Едва успев забрести в туманное озеро Бездонной, старуха принялась вполголоса рассказывать себе самой о Мгле, об известных ей людях и их делах, о Ненаступивших Днях... Чтоб, значит, вовремя уразуметь, если память все-таки поддастся Мгле. Зря бормочет. Уже пройдено куда больше половины пути, а старухина память жива и неущербна. Да, не напрасно дед орденского адмирала восхищался запрорвной ведуньей. Старуха второй раз осилила то, что высокоученый эрц-капитан мнил непосильным. Сделанную для неведомого Фурстова ученика пластинку Гуфа сумела переиначить сперва для Лефа, а нынче — и для себя. И занятие это отняло у нее вовсе не много времени.
Только все же правильно сказал Нурд: вновь обретя свою силу, ведунья на радостях чересчур ей доверяется. Вот хоть со Старцем: если уж непременно потребовалось тащить его с собой, Леф предпочел бы заклятию послушания крепкий кожаный ремень. Если Мгла способна увечить память, то и ведовские заклятия в ней могут вывернуться поперек заклинательской воли. Да, конечно, старуха права: переделанная ею пластинка в Бездонной не пострадала; тасканное Лефом из Мира в Мир и обратно кольцо сохраняло свои ведовские свойства по обе стороны проклятого Тумана — все так. Но ведь заклятие заклятию рознь. Да и поддался ли Старец Гуфиному ведовству, не притворился ли? Сама же говорила, будто он колдун, каких мало.
Через каждые пять-десять шагов Леф непроизвольно оглядывался на Старца, но покуда не смог заметить в поведении дряхлого объедка ничего подозрительного. Бредет себе и бредет чуть позади Гуфы — ноги в коленях почти не гнутся, руки болтаются по бокам, будто в плечах перебиты; лицо такое, словно бы он крепко и внезапно заснул. До того внезапно, что даже глаза не успел захлопнуть. Одно только беспокоило парня: легкое подергивание Старцевых губ. Уж не бормочет ли и он — только не как ведунья, а про себя, беззвучно? Или его губы дрожат просто в такт шагам и дыханию? Поди разбери...
Вообще же Лефу довольно давно пришло в голову, что Гуфа знает о будущем (причем не только о его и Лардином) гораздо больше, чем говорит. Вроде и не наверняка, будто сама не вполне доверяет своему знанию, но, кажется, покуда это самое знание ее не обманывает. А может быть, дело просто-напросто в том, что ведунья очень умная и о многом (если не обо всем) догадывается куда раньше других. Например, о том, что это за шары громыхали на хвостах выбегающих из Прорвы исчадий, — старуха явно поняла это чуть ли не прежде самого Лефа.
Впрочем, именно эта Гуфина догадка не удивительна: старуха оказывается уже видала такое. Давным-давно; вскоре после того, как Мгла выпустила в Мир Нелепого бешеного. Он ухитрился скрытно добраться до Галечной Долины, а объявившись, повел себя по-небывалому: на глазах у подступивших общинных воинов воткнул в землю проклятый меч, сел и стал делать руками какие-то знаки. Такое поведение до того перепугало братьев-людей, что Нелепого убили с куда большей яростью, чем убивали обычных бешеных. Это с его шеи попала к Гуфе сберегающая память блестяшка. А вскоре после того, как погиб Нелепый, Мгла стала выпускать мелких исчадий с гремучими шарами на хвостах. В ту пору этаких тварей выскочило в Мир чуть меньше полутора десятков. И у каждой шар отрывался — некоторые из нездешних зверюг добегали с ним чуть ли не до Шести Бугров, другие не успевали сделать и нескольких прыжков по дну Ущелья Умерших Солнц, но рано или поздно с гремучими подвесками расстались все. Оторвавшись, шары некоторое время лежали, громыхая цветными вспышками, а потом лопались. Даже к замолчавшим шарам не осмелился подойти никто из братьев-общинников; лишь Гуфа да тогдашний Витязь Амд решились осмотреть один из проклятых орехов. Прочие шары собрали послушники — не сразу, дней через пять после того, как стало ясно, что Мгла перестала рождать тварей с гремучками. По шестеро-девятеро подбирались серые к шарам (нехотя, побарывая страх лишь под злыми окриками — а то и ударами — старших братьев), издали набрасывали на проклятые железки толстые шкуры, и лишь так, избегая касаться руками рожденного Бездной металла, отваживались брать и нести. Куда? Старшие братья объясняли любопытствующим: «В Священный Колодец». Может быть, они и не врали. Но, скорее всего, Истовые осматривали непонятные выдумки Мглы и заподозрили то же, что заподозрила Гуфа.
