В конце концов получилось так, что королева, которая гордилась своим умением вести любезную беседу и считала, что в данном случае она идет на уступки своей гостье, почувствовала себя оскорбленной необщительностью леди Лохливен. Обменявшись многозначительными взглядами с леди Флеминг и Кэтрин, она слегка пожала плечами и больше не прерывала молчания. После продолжительной паузы леди Дуглас сказала:
— Я замечаю, ваше величество, что нарушаю веселье вашего почтенного круга. Прошу извинить меня, но я вдова, одиноко несущая бремя своего опасного положения; преданная моим собственным внуком, обманутая слугой, вряд ли я была достойна вашего милостивого приглашения отобедать с вами за одним столом, где от гостей, по-видимому, ждут остроумия и умения развлечь общество.
— Если леди Лохливен говорит серьезно, — сказала королева, — нам странно, что она так простодушно считает наши нынешние обеды достаточно веселыми. Хоть она и вдова, но она живет, окруженная почетом, на свободе, возглавляя дом своего покойного мужа. Мне же известна в этом мире по крайней мере одна овдовевшая женщина, при которой никогда не следовало бы упоминать об изменах и предательстве, ибо никто лучше ее не ознакомился с горьким смыслом этих слов.
— Я не собиралась, миледи, напоминать вам о ваших несчастьях, когда перечисляла свои, — ответила леди Лохливен, и за столом снова воцарилось молчание.
Наконец Мария Стюарт обратилась к леди Флеминг:
— Мы здесь не в состоянии серьезно согрешить, ma bonnenote 74, слишком уж строго нас охраняют для этого, но если бы мы действительно согрешили, можно было бы рассматривать это картезианское молчание как один из видов епитимьи. Если ты, моя милая Флеминг, плохо укрепила мою накидку, или если Кэтрин сделала кривой стежок в своей вышивке, думая о чем-то, не относящемся к ее рукоделию, или если Роланд Грейм промахнулся, стреляя по дикой утке, и разбил стекло в стрельчатом башенном окне, как это случилось с ним на прошлой неделе, теперь как раз время всем вам поразмыслить о своих грехах и покаяться в них.
— При всем моем уважении к вам, миледи, — сказала леди Лохливен, — разрешите мне, старухе, воспользоваться привилегией моего возраста и заметить, что ваши приближенные могли бы покаяться и в чем-нибудь более серьезном, чем в тех безделицах, о которых вы упомянули, и притом упомянули в таком тоне — я еще раз прошу извинить меня, — как будто вы не относитесь серьезно ни к греху, ни к покаянию.
— Вы стали теперь нашим стольником, леди Лохливен, — сказала королева, — но кроме этого вы хотите совместить ваши функции с обязанностями нашего духовника. А между тем, если уж говорить серьезно, то разрешите вас спросить, в частности, о духовнике. Почему до сих пор не выполнено обещание регента, как именует себя ваш сын? Время от времени оно возобновляется, но затем его неизменно снова нарушают. По-моему, тот, кто так много говорит о своей собственной серьезности и святости, не должен лишать других религиозной поддержки, в которой они крайне нуждаются.
— Миледи, граф Мерри действительно проявил слабость, — сказала леди Лохливен, — уступив вашему несчастному предрассудку, и присланный им папистский священник прибыл в селение Кинрос. Но Дуглас — хозяин у себя в замке, и он никогда ке допустит, чтобы его порог хотя бы на миг переступил эмиссар римского епископа.
— Но в таком случае, — сказала Мария Стюарт, — лорд регент мог бы отправить меня туда, где было бы меньше щепетильности и больше человечности.
— Тут, миледи, — возразила леди Лохливен, — вы неправильно понимаете и человечность и религию. Человечность дает больному лекарства, которые восстанавливают его здоровье, но она отказывает ему в соблазнительных деликатесах и напитках, которые приятны на вкус, но усиливают его болезнь.
— Эта ваша человечность, леди Лохливен, просто жестокость под маской лицемерной дружеской заботы. Меня здесь у вас притесняют, как будто собираясь разрушить и тело мое и душу. Но бог не допустит, чтобы вечно длилась подобная несправедливость, и те, кто принимает в ней самое активное участие, скоро получат свое возмездие.
В этот момент в покои королевы вошел Рэндл, с таким встревоженным видом, что леди Флеминг слегка вскрикнула, королева заметно вздрогнула, а леди Лохливен, слишком твердая и гордая, чтобы обнаружить свой испуг, торопливо спросила его, что произошло.
— Убили Драйфсдейла, миледи, — услышала она в ответ. — Он был убит, едва ступив на сушу, мейстером Генри Ситоном.
Теперь уже Кэтрин вздрогнула и побледнела.
— Убийце вассала Дугласа удалось ускользнуть? — быстро спросила леди Лохливен.
— Его некому было задержать, кроме старого Келти да возничего Охтермахти, — ответил Рэндл. — Слишком неравны силы, чтобы противостоять одному из отчаяннейших головорезов, не знающих себе равных среди ровесников во всей Шотландии, да еще, вероятно, имевшему неподалеку друзей и единомышленников.
— Он был убит наповал? — спросила леди Лохливен.
— Наповал, и притом по всем правилам, — ответил Рэндл. — Ситон редко наносит удар дважды. Однако тело не подверглось ограблению, и пакет вашей милости продолжает свой путь в Эдинбург вместе с Охтермахти, который выедет из Келти-бридж завтра утром. Возчик осушил две бутылки водки, чтобы изгнать страх из головы, а теперь отсыпается подле своей упряжки.
