Разве я не носила кольчугу на теле и пистолеты в седле, поневоле изменив женственности и достоинству королевы, чтобы личным примером воодушевить своих приверженцев?
— Мы согласны, миледи, — возразил Линдсей, — что смуты, вызванные вашим же дурным управлением, могли порой потревожить вас, когда вы веселились среди ряженых и бражников, могли прервать вашу идолопоклонническую мессу или иезуитские наставления какого-нибудь французского посла, но самое длительное и тягостное путешествие, если только память мне не изменяет, ваше величество проделали из Хоуика в замок Эрмитаж, а послужило ли оно благу государства или хотя бы вашей собственной чести, останется на совести вашего величества.
Королева повернулась к Линдсею с невыразимой мягкостью и бросила на него один из тех обольстительных взглядов, которые дало ей в дар небо как бы для того, чтобы показать, как бессильны порой самые могучие женские чары.
— Линдсей, — сказала она, — вы не говорили со мной столь суровым тоном и с такой грубой насмешливостью в тот ясный летний вечер, когда мы с вами стреляли по мишеням, соревнуясь с графом Маром и Мэри Ливингстон, когда мы выиграли у них ужин в укромном садике в Сент-Эндрюсе. Тогда властитель замка Линдсей принадлежал к числу моих друзей и клялся вечно быть моим верным защитником. Чем же я обидела графа Линдсея? Или, быть может, почести изменили его нрав?
При всей жестокой бесчувственности Линдсея его, видимо, тронула эта неожиданная жалоба, но он почти тотчас же ответил:
— Всем известно, что вы, ваше величество, в то время кого угодно могли лишить рассудка. Ну что ж, я был не умней других. Но уже очень скоро более занятные люди и более искусные царедворцы оттеснили в сторону меня с моей грубоватой преданностью, и, по-моему, ваше величество еще помнит, как мои неуклюжие попытки усвоить приятные манеры доставили много веселых минут придворным хлыщам, вашим четырем Мариям и француженкам.
— Милорд, я сожалею, если оскорбила вас своей неуместной веселостью, — промолвила королева. — В качестве оправдания могу лишь сказать, что это было совершенно непреднамеренно. Вы полностью отомщены, — прибавила она со вздохом, — ибо веселостью я уж никогда больше никого не оскорблю.
— Наше время истекает, миледи, — напомнил лорд Рутвен. — Я вынужден просить вас решить тот важный вопрос, который я вам изложил.
— Как, милорд! — воскликнула королева. — Я должна ответить сразу, не получив ни минуты на размышление? Неужели члены Совета, как они себя именуют, думают, что я соглашусь на это?
— Миледи, — возразил Рутвен, — Совет придерживается того мнения, что с той роковой ночи, когда был убит король Генрих, и до дня Карбери-Хилла у вашего величества было достаточно времени, чтобы приготовиться к предложенному ныне наиболее легкому способу избежать многочисленных опасностей и тягот.
— Великий боже! — воскликнула королева. — Ивы еще считаете это благодеянием? Но ведь то, чего вы от меня требуете, любой христианский монарх счел бы утратой чести, не менее тягостной, чем утрата самой жизни. Вы отнимаете у меня мой престол, мою власть, моих подданных, мое богатство, мое государство. Что же, во имя всех святых, можете вы предложить или действительно предлагаете мне в обмен на мое согласие?
— Мы даруем вам прощение, — сурово ответил Рутвен. — Мы предоставим вам место и дадим возможность провести остаток вашей жизни в уединении и раскаянии, мы дадим вам время примириться с небом и приобщиться к истинной вере, которую вы всегда отвергали и преследовали.
Королева побледнела, услышав угрозу, которая отчетливо прозвучала не только в словах, но и в суровом, неумолимом тоне говорившего.
— А если я не соглашусь на ваше столь жестоко навязываемое требование, милорд, что тогда?
В ее голосе слышались и естественный женский страх и чувство оскорбленного достоинства. Наступило молчание. Казалось, никому не хотелось давать ясный ответ на этот вопрос. Наконец Рутвен сказал:
— Не знаю, нужно ли напоминать вашему величеству, столь сведущей в законах и исторических летописях нашего королевства, что убийство и прелюбодеяние являются такими преступлениями, за которые до сих пор даже королевы подлежали смертной казни.
— Но откуда, милорд, и каким образом возникло такое страшное обвинение против той, которая стоит сейчас перед вами? — спросила королева Мария. — Лживая и отвратительная клевета, отравившая общественное мнение в Шотландии и сделавшая меня беспомощной пленницей в ваших руках, бесспорно еще не есть доказательство моей вины.
