Будь добр помнить, что мы
собрались не для того, чтобы разбираться с коммунизмом, наша
основная проблема -- это организованное убийство. Коммунизм
занимает нас лишь постольку, поскольку он связан с войной. С
этой оговоркой я отвечаю на твой вопрос следующим образом:
Маркс был дурным натуралистом, потому что, во-первых, совершил
серьезный промах, не исследовав человеческого черепа; затем
потому, что не заинтересовался гусями, и наконец потому, что
впал в заблуждение относительно равенства, каковое вообще
противно природе. Люди равны в их достоинствах и талантах не
более, чем в лицах и телосложении. С тем же успехом можно было
потребовать, чтобы все люди на земле носили обувь одного
размера. Вот эта-то смехотворная идея равенства и была принята
муравьями более тридцати миллионов лет назад и, исповедуя ее
столько времени, они ухитрились претворить ее в истину. Ну и
полюбуйся, в какой луже они оказались.
-- Свобода, Равенство, Братство... -- начал было барсук.
-- Свобода, Разбой и Бесстыдство, -- тут же отозвался
волшебник. -- Пожить бы тебе при революции, размахивающей этим
лозунгом. Сначала его провозглашают, затем объявляют, что,
исходя из высших соображений морали, необходимо уничтожить
аристократов -- дабы очистить партию или сплотить общество, или
обезопасить дело демократии во всем мире, -- а затем насилуют и
убивают всех, до кого удается добраться, причем больше с горя,
чем в гневе, -- а то еще распинают людей, или подвергают
пыткам, о которых я и говорить не хочу. Ты бы нюхнул
Гражданской войны в Испании. Вот тебе человеческое равенство.
Зарежь каждого, кто тебя превосходит, и очень скоро мы все
будем равны. Как в покойницкой.
11
Неожиданно для всех заговорил T. natrix.
-- Вы, люди, -- сказал он, -- не имеете никакого
представления о Вечности, даром что все время болтаете о душах,
чистилищах и о прочем. Если бы кто-нибудь из вас по-настоящему
верил в Вечность или хотя бы в существование очень долгих
периодов времени, вы бы крепко подумали, прежде чем решиться
проповедовать равенство. Я и вообразить не могу ничего страшнее
Вечности, заполненной совершенно одинаковыми людьми.
Единственное, что делало жизнь сносной в далеком прошлом, это
разнообразие живых существ на земном шаре. Если бы все были
равны, если бы все принадлежали к существам одного рода, мы бы
давно уже молили об эвтаназии. По счастью, в природе нет ничего
похожего на равенство способностей, достоинств, возможностей
или воздаяний. Слава Богу, каждое животное, принадлежащее к
уцелевшим доныне видам, -- если оставить в стороне муравьев и
им подобных, -- индивидуально до крайности. Иначе мы вымерли бы
от скуки или превратились в автоматы. Даже среди колюшек, на
первый взгляд совершенно одинаковых, даже среди них имеются
свои гении и тупицы, и все они соревнуются, норовя урвать
какую-нибудь кроху еды, причем именно гении ее и получают.
Когда-то жил на свете человек, который кормил своих рыбешек,
опуская в аквариум стекляный кувшин с едой внутри. Некоторые
колюшки нашли дорогу к корму с третьей-четвертой попытки и
запомнили ее, другие же, насколько мне известно, ищут ее и до
сей поры. Вот вам и равенство. И если бы не это, Вечность,
лишенная различий, а значит и перемен, была бы слишком ужасной
даже для созерцания.
-- Все это совершенно не относится к делу. Мы, если не
ошибаюсь, собрались, чтобы поразмышлять о войне.
-- Виноват.
-- Король, ты уже в состоянии встретиться с гусями, --
спросил волшебник, -- или тебе хочется отдохнуть?
-- Невозможно, -- прибавил он как бы в скобках, -- толком
подступиться к предмету нашего рассмотрения, пока в нашем
распоряжении не будет всех необходимых фактов.
Старик ответил:
-- Я полагаю, мне следует отдохнуть. Я уже не так молод,
как был когда-то, даже после твоего массажа, ты же хочешь,
чтобы я за малое время многое понял. Ты можешь дать мне
несколько минут?
-- Разумеется. Ночи нынче долгие. Ежик, обмакни-ка вот этот
платок в винный уксус и положи ему на лоб. Всем остальным
молчать и отодвиньтесь от него, ему нужно побольше воздуха.