Внутри железного ореха, в который заглядывали старуха и тогдашний Витязь, хранилась тончайшая гибкая пластина, вроде бы вырезанная из сушеного листа невиданного растения. А на пластине этой были нарисованы узоры, похожие на орнамент блестяшки, снятой с Нелепого. Гуфа сразу подумала: уж не письмена ли? Но извилистые линии не имели ничего общего с четкими знаками, которыми разговаривала Древняя Глина, и потому догадка старой ведуньи так и осталась не более чем догадкой... до вчерашнего дня.
Лефу удалось достать железный проклятый шар, и, похоже, удалось сделать это незаметно — парня просто некому было заметить. Вспугнутые гремучими исчадиями, серые и их работники так за весь день и не набрались духу появиться вблизи недостроенного помоста; на стенах Второй Заимки тоже не было ни малейшего шевеления — будто бы там все перемерли или от страха позабывались в самые глухие и темные щели.
Вообще-то «достал шар» — это неправильно сказано. Шар остался там, где лежал. Леф принес не его, а маленький листок папируса, который был пришпилен к одной из раскрывшихся половинок, — листок, очень похожий на тот, что некогда попал в руки Гуфе и Амду. Только Гуфа и Амд не могли прочесть замысловатый узор надписи на арси. А Леф мог.
«Буду ждать в Прорве еще десять дней». И больше ничего — ни подписи, ни девиза. Только ведь и без девизов ясно, кто мог выпускать в Прорву земляных кошек с брандскугелями на хвостах — особенно если в брандскугелях вместо поджигательной начинки оказываются записки. И. кому адресованы нынешние записки, и кому были адресованы те, давние, — тоже ясно.
Нурд, Гуфа, Торк и проснувшийся ко времени Лефова возвращения Хон сразу догадались, что парню все понятно, и потребовали, чтобы все стало понятно и им. Пришлось рассказывать. Немедленно, с ходу, так и не успев решить, о чем говорить и чего говорить не надо. Поэтому пришлось рассказывать все. О тамошнем Мире. О тамошних родителях. О Рюни.
Просто счастье, что Ларда так вымоталась. Счастье, что, сморенная вытребованным у Лефа доказательством, долгим бессоньем, внезапной тревогой и прочими переживаниями прошедшей ночи, девчонка проспала большую часть рассказа. Впрочем, проспала ли? Даже если она действительно не притворялась, то дрема ее была охотничьей — бесшумной и чуткой; совсем не похожей на расслабленное похрапывание Рахи и Мыцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Только все же правильно сказал Нурд: вновь обретя свою силу, ведунья на радостях чересчур ей доверяется. Вот хоть со Старцем: если уж непременно потребовалось тащить его с собой, Леф предпочел бы заклятию послушания крепкий кожаный ремень. Если Мгла способна увечить память, то и ведовские заклятия в ней могут вывернуться поперек заклинательской воли. Да, конечно, старуха права: переделанная ею пластинка в Бездонной не пострадала; тасканное Лефом из Мира в Мир и обратно кольцо сохраняло свои ведовские свойства по обе стороны проклятого Тумана — все так. Но ведь заклятие заклятию рознь. Да и поддался ли Старец Гуфиному ведовству, не притворился ли? Сама же говорила, будто он колдун, каких мало.
Через каждые пять-десять шагов Леф непроизвольно оглядывался на Старца, но покуда не смог заметить в поведении дряхлого объедка ничего подозрительного. Бредет себе и бредет чуть позади Гуфы — ноги в коленях почти не гнутся, руки болтаются по бокам, будто в плечах перебиты; лицо такое, словно бы он крепко и внезапно заснул. До того внезапно, что даже глаза не успел захлопнуть. Одно только беспокоило парня: легкое подергивание Старцевых губ. Уж не бормочет ли и он — только не как ведунья, а про себя, беззвучно? Или его губы дрожат просто в такт шагам и дыханию? Поди разбери...
Вообще же Лефу довольно давно пришло в голову, что Гуфа знает о будущем (причем не только о его и Лардином) гораздо больше, чем говорит. Вроде и не наверняка, будто сама не вполне доверяет своему знанию, но, кажется, покуда это самое знание ее не обманывает. А может быть, дело просто-напросто в том, что ведунья очень умная и о многом (если не обо всем) догадывается куда раньше других. Например, о том, что это за шары громыхали на хвостах выбегающих из Прорвы исчадий, — старуха явно поняла это чуть ли не прежде самого Лефа.