— Нам не требуется более веских доказательств, — ответил суровый лорд Рутвен, — чем бесстыдный брак вдовы убитого с
Главарем шайки убийц. Те, кто соединили свои руки в роковые майские дни, уже заранее объединили сердца и мысли в действиях, всего на несколько недель предшествовавших этому браку.
— Милорд, милорд! — в волнении воскликнула королева. — Вспомните-ка лучше, сколько людей помимо меня настаивало на этом роковом браке, на этом самом злосчастном событии моей и без того злосчастной жизни. Бывает, что дурные советники подсказывают монарху пагубный шаг, но хуже демонов соблазна и предательства те из них, которые требуют к ответу своего несчастного государя за поступки, ими самими подсказанные ему. Разве вы не слыхали, милорды, о договоре, который скрепили своей подписью пэры, навязывая злополучной Марии Стюарт этот злополучный союз? Боюсь, что, если заглянуть в этот договор, который обязывал меня выйти замуж за того несчастного, там окажутся имена и Мортона, и Линдсея, и Рутвена. О стойкий и преданный лорд Хэрис, не знающий обмана и бесчестья, напрасно ты преклонил тогда передо мною свои благородные колена, предостерегая от грозившей мне опасности, и напрасно ты же первый обнажил в мою защиту свой меч, когда я действительно пострадала оттого, что пренебрегла твоим советом! О верный мой пэр и надежный рыцарь, насколько отличаешься ты от тех дурных советников, которые теперь угрожают моей жизни за то, что я попала в западню, которую они же мне и расставили.
— Миледи, — прервал ее Рутвен, — мы знаем, что вы искусно владеете даром слова, и, быть может, именно по этой причине Совет послал сюда тех, кто лучше разбирается в языке сражений, чем в хитроумных уловках законоведов и в придворных интригах. Мы хотим лишь знать, согласны ли вы, при условии сохранения вашей жизни и чести, отказаться от шотландского престола?
— А кто поручится, — спросила королева, — что вы честно выполните наш договор, если я действительно обменяю сан королевы на заточение и слезы одиночества?
— Порукой послужит наша честь и наше слово, миледи, — ответил Рутвен.
— Для поруки они слишком легковесны и ненадежны, милорд, — усмехнулась королева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Мы согласны, миледи, — возразил Линдсей, — что смуты, вызванные вашим же дурным управлением, могли порой потревожить вас, когда вы веселились среди ряженых и бражников, могли прервать вашу идолопоклонническую мессу или иезуитские наставления какого-нибудь французского посла, но самое длительное и тягостное путешествие, если только память мне не изменяет, ваше величество проделали из Хоуика в замок Эрмитаж, а послужило ли оно благу государства или хотя бы вашей собственной чести, останется на совести вашего величества.
Королева повернулась к Линдсею с невыразимой мягкостью и бросила на него один из тех обольстительных взглядов, которые дало ей в дар небо как бы для того, чтобы показать, как бессильны порой самые могучие женские чары.
— Линдсей, — сказала она, — вы не говорили со мной столь суровым тоном и с такой грубой насмешливостью в тот ясный летний вечер, когда мы с вами стреляли по мишеням, соревнуясь с графом Маром и Мэри Ливингстон, когда мы выиграли у них ужин в укромном садике в Сент-Эндрюсе. Тогда властитель замка Линдсей принадлежал к числу моих друзей и клялся вечно быть моим верным защитником. Чем же я обидела графа Линдсея? Или, быть может, почести изменили его нрав?
При всей жестокой бесчувственности Линдсея его, видимо, тронула эта неожиданная жалоба, но он почти тотчас же ответил:
— Всем известно, что вы, ваше величество, в то время кого угодно могли лишить рассудка. Ну что ж, я был не умней других. Но уже очень скоро более занятные люди и более искусные царедворцы оттеснили в сторону меня с моей грубоватой преданностью, и, по-моему, ваше величество еще помнит, как мои неуклюжие попытки усвоить приятные манеры доставили много веселых минут придворным хлыщам, вашим четырем Мариям и француженкам.
— Милорд, я сожалею, если оскорбила вас своей неуместной веселостью, — промолвила королева. — В качестве оправдания могу лишь сказать, что это было совершенно непреднамеренно. Вы полностью отомщены, — прибавила она со вздохом, — ибо веселостью я уж никогда больше никого не оскорблю.