И звери расселись по местам и сидели тихо, как мыши, пихая
один другого в бок, если кому-то случалось кашлянуть, а Король
закрыл глаза и, чувствуя к зверям благодарность, погрузился в
свои мысли.
Слишком многого они хотят от него. Трудно научиться всему
за одну только ночь, а он -- всего лишь человек да к тому же и
старый.
Возможно, Мерлину и вообще-то не следовало останавливать
свой выбор на умученном заботами старике, перенесенном сюда из
шатра под Солсбери. В детстве он ничем особым не выделялся,
разве что привязчивостью, да и ныне до гения ему было
далековато. Быть может, весь наш длинный рассказ посвящен, в
конечном итоге, довольно бесцветному старому джентльмену,
которому самое место было бы в Кранфорде или в Баджерс-Грин, --
сидел бы он себе там, занимаясь организацией деревенских
соревнований по крикету или хоровых праздников.
Ему хотелось кое-что обдумать. Его лицо, его глаза,
прикрытые набрякшими веками, давно уже утратили всякое сходство
с мальчишескими. Он выглядел утомленным, и он был Королем, что
заставляло всех остальных взирать на него с почтительностью,
страхом и печалью.
Да, они хорошие, добрые существа, он в этом не сомневался.
И он ценил их уважение к нему. Но их трудности не имели
отношения к трудностям человека. Им, разрешившим проблемы
своего общественного устройства задолго до самого появления
человека, легко было, проявляя мудрость, заседать и рассуждать
в их Колледже Жизни. Их благожелательность, их вино, пламя
очага и заботливость по отношенияю друг к другом, -- все это
давалось им легче, чем ему, их орудию, давался его скорбный
труд.
Не открывая глаз, Король мысленно обратился к реальному
миру, из которого он явился сюда: жену у него отняли, лучший
друг его изгнан, племянники убиты и собственный сын норовит
вцепиться ему в горло. Но самым худшим было не то, что
случилось с ним лично, -- хуже всего, что в это втянуты все его
соотечественники. Звери правы, -- и впрямь: свиреп человек. Они
могли говорить об этом отвлеченно, с неким диалектическим
ликованием, но для него это утверждение было конкретным: ему
приходилось жить среди йеху из плоти и крови. Он и сам был из
них, жестокий и глупый, как они, связанный с ними странной
неразрывностью человеческого сознания. Он был англичанин, а
Англия воевала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
собрались не для того, чтобы разбираться с коммунизмом, наша
основная проблема -- это организованное убийство. Коммунизм
занимает нас лишь постольку, поскольку он связан с войной. С
этой оговоркой я отвечаю на твой вопрос следующим образом:
Маркс был дурным натуралистом, потому что, во-первых, совершил
серьезный промах, не исследовав человеческого черепа; затем
потому, что не заинтересовался гусями, и наконец потому, что
впал в заблуждение относительно равенства, каковое вообще
противно природе. Люди равны в их достоинствах и талантах не
более, чем в лицах и телосложении. С тем же успехом можно было
потребовать, чтобы все люди на земле носили обувь одного
размера. Вот эта-то смехотворная идея равенства и была принята
муравьями более тридцати миллионов лет назад и, исповедуя ее
столько времени, они ухитрились претворить ее в истину. Ну и
полюбуйся, в какой луже они оказались.
-- Свобода, Равенство, Братство... -- начал было барсук.
-- Свобода, Разбой и Бесстыдство, -- тут же отозвался
волшебник. -- Пожить бы тебе при революции, размахивающей этим
лозунгом. Сначала его провозглашают, затем объявляют, что,
исходя из высших соображений морали, необходимо уничтожить
аристократов -- дабы очистить партию или сплотить общество, или
обезопасить дело демократии во всем мире, -- а затем насилуют и
убивают всех, до кого удается добраться, причем больше с горя,
чем в гневе, -- а то еще распинают людей, или подвергают
пыткам, о которых я и говорить не хочу. Ты бы нюхнул
Гражданской войны в Испании. Вот тебе человеческое равенство.
Зарежь каждого, кто тебя превосходит, и очень скоро мы все
будем равны. Как в покойницкой.
11
Неожиданно для всех заговорил T. natrix.
-- Вы, люди, -- сказал он, -- не имеете никакого
представления о Вечности, даром что все время болтаете о душах,
чистилищах и о прочем. Если бы кто-нибудь из вас по-настоящему
верил в Вечность или хотя бы в существование очень долгих
периодов времени, вы бы крепко подумали, прежде чем решиться
проповедовать равенство. Я и вообразить не могу ничего страшнее
Вечности, заполненной совершенно одинаковыми людьми.