Впрочем, именно эта Гуфина догадка не удивительна: старуха оказывается уже видала такое. Давным-давно; вскоре после того, как Мгла выпустила в Мир Нелепого бешеного. Он ухитрился скрытно добраться до Галечной Долины, а объявившись, повел себя по-небывалому: на глазах у подступивших общинных воинов воткнул в землю проклятый меч, сел и стал делать руками какие-то знаки. Такое поведение до того перепугало братьев-людей, что Нелепого убили с куда большей яростью, чем убивали обычных бешеных. Это с его шеи попала к Гуфе сберегающая память блестяшка. А вскоре после того, как погиб Нелепый, Мгла стала выпускать мелких исчадий с гремучими шарами на хвостах. В ту пору этаких тварей выскочило в Мир чуть меньше полутора десятков. И у каждой шар отрывался — некоторые из нездешних зверюг добегали с ним чуть ли не до Шести Бугров, другие не успевали сделать и нескольких прыжков по дну Ущелья Умерших Солнц, но рано или поздно с гремучими подвесками расстались все. Оторвавшись, шары некоторое время лежали, громыхая цветными вспышками, а потом лопались. Даже к замолчавшим шарам не осмелился подойти никто из братьев-общинников; лишь Гуфа да тогдашний Витязь Амд решились осмотреть один из проклятых орехов. Прочие шары собрали послушники — не сразу, дней через пять после того, как стало ясно, что Мгла перестала рождать тварей с гремучками. По шестеро-девятеро подбирались серые к шарам (нехотя, побарывая страх лишь под злыми окриками — а то и ударами — старших братьев), издали набрасывали на проклятые железки толстые шкуры, и лишь так, избегая касаться руками рожденного Бездной металла, отваживались брать и нести. Куда? Старшие братья объясняли любопытствующим: «В Священный Колодец». Может быть, они и не врали. Но, скорее всего, Истовые осматривали непонятные выдумки Мглы и заподозрили то же, что заподозрила Гуфа.
Внутри железного ореха, в который заглядывали старуха и тогдашний Витязь, хранилась тончайшая гибкая пластина, вроде бы вырезанная из сушеного листа невиданного растения. А на пластине этой были нарисованы узоры, похожие на орнамент блестяшки, снятой с Нелепого. Гуфа сразу подумала: уж не письмена ли? Но извилистые линии не имели ничего общего с четкими знаками, которыми разговаривала Древняя Глина, и потому догадка старой ведуньи так и осталась не более чем догадкой... до вчерашнего дня.
Лефу удалось достать железный проклятый шар, и, похоже, удалось сделать это незаметно — парня просто некому было заметить. Вспугнутые гремучими исчадиями, серые и их работники так за весь день и не набрались духу появиться вблизи недостроенного помоста; на стенах Второй Заимки тоже не было ни малейшего шевеления — будто бы там все перемерли или от страха позабывались в самые глухие и темные щели.
Вообще-то «достал шар» — это неправильно сказано. Шар остался там, где лежал. Леф принес не его, а маленький листок папируса, который был пришпилен к одной из раскрывшихся половинок, — листок, очень похожий на тот, что некогда попал в руки Гуфе и Амду. Только Гуфа и Амд не могли прочесть замысловатый узор надписи на арси. А Леф мог.
«Буду ждать в Прорве еще десять дней». И больше ничего — ни подписи, ни девиза. Только ведь и без девизов ясно, кто мог выпускать в Прорву земляных кошек с брандскугелями на хвостах — особенно если в брандскугелях вместо поджигательной начинки оказываются записки. И. кому адресованы нынешние записки, и кому были адресованы те, давние, — тоже ясно.
Нурд, Гуфа, Торк и проснувшийся ко времени Лефова возвращения Хон сразу догадались, что парню все понятно, и потребовали, чтобы все стало понятно и им. Пришлось рассказывать. Немедленно, с ходу, так и не успев решить, о чем говорить и чего говорить не надо. Поэтому пришлось рассказывать все. О тамошнем Мире. О тамошних родителях. О Рюни.
Просто счастье, что Ларда так вымоталась. Счастье, что, сморенная вытребованным у Лефа доказательством, долгим бессоньем, внезапной тревогой и прочими переживаниями прошедшей ночи, девчонка проспала большую часть рассказа. Впрочем, проспала ли? Даже если она действительно не притворялась, то дрема ее была охотничьей — бесшумной и чуткой; совсем не похожей на расслабленное похрапывание Рахи и Мыцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210