— Наше время истекает, миледи, — напомнил лорд Рутвен. — Я вынужден просить вас решить тот важный вопрос, который я вам изложил.
— Как, милорд! — воскликнула королева. — Я должна ответить сразу, не получив ни минуты на размышление? Неужели члены Совета, как они себя именуют, думают, что я соглашусь на это?
— Миледи, — возразил Рутвен, — Совет придерживается того мнения, что с той роковой ночи, когда был убит король Генрих, и до дня Карбери-Хилла у вашего величества было достаточно времени, чтобы приготовиться к предложенному ныне наиболее легкому способу избежать многочисленных опасностей и тягот.
— Великий боже! — воскликнула королева. — Ивы еще считаете это благодеянием? Но ведь то, чего вы от меня требуете, любой христианский монарх счел бы утратой чести, не менее тягостной, чем утрата самой жизни. Вы отнимаете у меня мой престол, мою власть, моих подданных, мое богатство, мое государство. Что же, во имя всех святых, можете вы предложить или действительно предлагаете мне в обмен на мое согласие?
— Мы даруем вам прощение, — сурово ответил Рутвен. — Мы предоставим вам место и дадим возможность провести остаток вашей жизни в уединении и раскаянии, мы дадим вам время примириться с небом и приобщиться к истинной вере, которую вы всегда отвергали и преследовали.
Королева побледнела, услышав угрозу, которая отчетливо прозвучала не только в словах, но и в суровом, неумолимом тоне говорившего.
— А если я не соглашусь на ваше столь жестоко навязываемое требование, милорд, что тогда?
В ее голосе слышались и естественный женский страх и чувство оскорбленного достоинства. Наступило молчание. Казалось, никому не хотелось давать ясный ответ на этот вопрос. Наконец Рутвен сказал:
— Не знаю, нужно ли напоминать вашему величеству, столь сведущей в законах и исторических летописях нашего королевства, что убийство и прелюбодеяние являются такими преступлениями, за которые до сих пор даже королевы подлежали смертной казни.
— Но откуда, милорд, и каким образом возникло такое страшное обвинение против той, которая стоит сейчас перед вами? — спросила королева Мария. — Лживая и отвратительная клевета, отравившая общественное мнение в Шотландии и сделавшая меня беспомощной пленницей в ваших руках, бесспорно еще не есть доказательство моей вины.
— Нам не требуется более веских доказательств, — ответил суровый лорд Рутвен, — чем бесстыдный брак вдовы убитого с
Главарем шайки убийц. Те, кто соединили свои руки в роковые майские дни, уже заранее объединили сердца и мысли в действиях, всего на несколько недель предшествовавших этому браку.
— Милорд, милорд! — в волнении воскликнула королева. — Вспомните-ка лучше, сколько людей помимо меня настаивало на этом роковом браке, на этом самом злосчастном событии моей и без того злосчастной жизни. Бывает, что дурные советники подсказывают монарху пагубный шаг, но хуже демонов соблазна и предательства те из них, которые требуют к ответу своего несчастного государя за поступки, ими самими подсказанные ему. Разве вы не слыхали, милорды, о договоре, который скрепили своей подписью пэры, навязывая злополучной Марии Стюарт этот злополучный союз? Боюсь, что, если заглянуть в этот договор, который обязывал меня выйти замуж за того несчастного, там окажутся имена и Мортона, и Линдсея, и Рутвена. О стойкий и преданный лорд Хэрис, не знающий обмана и бесчестья, напрасно ты преклонил тогда передо мною свои благородные колена, предостерегая от грозившей мне опасности, и напрасно ты же первый обнажил в мою защиту свой меч, когда я действительно пострадала оттого, что пренебрегла твоим советом! О верный мой пэр и надежный рыцарь, насколько отличаешься ты от тех дурных советников, которые теперь угрожают моей жизни за то, что я попала в западню, которую они же мне и расставили.
— Миледи, — прервал ее Рутвен, — мы знаем, что вы искусно владеете даром слова, и, быть может, именно по этой причине Совет послал сюда тех, кто лучше разбирается в языке сражений, чем в хитроумных уловках законоведов и в придворных интригах. Мы хотим лишь знать, согласны ли вы, при условии сохранения вашей жизни и чести, отказаться от шотландского престола?
— А кто поручится, — спросила королева, — что вы честно выполните наш договор, если я действительно обменяю сан королевы на заточение и слезы одиночества?
— Порукой послужит наша честь и наше слово, миледи, — ответил Рутвен.
— Для поруки они слишком легковесны и ненадежны, милорд, — усмехнулась королева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161