Раздумья получились долгими, поскольку причиной страха было нечто настолько простое, примитивное, о чем ЭЛНТ не думали сознательно. Конвей перевернулся на живот. Последняя мысль перед тем, как он сладко заснул, у него была такая: «Ну конечно же, любое существо с тяжелым панцирем напугалось бы до смерти, если бы ему пришлось спать, лежа на спине!»
Конвей проснулся от страшной какофонии – звучали оглушительные взрывы, завывали сигнальные сирены. Он всегда спал очень крепко, и разбудить его мог только такой будильник. Некоторые его коллеги просыпались под негромкую приятную музыку, но для Конвея это было – мертвому припарки. Пытаясь нащупать кнопку отключения будильника, он проснулся окончательно и подумал, что полчасика перед завтраком было бы неплохо поползать по дну личного озерца. В принципе он был не против того, чтобы, размявшись как следует, слопать парочку разноцветных рыбешек – уж больно они в последнее время разжирели и обленились. Конвей стоял на четвереньках и уже вознамерился открыть скользящую дверь комнаты головой, когда наконец сообразил, что происходит: ЭЛНТ улучил удобное время, когда он был спросонья, и завладел его сознанием.
Хорошо еще, что он не забыл одеться. Мельфиане одеждой вообще не пользовались.
Завтрак, как и ужин, представлял собой некий компромисс. За столиком рядом с Конвеем сидел еще один врач-землянин, со столь же явным отсутствием энтузиазма поедавший странное ассорти блюд. Они обменялись кислыми ухмылками, и вскоре Конвей отправился на двести третий уровень.
В тот день все было плохо, а на следующий – еще хуже. Занятия вступили в фазу активных дискуссий и тянулись по три часа с утра и после полудня. Разговоры плавно накладывались на время обеда, и Конвей был вынужден разговаривать на профессиональные темы, обедая с ЭЛНТ. Не так его удручал процесс поглощения пищи, как то, что ему приходилось находиться в обществе мельфиан по восемь часов кряду каждый день. Удрученности его попросту не было предела. Он не в силах был столько времени страдать о Сенрет, лично созерцая ее.
В одном из коридоров, где оказалось особенно много народу, Конвей резко отступил в сторону, дав дорогу слоноподобному ФГЛИ. При этом он налетел на Сенрет и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за одну из ее левых лап. От этого прикосновения Конвея словно током ударило, хотя человеческая половина его сознания говорила ему, что на ощупь конечность мельфианихи похожа на теплое, чуть сырое бревно. Конвей поспешно отстранился. Его щеки пылали стыдливым румянцем.
– Примите мои извинения, – прозвучал из динамика транслятора перевод голоса Сенрет, лишенный, естественно, каких бы то ни было эмоций. – Мы, мельфиане, такие неуклюжие.
– О нет, я сам виноват, – промямлил Конвей и горячо добавил: – Напротив, вы весьма изящны и красивы…
Он спохватился и умолк, побоявшись того, что другие двое мельфиан решат, что он осыпает комплиментами не всю мельфианскую расу, а конкретно Сенрет. Вот так Конвей впервые завел с дамой-мельфианкой разговор не на чисто профессиональную тему. Руки у него мелко дрожали.
В это мгновение он решил, что ему пора повидаться с О'Марой. С завтрашнего дня мельфиане должны были приступить к занятиям с муляжами, и Конвей никак не мог позволить, чтобы при этом у него дрожали руки.
Но О'Мары на месте не оказалось.
– Он приболел, – сообщил Каррингтон, молодой круглолицый психолог, сидевший за письменным столом О'Мары. – Похоже, его трубопроводы засорены холестерином или еще чем-то в этом роде. Короче говоря, Отделение Патофизиологии решило покопаться в нем с недельку. Могу ли я чем-то вам помочь?
Конвей на этот вопрос ответил утвердительно, после чего описал свои ментальные неурядицы в несколько отредактированном виде. Затем он попросил разрешения записать еще одну мельфианскую мнемограмму, донор которой отличался бы холодностью и безэмоциональностью. Конвей надеялся на то, что новая мнемограмма заглушит любвеобильность первого донора и что тогда на первый план выступят его собственные, человеческие эмоции и он сможет игнорировать Сенрет.
Каррингтон немного подумал и сказал:
– С одной стороны, при таком раскладе вы можете ощутить еще большее смятение чувств, но с другой – может, что и получится. То есть если бы я согласился помочь вам, а я не соглашусь.
