: подумаешь, мол!
— Тогда чего ты весь день квашеная какая-то? Бабочка в нос укусила?
— Бабочки не кусаются, — странным голосом ответила Торкова дочь.
Леф опешил. И правда, что это ему вздумалось ляпнуть такое? Кусачие бабочки — надо же!
А Ларда спросила вдруг:
— Как думаешь, повезет нам выкопать Гуфину тростинку?..
— Да бешеный ее знает. — Леф растерянно подергал себя за нос. — Хорошо бы, конечно, чтоб повезло, только, может, она сгорела давным-давно, тростинка эта? Опять же послушники — твой отец рассказывал, что они там стадами пасутся...
Ларда глубоко вздохнула, словно бы занозу собиралась выдергивать — длинную такую, шершавую, засевшую глубоко и прочно. Когда же девчонка наконец решила заговорить, голос ее опять сделался странным.
— Знаешь, — сказала она, — Гуфа обмолвилась, что тростинка вовсе не главное. Главное — это чтобы ты память себе вернул. И тогда всему Миру хорошо станет, а Истовым будет плохо. Она говорит, будто давным-давно вызнала ведовством, что ты все-все сумеешь припомнить. А знаешь, что еще она говорит? Знаешь? Она судьбу твою сумела прочитать только до той поры, когда к тебе память вернется. А память уже скоро вернется, совсем скоро — до осени, понял?
— Это когда же она тебе такое сказала? — промямлил Леф.
— Не мне. И не она. Это родительница моя говорит, будто Раха слыхала, как Гуфа с Нурдом шептались.
— Но я же не могу себе память вернуть! Я же блестяшку, с которой во Мглу ходил, не сберег! Так не сберег — пес натасканный не вдруг отыщет. Да его и взять негде, пса-то!
Ларда как и не слыхала его.
— Ты понял, почему Гуфа твою судьбу дальше возвращения памяти не может увидеть?! Потому, что ты все вспомнишь и уйдешь. Во Мглу уйдешь, откуда пришел. Уйдешь и унесешь свою судьбу невесть куда, где даже ведовство не достанет. До осени уйдешь, до праздника выбора, и не получится у нас с тобой никаких детей — наврала старая, успокоить меня хотела.
Парень чувствовал, что ему бы теперь впору благодарение бормотать — Бездонной или судьбе, или кто там еще мог озаботиться, чтобы выражение его лица упрятала в себе темнота. Это нельзя было выставлять напоказ. Ничего подобного не могло бы появиться на слюнявом лице четырнадцатилетнего младенца, принятого в сыновья столяром из Галечной Долины. Ничего подобного не могло бы изобразить лицо диковатого невыбранного парнишки, которого братья-люди успели прозвать Певцом Журчащие Струны. И лицо однорукого Витязя, сумевшего превзойти самого Нурда в дни его силы, ни на миг не могло бы сделаться таким, каким сделалось теперь лицо дважды выходившего из Мглы парня, по привычке да по беспамятству продолжающего называть себя Лефом. Он не знал, каким именно стало его лицо, но был счастлив, что Ларда не может рассмотреть на нем невольного, а потому самого безжалостного подтверждения ее опасений. Что-то стронулось внутри, словно бы кто-то спящий чуть приоткрыл мутные, покуда еще не способные видеть глаза. Кто-то. Ты сам, только другой. Незнакомый, нездешний ты. Страшно...
И Ларде страшно. Жалко ее, успокоить бы, только сперва надо успокоить себя. А как? «Мыца способна наплести любых небылиц со слов наверняка недослушавшей и недопонявшей Рахи...»; «Память не возвратится без зарытой во Мгле блестяшки...». Это годилось бы, это было бы похоже на правду, вот только мешал разговор — давний, но незабытый разговор со старой ведуньей. Изувеченный исчадием парень очнулся в Гуфиной землянке, и старуха многое рассказала ему. Она говорила, будто Леф сам может вернуть себе память безо всякой ведовской помощи. И еще она говорила, что так думают все: она, Нурд, Истовые... Даже родительница Гуфина в незапамятные времена напророчила о воине с душой певца. Значит, это правда? Значит, ничего нельзя изменить, и собственные твои желания никчемнее прошлогодних плевков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Когда все четверо наконец забрались в подземную черноту, Леф постарался устроиться поближе к угрюмо сопящей девчонке. Гуфа и Торк, наверное, скоро уснут, и можно будет без помех поговорить, расспросить, утешить... Но долгожданный разговор пришлось отложить. Ларда, залезшая в гору прежде других, поленилась ползти далеко, и остальным пришлось устраиваться возле самого входа — ворча, наступая друг на друга коленями и поминая неласковыми словечками древних копателей, сотворивших этакую тесноту. В довершение всего Торк запутался в Лефовой накидке и с маху уселся на горящую лучину. Стало темно и очень шумно. Кое-как утихомирив охотника, Гуфа попыталась высечь огонь, но тут же бросила это занятие, когда одна из искр чуть не выжгла Лефу глаз. В конце концов Ларда догадалась-таки подвинуться, и остальные сумели улечься. Улечься, но не уснуть.
По лазу тянуло сырым сквозняком; пахло плесенью, гнилью и вонючим Гуфиным зельем; у Лефа затекла втиснутая в напичканную камнями глину спина, а шевельнуться, попытаться размять ее парень стеснялся, потому что не мог двинуться, никого не толкнув. А тут еще Торку вдруг приспичило цепляться к Гуфе с вопросами. Зачем древним понадобились потайные ходы — разве им было от кого прятаться? Почему вроде бы небрежно вырытые лазы не осыпались во время ужасов Ненаступивших Дней? Самое подходящее время и место для подобных бесед!