Единственное, что делало жизнь сносной в далеком прошлом, это
разнообразие живых существ на земном шаре. Если бы все были
равны, если бы все принадлежали к существам одного рода, мы бы
давно уже молили об эвтаназии. По счастью, в природе нет ничего
похожего на равенство способностей, достоинств, возможностей
или воздаяний. Слава Богу, каждое животное, принадлежащее к
уцелевшим доныне видам, -- если оставить в стороне муравьев и
им подобных, -- индивидуально до крайности. Иначе мы вымерли бы
от скуки или превратились в автоматы. Даже среди колюшек, на
первый взгляд совершенно одинаковых, даже среди них имеются
свои гении и тупицы, и все они соревнуются, норовя урвать
какую-нибудь кроху еды, причем именно гении ее и получают.
Когда-то жил на свете человек, который кормил своих рыбешек,
опуская в аквариум стекляный кувшин с едой внутри. Некоторые
колюшки нашли дорогу к корму с третьей-четвертой попытки и
запомнили ее, другие же, насколько мне известно, ищут ее и до
сей поры. Вот вам и равенство. И если бы не это, Вечность,
лишенная различий, а значит и перемен, была бы слишком ужасной
даже для созерцания.
-- Все это совершенно не относится к делу. Мы, если не
ошибаюсь, собрались, чтобы поразмышлять о войне.
-- Виноват.
-- Король, ты уже в состоянии встретиться с гусями, --
спросил волшебник, -- или тебе хочется отдохнуть?
-- Невозможно, -- прибавил он как бы в скобках, -- толком
подступиться к предмету нашего рассмотрения, пока в нашем
распоряжении не будет всех необходимых фактов.
Старик ответил:
-- Я полагаю, мне следует отдохнуть. Я уже не так молод,
как был когда-то, даже после твоего массажа, ты же хочешь,
чтобы я за малое время многое понял. Ты можешь дать мне
несколько минут?
-- Разумеется. Ночи нынче долгие. Ежик, обмакни-ка вот этот
платок в винный уксус и положи ему на лоб. Всем остальным
молчать и отодвиньтесь от него, ему нужно побольше воздуха.
И звери расселись по местам и сидели тихо, как мыши, пихая
один другого в бок, если кому-то случалось кашлянуть, а Король
закрыл глаза и, чувствуя к зверям благодарность, погрузился в
свои мысли.
Слишком многого они хотят от него. Трудно научиться всему
за одну только ночь, а он -- всего лишь человек да к тому же и
старый.
Возможно, Мерлину и вообще-то не следовало останавливать
свой выбор на умученном заботами старике, перенесенном сюда из
шатра под Солсбери. В детстве он ничем особым не выделялся,
разве что привязчивостью, да и ныне до гения ему было
далековато. Быть может, весь наш длинный рассказ посвящен, в
конечном итоге, довольно бесцветному старому джентльмену,
которому самое место было бы в Кранфорде или в Баджерс-Грин, --
сидел бы он себе там, занимаясь организацией деревенских
соревнований по крикету или хоровых праздников.
Ему хотелось кое-что обдумать. Его лицо, его глаза,
прикрытые набрякшими веками, давно уже утратили всякое сходство
с мальчишескими. Он выглядел утомленным, и он был Королем, что
заставляло всех остальных взирать на него с почтительностью,
страхом и печалью.
Да, они хорошие, добрые существа, он в этом не сомневался.
И он ценил их уважение к нему. Но их трудности не имели
отношения к трудностям человека. Им, разрешившим проблемы
своего общественного устройства задолго до самого появления
человека, легко было, проявляя мудрость, заседать и рассуждать
в их Колледже Жизни. Их благожелательность, их вино, пламя
очага и заботливость по отношенияю друг к другом, -- все это
давалось им легче, чем ему, их орудию, давался его скорбный
труд.
Не открывая глаз, Король мысленно обратился к реальному
миру, из которого он явился сюда: жену у него отняли, лучший
друг его изгнан, племянники убиты и собственный сын норовит
вцепиться ему в горло. Но самым худшим было не то, что
случилось с ним лично, -- хуже всего, что в это втянуты все его
соотечественники. Звери правы, -- и впрямь: свиреп человек. Они
могли говорить об этом отвлеченно, с неким диалектическим
ликованием, но для него это утверждение было конкретным: ему
приходилось жить среди йеху из плоти и крови. Он и сам был из
них, жестокий и глупый, как они, связанный с ними странной
неразрывностью человеческого сознания. Он был англичанин, а
Англия воевала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34