– Но почему?! – возмущенно воскликнул Конвей.
– Потому что таково распоряжение О'Мары, – как ни в чем не бывало, ответил Каррингтон. – Он насчет вас оставил четкие инструкции. Никакой помощи, никаких уколов, никаких лекарств – короче говоря, никакой помощи в преодолении трудностей. Испытываемое вами смятение понятно, я вам искренне сочувствую, но помогать вам на данном этапе – нет, это не самая удачная мысль. Вы должны сами придумать, как приспособиться к создавшейся ситуации. Через это проходят все новоиспеченные Старшие врачи. Если вам сейчас будет оказана психологическая поддержка – значит, вы не обойдетесь без нее впредь, и тогда вам нечего надеяться на успехи в дальнейшем.
Если уж станет совсем худо, – продолжал психолог, пристально глядя на Конвея, – если выйдет из строя кишечник, если вы почувствуете серьезные нарушения координации и так далее, тогда можете обратиться с просьбой, чтобы вас отстранили от этой работы.
А это, естественно, было немыслимо. Это означало – расписаться в собственной некомпетентности и трусости. Большего унижения никто на месте Конвея не мог бы представить. Он покачал головой, проворчал:
– Благодарю вас, – и вышел из кабинета.
С путаницей в мыслях и с морепродуктами не первой свежести Конвей еще мог смириться, но насчет Сенрет следовало что-то предпринять. Вероятно, пережитый им припадок тремора был случайным, однократным, и если так, то волноваться было не о чем. Но он не мог себе позволить такие допущения при том, что в самое ближайшее время ему предстояло оперировать живое существо. Ассистировать на этой операции ему должны были Сенрет и ее спутники. Нужно было что-то сделать с этой шестилапой «роковой женщиной» или с самим Конвеем.
«Бороться или приспосабливаться», – вот что фактически сказал Конвею Каррингтон. Беда Конвея была в том, что он чересчур приспосабливался, а точнее говоря – прогибался. И все же ему по-прежнему казалась логичной и правильной мысль о том, чтобы попытаться побороть влияние ЭЛНТ, хотя Каррингтон и отказался записать ему новую мнемограмму. Еще можно было побороться с огнем не с помощью огня, а с помощью сильного холода.
Быстро шагая, Конвей добрался до ближайшего люка, служившего для перехода с одного уровня на другой, и облачился в легкий скафандр. А через десять минут он уже плыл по теплой зеленоватой воде отделения для лечения АУГЛ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Конвей проснулся от страшной какофонии – звучали оглушительные взрывы, завывали сигнальные сирены. Он всегда спал очень крепко, и разбудить его мог только такой будильник. Некоторые его коллеги просыпались под негромкую приятную музыку, но для Конвея это было – мертвому припарки. Пытаясь нащупать кнопку отключения будильника, он проснулся окончательно и подумал, что полчасика перед завтраком было бы неплохо поползать по дну личного озерца. В принципе он был не против того, чтобы, размявшись как следует, слопать парочку разноцветных рыбешек – уж больно они в последнее время разжирели и обленились. Конвей стоял на четвереньках и уже вознамерился открыть скользящую дверь комнаты головой, когда наконец сообразил, что происходит: ЭЛНТ улучил удобное время, когда он был спросонья, и завладел его сознанием.
Хорошо еще, что он не забыл одеться. Мельфиане одеждой вообще не пользовались.
Завтрак, как и ужин, представлял собой некий компромисс. За столиком рядом с Конвеем сидел еще один врач-землянин, со столь же явным отсутствием энтузиазма поедавший странное ассорти блюд. Они обменялись кислыми ухмылками, и вскоре Конвей отправился на двести третий уровень.
В тот день все было плохо, а на следующий – еще хуже. Занятия вступили в фазу активных дискуссий и тянулись по три часа с утра и после полудня. Разговоры плавно накладывались на время обеда, и Конвей был вынужден разговаривать на профессиональные темы, обедая с ЭЛНТ. Не так его удручал процесс поглощения пищи, как то, что ему приходилось находиться в обществе мельфиан по восемь часов кряду каждый день. Удрученности его попросту не было предела. Он не в силах был столько времени страдать о Сенрет, лично созерцая ее.
В одном из коридоров, где оказалось особенно много народу, Конвей резко отступил в сторону, дав дорогу слоноподобному ФГЛИ. При этом он налетел на Сенрет и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за одну из ее левых лап. От этого прикосновения Конвея словно током ударило, хотя человеческая половина его сознания говорила ему, что на ощупь конечность мельфианихи похожа на теплое, чуть сырое бревно. Конвей поспешно отстранился. Его щеки пылали стыдливым румянцем.