Гуфа, похоже, не могла ответить охотнику ничего вразумительного. Она мямлила что-то, борясь с зевотой, и в конце концов оборвала свое бормотание решительным: «Не знаю! Отстань и спи». Торк замолчал, но тут же придумал себе какое-то занятие с пращными гирьками (считать их на ощупь принялся, что ли?); старуха ерзала, покряхтывала, и Леф сам не заметил, как задремал под это кряхтенье.
Очнулся он от еле ощутимого прикосновения и несколько мгновений пролежал неподвижно, пытаясь понять, сон это или впрямь что-то тихонько скользнуло по щеке.
Это был не сон. Храп Торка и трудное, с провизгами дыхание старухи не помешали Лефу расслышать осторожный шепот:
— Спишь?
Леф помотал головой. Наверное, он все-таки проснулся еще не до конца, — только когда Ларда тряхнула его за плечо, парень сообразил, что в кромешной тьме не слишком умно отвечать на вопросы дерганьем подбородка.
— Я не сплю. — Леф попытался поймать Лардину руку, но нетерпеливые пальцы мгновенно соскользнули с его плеча, а нашаривать их вслепую парень постеснялся: этак можно вместо Торковой дочери приласкаться к Гуфе. Вот смеху-то было бы! А перед смехом — крику.
Ларда молчала. Слышно было, как Ларда шевелится рядом, шуршит накидкой, вздыхает...
— Нога очень устала? Болит, да? — осторожно спросил Леф.
Ларда не снизошла отвечать, только фыркнула пренебрежительно: подумаешь, мол!
— Тогда чего ты весь день квашеная какая-то? Бабочка в нос укусила?
— Бабочки не кусаются, — странным голосом ответила Торкова дочь.
Леф опешил. И правда, что это ему вздумалось ляпнуть такое? Кусачие бабочки — надо же!
А Ларда спросила вдруг:
— Как думаешь, повезет нам выкопать Гуфину тростинку?..
— Да бешеный ее знает. — Леф растерянно подергал себя за нос. — Хорошо бы, конечно, чтоб повезло, только, может, она сгорела давным-давно, тростинка эта? Опять же послушники — твой отец рассказывал, что они там стадами пасутся...
Ларда глубоко вздохнула, словно бы занозу собиралась выдергивать — длинную такую, шершавую, засевшую глубоко и прочно. Когда же девчонка наконец решила заговорить, голос ее опять сделался странным.
— Знаешь, — сказала она, — Гуфа обмолвилась, что тростинка вовсе не главное. Главное — это чтобы ты память себе вернул. И тогда всему Миру хорошо станет, а Истовым будет плохо. Она говорит, будто давным-давно вызнала ведовством, что ты все-все сумеешь припомнить. А знаешь, что еще она говорит? Знаешь? Она судьбу твою сумела прочитать только до той поры, когда к тебе память вернется. А память уже скоро вернется, совсем скоро — до осени, понял?
— Это когда же она тебе такое сказала? — промямлил Леф.
— Не мне. И не она. Это родительница моя говорит, будто Раха слыхала, как Гуфа с Нурдом шептались.
— Но я же не могу себе память вернуть! Я же блестяшку, с которой во Мглу ходил, не сберег! Так не сберег — пес натасканный не вдруг отыщет. Да его и взять негде, пса-то!
Ларда как и не слыхала его.
— Ты понял, почему Гуфа твою судьбу дальше возвращения памяти не может увидеть?! Потому, что ты все вспомнишь и уйдешь. Во Мглу уйдешь, откуда пришел. Уйдешь и унесешь свою судьбу невесть куда, где даже ведовство не достанет. До осени уйдешь, до праздника выбора, и не получится у нас с тобой никаких детей — наврала старая, успокоить меня хотела.
Парень чувствовал, что ему бы теперь впору благодарение бормотать — Бездонной или судьбе, или кто там еще мог озаботиться, чтобы выражение его лица упрятала в себе темнота. Это нельзя было выставлять напоказ. Ничего подобного не могло бы появиться на слюнявом лице четырнадцатилетнего младенца, принятого в сыновья столяром из Галечной Долины. Ничего подобного не могло бы изобразить лицо диковатого невыбранного парнишки, которого братья-люди успели прозвать Певцом Журчащие Струны. И лицо однорукого Витязя, сумевшего превзойти самого Нурда в дни его силы, ни на миг не могло бы сделаться таким, каким сделалось теперь лицо дважды выходившего из Мглы парня, по привычке да по беспамятству продолжающего называть себя Лефом. Он не знал, каким именно стало его лицо, но был счастлив, что Ларда не может рассмотреть на нем невольного, а потому самого безжалостного подтверждения ее опасений. Что-то стронулось внутри, словно бы кто-то спящий чуть приоткрыл мутные, покуда еще не способные видеть глаза. Кто-то. Ты сам, только другой. Незнакомый, нездешний ты. Страшно...
И Ларде страшно. Жалко ее, успокоить бы, только сперва надо успокоить себя. А как? «Мыца способна наплести любых небылиц со слов наверняка недослушавшей и недопонявшей Рахи...»; «Память не возвратится без зарытой во Мгле блестяшки...». Это годилось бы, это было бы похоже на правду, вот только мешал разговор — давний, но незабытый разговор со старой ведуньей. Изувеченный исчадием парень очнулся в Гуфиной землянке, и старуха многое рассказала ему. Она говорила, будто Леф сам может вернуть себе память безо всякой ведовской помощи. И еще она говорила, что так думают все: она, Нурд, Истовые... Даже родительница Гуфина в незапамятные времена напророчила о воине с душой певца. Значит, это правда? Значит, ничего нельзя изменить, и собственные твои желания никчемнее прошлогодних плевков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210