ЖУЛЬЕ
Сумеречный мужчина неопределенного возраста со шрамом над левой
бровью уставился на двузначный номер квартиры, увидев горизонтально
вытянутую стальную полосу шириной в ладонь на входной двери.
А ниже, параллельно первой, на расстоянии три ладони еще одну такую
же полосу.
А ниже еще одну и еще, и еще...
Точно такие же полосы пущены вертикально - не дверь, а лист школьной
тетради в клетку, только клетки из стальных полос. Оправлен лист стальным
же коробом, выкрашенным масляной краской. Из него в стены дверного проема
вгрызаются штыри толщиной в два пальца.
Апраксин потер шрам, замер в недоумении: спускаетесь с верхнего
этажа, шаркая по ступеням и хаотично перебрасывая мысли-мыслишки о вашей
жизни, и вдруг замечаете, что неизвестный вам сосед по дому укрепляет
дверь: вскоре стальные полосы скроются под обивкой, на пустую площадку
перед листом воззрится глазок, и никто не догадается, что взломать, пусть
со сноровкой и подходящим инструментарием мягкую, почти игрушечную на вид
дверь, не проще, чем вспороть несгораемый шкаф шилом.
Апраксин машинально поправил шарф: задержался, не зная зачем, у
нарождающейся, пока еще открытой постороннему взгляду неприступности.
Мастеровой - мосластый, сероликий - укладывал полосы уже по низу, ближе к
порогу квартиры.
Из ведра для пищевых отходов тянуло гнилью. Мастеровой врубил дрель:
въедливые, царапающие звуки сдули любопытствующего с места.
Апраксин поспешил к выходу.
На улице мороз, из-под крышки коллектора била струя пара,
стремительно клубясь, распухала на глазах и близрастущие деревья,
окутанные теплой влагой, превращались в марлевые поделки, поражая
театральным неправдоподобием.
Машины бесшумно скользили в трескучей прозрачности, будто привязанные
к дымкам выхлопов, небо синело не по зимнему и становилось ясно: давление
падает, к вечеру мороз наддаст круче.
Апраксин поднял воротник. Убого одетые старики и старухи тенями
выскальзывали из подъездов и устремлялись за продуктами в окрестные
торгточки. Истерзанные годами тягот ноги неуверенно несли выжатых досуха,
покрытых сеткой морщин людей в жестокие битвы подле прилавков.
Кому могла понадобиться непробиваемая дверь? Что это: желание надежно
сохранить нажитое имущество, или страх потерять неправедно заработанное?
Или?..
Апраксин шел на собрание: предстояла встреча с заместителем
председателя исполкома, курирующим торговлю района. Апраксин знавал
полководцев районного разлива, и мнение о них складывалось нелестное.
Какой он из себя, зампред? Полноватый, с гладкой кожей, лицо скорее
круглое, чем вытянутое, сохранивший молодцеватость комсомольской юности,
при галстуке, при скромности, значок на лацкане, неуловимая скользкость,
опытность ловкого царедворца, округлые жесты, набрякшие веки - думай, от
усталости, не от выпивки же. Плод, только-только наливающийся соками: с
места зампреда можно начать стремительный подъем, а можно ходко покатиться
вниз, вернее откатиться вбок, в одну из номенклатурных ниш-отстойников,
где тихонько пересидеть, переждать, набирая сил для следующего рывка.
Апраксин нес сумку - белье в прачечную, и мысленно пересчитывал
закрытые в их районе магазины - похоже, мор напал: за ближайшими овощами
пробежка полтора километра, хлебом меньше, чем на тысячеметровой дистанции
не разживешься. Житье в районе неустроенное - центр обезлюдел, по ночам ни
души, лишь шныряют кастрюльной голубизны вытрезвительные автобусики,
развозящие бедолаг по казенным ночлегам.
Заместитель, курирующий торговлю в районе, лишь частично походил на
зампреда, привидевшегося Апраксину. Человек рослый, с намечающимся
брюшком, упрятанным под пиджаком инпошива, с мелкими, незапоминающимися
чертами лица и бескровными губами. Раздираемый сотнями дел, он, при
энергичной повадке поразительно ленивый мозгами, не ждал от встречи в
подвальном зале с коммунистами-пенсионерами ничего хорошего. Старики,
случается, неуправляемы - отбоялись всеми страхами, ощутили леденящее
дуновение небытия, и сам черт им не брат. Молодость всегда склонна к
соглашательству - только для вида ерепенится, а погладь да приласкай и
твоя, с потрохами. Старики - хуже. Наевшиеся обмана за всю жизнь досыта -
не поддаются. Холера их дери! Дурасников не тужил особенно, знал, что нет
силы его сковырнуть, если верха не пожелают, а верха зампред промасливал
тщательно, с младых ногтей поднаторев в умении стлаться. В мире, где всего
недоставало, и большая часть вожделенных вещей и предметов отсутствовала
по причинам всемирно историческим, нужные люди всегда и всем пригождались.
Дурасников глянул на календарь, припомнил, что директор "двадцатки"
так и не пришел, хотя обещал вывалить все свои беды Дурасникову, а также
обговорить прикрытие. Пачкун - директор продмага (бывшего гастронома)
принадлежал к ассам торговли. При слове "вор" свекольно рдел, и глаза его
полыхали негодованием. Дурасников перетащил Пачкуна из другого района, где
непростые обстоятельства жизни в доставательном царстве намекнули
Дурасникову, что Пачкун - кадр надежный, хотя излишне липкий и не
уразумевший, что узы вроде тех, что связывали Дурасникова и Пачкуна надо
маскировать, а никак ими не похваляться.
Ратиновое пальто скакануло на широкие плечи, упаковало Дурасникова,
шарф обмотал толстую шею, распирающую залохматившийся ворот рубахи - пусть
зрят, и у зампреда трудности с бюджетом - Дурасников, кивая техработникам,
поплыл по широкой лестнице особняка - бывшей собственности утонувшего в
безвестности богатея и вышел к черной машине - берложной лежке шофера Коли
Шоколадова.
Шоколадов разместил на руле книгу и лениво скользил по сто пятьдесят
второй странице уже третий час, читал Шоколадов эту книгу не первый год, -
забавная штука вина - Коля наказал себе непременно добить чтиво к
ближайшему красному дню календаря. Дурасников значительно уселся на мягкое
сидение и демократически, то есть по-отцовски, зыркнул на Шоколадова.
- Развиваешься? - сам Дурасников книгами не баловался: зряшняя потеря
времени; говорливостью при необходимости природа не обделила, а глаза
стирать в скачках по буквам резона не усматривал. Не интересно Дурасникову
про жизнь читать, другое дело жизнь творить в пределах оговоренной
компетенции. Дурасников терпеть не мог книжных обжор - мнят из себя - и
пролетарски негодовал, видя интеллигентные лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95