— Ваша насмешка, сэр, не ответ. Я от вас не отступлюсь, пока не получу полного разъяснения относительно ваших бесчестных замыслов: вы пойдете со мной в суд.
— Да будет так, — сказал Рэшли и сделал два-три шага, как бы сопровождая меня, но остановился и добавил: — Если бы я уступил вашему желанию, вы скоро почувствовали бы, у кого из нас больше причин бояться суда. Но я не хочу ускорять вашу гибель. Ступайте, юноша! Ищите забавы в мире поэтических фантазий и предоставьте будничные дела тем, кто знает в них толк и умеет их вести.
Он, я думаю, нарочно старался меня раздразнить — и достиг своего.
— Мистер Осбалдистон, — сказал я, — этот наглый тон вам не поможет. Вам следует знать, что имя, которое мы оба носим, никогда не допускало оскорбления, и в моем лице оно никогда не покроется позором.
— Вы мне напоминаете, — сказал Рэшли, метнув на меня сумрачный взгляд, — что оно было опозорено в моем лице, и напоминаете мне также, кем! Вы думаете, что я забыл тот вечер в Осбалдистон-холле, когда вы пошло и безнаказанно глумились надо мной? За оскорбление, которое может быть смыто только кровью, за то, что вы неоднократно становились мне поперек дороги, и каждый раз с ущербом для меня, за безумное упорство, с которым вы старались разрушить мои замыслы, важности которых вы не знаете и не способны оценить, — за все это, сэр, вы должны со мной расквитаться, и скоро настанет день расплаты.
— Пусть настает, когда угодно, — был мой ответ, — я его с готовностью встречу. Но вы забыли, кажется, самое тяжкое обвинение: что я имел удовольствие помочь мисс Вернон — при поддержке ее собственного здравого смысла и врожденной добродетели — выпутаться из ваших гнусных сетей.
Помню, темные глаза Рэшли зажглись настоящим огнем при этом язвительном уколе, и все же голос его сохранил тот же спокойный, выразительный тон, которым мои противник вел до сих пор разговор.
— Мои намерения относительно вас, молодой человек, — отвечал он, — были сперва менее для вас опасны и согласовались более с моим теперешним положением и полученным мною воспитанием. Но вы, я вижу, непременно желаете навлечь на себя наказание, какого заслуживает ваша мальчишеская наглость. Идите за мной следом к укромному месту, где мы можем меньше опасаться помехи.
Итак, я пошел за ним, зорко следя за каждым его движением, так как считал его способным на самые дурные поступки. Мы вышли на открытую лужайку в глухой части сада, разделанной в голландском вкусе, — подстриженные кусты живой изгороди, две-три статуи. Я был настороже — к счастью своему, потому что Рэшли обнажил шпагу и направил ее в мою грудь прежде, чем я успел сбросить плащ или вынуть клинок из ножен; только быстрый прыжок на два шага назад спас мне жизнь. Рэшли имел преимущество в оружии: его шпага, насколько я помню, была длиннее моей, а клинок был у нее трехгранный, какие теперь везде в ходу, тогда как у меня был так называемый саксонский клинок — узкий, плоский, обоюдоострый и менее послушный, чем у противника. В остальном мы были, пожалуй, равны: если я превосходил Рэшли ловкостью, то он был сильнее и хладнокровнее. В самом деле, он дрался, как дьявол, не как человек, — с ярой злобой и жаждой крови, умеряемыми той холодной расчетливостью, от которой самые дурные поступки его казались еще более дурными, превращаясь в обдуманное действие. Откровенно преследуя злую цель, он ни на миг не терял осторожности, пользовался приемом ложной атаки и всеми тонкими уловками, какие имеет в запасе искусство обороны; а тем временем готовил отчаянный выпад, который должен был привести нашу встречу к кровавой развязке.
Я, со своей стороны, дрался сперва довольно спокойно. Я был горяч и вспыльчив, но не зол, а две-три минуты ходьбы дали мне время рассудить, что Рэшли — племянник моего отца, сын дяди, который был ко мне по-своему добр, и гибель его от моей руки будет большим горем для всей нашей семьи. Поэтому я сначала пытался только обезоружить противника: полагаясь на свое превосходство в искусстве фехтования, я думал, что сделаю это без труда. Однако мне пришлось убедиться, что силы наши равны. Два-три фортеля, гибельного следствия которых я едва избежал, заставили меня отнестись к поединку с большей осторожностью. Постепенно явное посягательство Рэшли на мою жизнь ожесточило меня, и теперь я отвечал на его выпады почти с такой же яростью, с какой дрался он, так что поединок, по всей видимости, должен был иметь трагический исход, и я сам едва не пал его жертвой. Делая сильный выпад, поскользнулся и не успел оправиться и отпарировать как надо удар, которым ответил мне противник. Все же удар не достиг цели: шпага Рэшли проткнула спереди мой камзол, слегка задела ребра и вышла сзади, продрав кафтан. Но эфес ее сильно ударил меня в грудь. Я почувствовал жестокую боль и одно мгновение был уверен, что получил смертельную рану. В жажде мести я вплотную сцепился с врагом, схватившись левой рукой за эфес его шпаги и отводя назад свою, чтобы вернее пронзить противника. Нашу смертельную схватку прервал посторонний человек. Он бросился между нами и, оттолкнув нас в разные стороны, воскликнул громко и властно:
— Как! Сыновья отцов, вскормленных одною грудью, готовы пролить братскую кровь, точно они друг другу чужие? Клянусь рукой своего отца, я изрублю в куски первого из вас, кто вздумает ударить другого!
Я глядел в изумлении. Говоривший был не кто иной, как Кэмбел. Он обнажил палаш с чашевидной рукоятью и, говоря, быстро вертел им над головой, словно в подкрепление своих слов. Рэшли и я молча глядели на неожиданного посредника, который продолжал увещевать нас, каждого по очереди.
— Неужели, мистер Фрэнсис, вы предполагаете восстановить кредит вашего отца, перерезав горло вашему двоюродному брату или дав себя заколоть в саду глазговского колледжа? А вы, мистер Рэшли, как вы думаете, станут люди вверять человеку свою жизнь и достояние, если он в такое время, когда ему поручено большое политическое дело, ввязывается в драку, точно пьяный гилли? Нечего, молодой человек, смотреть на меня волком. Если вас разбирает злоба, сорвите ее на себе самом.
— Вы зазнаетесь, пользуясь моим теперешним положением, — ответил Рэшли, — иначе вы не посмели бы вмешиваться в дело, где задета моя честь!
— Та-та-та! Я зазнаюсь? Как я могу зазнаваться? Вы, может быть, богаче меня, мистер Осбалдистон, охотно допускаю, и, может быть, из нас двоих вы более ученый, не спорю, но, думается, вы не порядочней меня и родом не выше, и для меня будет большой новостью, если скажут, что в нем вы со мной равны. Я не посмел бы? Смелости тут и не требовалось. Мне думается, я на своем веку бывал в не менее жарких схватках, чем любой из вас, и, сделав утром дело, не вспоминал о нем за обедом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148