– Примите мои извинения, – прозвучал из динамика транслятора перевод голоса Сенрет, лишенный, естественно, каких бы то ни было эмоций. – Мы, мельфиане, такие неуклюжие.
– О нет, я сам виноват, – промямлил Конвей и горячо добавил: – Напротив, вы весьма изящны и красивы…
Он спохватился и умолк, побоявшись того, что другие двое мельфиан решат, что он осыпает комплиментами не всю мельфианскую расу, а конкретно Сенрет. Вот так Конвей впервые завел с дамой-мельфианкой разговор не на чисто профессиональную тему. Руки у него мелко дрожали.
В это мгновение он решил, что ему пора повидаться с О'Марой. С завтрашнего дня мельфиане должны были приступить к занятиям с муляжами, и Конвей никак не мог позволить, чтобы при этом у него дрожали руки.
Но О'Мары на месте не оказалось.
– Он приболел, – сообщил Каррингтон, молодой круглолицый психолог, сидевший за письменным столом О'Мары. – Похоже, его трубопроводы засорены холестерином или еще чем-то в этом роде. Короче говоря, Отделение Патофизиологии решило покопаться в нем с недельку. Могу ли я чем-то вам помочь?
Конвей на этот вопрос ответил утвердительно, после чего описал свои ментальные неурядицы в несколько отредактированном виде. Затем он попросил разрешения записать еще одну мельфианскую мнемограмму, донор которой отличался бы холодностью и безэмоциональностью. Конвей надеялся на то, что новая мнемограмма заглушит любвеобильность первого донора и что тогда на первый план выступят его собственные, человеческие эмоции и он сможет игнорировать Сенрет.
Каррингтон немного подумал и сказал:
– С одной стороны, при таком раскладе вы можете ощутить еще большее смятение чувств, но с другой – может, что и получится. То есть если бы я согласился помочь вам, а я не соглашусь.
– Но почему?! – возмущенно воскликнул Конвей.
– Потому что таково распоряжение О'Мары, – как ни в чем не бывало, ответил Каррингтон. – Он насчет вас оставил четкие инструкции. Никакой помощи, никаких уколов, никаких лекарств – короче говоря, никакой помощи в преодолении трудностей. Испытываемое вами смятение понятно, я вам искренне сочувствую, но помогать вам на данном этапе – нет, это не самая удачная мысль. Вы должны сами придумать, как приспособиться к создавшейся ситуации. Через это проходят все новоиспеченные Старшие врачи. Если вам сейчас будет оказана психологическая поддержка – значит, вы не обойдетесь без нее впредь, и тогда вам нечего надеяться на успехи в дальнейшем.
Если уж станет совсем худо, – продолжал психолог, пристально глядя на Конвея, – если выйдет из строя кишечник, если вы почувствуете серьезные нарушения координации и так далее, тогда можете обратиться с просьбой, чтобы вас отстранили от этой работы.
А это, естественно, было немыслимо. Это означало – расписаться в собственной некомпетентности и трусости. Большего унижения никто на месте Конвея не мог бы представить. Он покачал головой, проворчал:
– Благодарю вас, – и вышел из кабинета.
С путаницей в мыслях и с морепродуктами не первой свежести Конвей еще мог смириться, но насчет Сенрет следовало что-то предпринять. Вероятно, пережитый им припадок тремора был случайным, однократным, и если так, то волноваться было не о чем. Но он не мог себе позволить такие допущения при том, что в самое ближайшее время ему предстояло оперировать живое существо. Ассистировать на этой операции ему должны были Сенрет и ее спутники. Нужно было что-то сделать с этой шестилапой «роковой женщиной» или с самим Конвеем.
«Бороться или приспосабливаться», – вот что фактически сказал Конвею Каррингтон. Беда Конвея была в том, что он чересчур приспосабливался, а точнее говоря – прогибался. И все же ему по-прежнему казалась логичной и правильной мысль о том, чтобы попытаться побороть влияние ЭЛНТ, хотя Каррингтон и отказался записать ему новую мнемограмму. Еще можно было побороться с огнем не с помощью огня, а с помощью сильного холода.
Быстро шагая, Конвей добрался до ближайшего люка, служившего для перехода с одного уровня на другой, и облачился в легкий скафандр. А через десять минут он уже плыл по теплой зеленоватой воде отделения для лечения АУГЛ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73