После этого рокового известия наступило молчание. Королева и леди Дуглас обменялись взглядами, как будто каждая из них обдумывала, как бы получше использовать этот эпизод в споре, который все еще не был завершен. Кэтрин Ситон поднесла платок к глазам и заплакала.
— Вот видите, миледи, к чему приводят кровавые догматы и дела фанатичных папистов, — сказала леди Лохливен.
— Нет, миледи, — возразила королева, — скажите лучше: видите ли вы, как заслуженно покарало небо кальвиниста-отравителя.
— Драйфсдейл не принадлежал ни к женевской, ни к шотландской церкви, — быстро ответила леди Лохливен.
— Все равно, он был еретиком, — настаивала Мария Стюарт. — Есть лишь один истинный и неуклонный путь; все прочие одинаково ведут к заблуждению.
— Прекрасно, миледи; это происшествие, надеюсь, примирит вас с вашим убежищем. Оно показывает, каковы нравы у тех, кто стремится вернуть вам свободу. Все они кровожадные тираны и жестокие мучители, начиная от клана Роналдов и Тоусехов на севере до Фернихерстов и Боклю на юге, от убийц Ситонов на востоке и до…
— Миледи, кажется, забывает, что я из рода Ситонов? — сказала Кэтрин, отнимая платок от лица, которое теперь пылало возмущением.
— Если я и забыла это, любезная мисс, ваше дерзкое замечание напомнило мне об этом, — ответила леди Лохливен.
— Если мой брат убил негодяя, который пытался отравить государыню и его сестру, — возразила Кэтрин, — я могу только пожалеть, что он освободил от этой работы палача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Я замечаю, ваше величество, что нарушаю веселье вашего почтенного круга. Прошу извинить меня, но я вдова, одиноко несущая бремя своего опасного положения; преданная моим собственным внуком, обманутая слугой, вряд ли я была достойна вашего милостивого приглашения отобедать с вами за одним столом, где от гостей, по-видимому, ждут остроумия и умения развлечь общество.
— Если леди Лохливен говорит серьезно, — сказала королева, — нам странно, что она так простодушно считает наши нынешние обеды достаточно веселыми. Хоть она и вдова, но она живет, окруженная почетом, на свободе, возглавляя дом своего покойного мужа. Мне же известна в этом мире по крайней мере одна овдовевшая женщина, при которой никогда не следовало бы упоминать об изменах и предательстве, ибо никто лучше ее не ознакомился с горьким смыслом этих слов.
— Я не собиралась, миледи, напоминать вам о ваших несчастьях, когда перечисляла свои, — ответила леди Лохливен, и за столом снова воцарилось молчание.
Наконец Мария Стюарт обратилась к леди Флеминг:
— Мы здесь не в состоянии серьезно согрешить, ma bonnenote 74, слишком уж строго нас охраняют для этого, но если бы мы действительно согрешили, можно было бы рассматривать это картезианское молчание как один из видов епитимьи. Если ты, моя милая Флеминг, плохо укрепила мою накидку, или если Кэтрин сделала кривой стежок в своей вышивке, думая о чем-то, не относящемся к ее рукоделию, или если Роланд Грейм промахнулся, стреляя по дикой утке, и разбил стекло в стрельчатом башенном окне, как это случилось с ним на прошлой неделе, теперь как раз время всем вам поразмыслить о своих грехах и покаяться в них.
— При всем моем уважении к вам, миледи, — сказала леди Лохливен, — разрешите мне, старухе, воспользоваться привилегией моего возраста и заметить, что ваши приближенные могли бы покаяться и в чем-нибудь более серьезном, чем в тех безделицах, о которых вы упомянули, и притом упомянули в таком тоне — я еще раз прошу извинить меня, — как будто вы не относитесь серьезно ни к греху, ни к покаянию.
— Вы стали теперь нашим стольником, леди Лохливен, — сказала королева, — но кроме этого вы хотите совместить ваши функции с обязанностями нашего духовника. А между тем, если уж говорить серьезно, то разрешите вас спросить, в частности, о духовнике. Почему до сих пор не выполнено обещание регента, как именует себя ваш сын? Время от времени оно возобновляется, но затем его неизменно снова нарушают. По-моему, тот, кто так много говорит о своей собственной серьезности и святости, не должен лишать других религиозной поддержки, в которой они крайне нуждаются.
— Миледи, граф Мерри действительно проявил слабость, — сказала леди Лохливен, — уступив вашему несчастному предрассудку, и присланный им папистский священник прибыл в селение Кинрос. Но Дуглас — хозяин у себя в замке, и он никогда ке допустит, чтобы его порог хотя бы на миг переступил эмиссар римского епископа.
— Но в таком случае, — сказала Мария Стюарт, — лорд регент мог бы отправить меня туда, где было бы меньше щепетильности и больше человечности.
— Тут, миледи, — возразила леди Лохливен, — вы неправильно понимаете и человечность и религию. Человечность дает больному лекарства, которые восстанавливают его здоровье, но она отказывает ему в соблазнительных деликатесах и напитках, которые приятны на вкус, но усиливают его болезнь.
— Эта ваша человечность, леди Лохливен, просто жестокость под маской лицемерной дружеской заботы. Меня здесь у вас притесняют, как будто собираясь разрушить и тело мое и душу. Но бог не допустит, чтобы вечно длилась подобная несправедливость, и те, кто принимает в ней самое активное участие, скоро получат свое возмездие.
В этот момент в покои королевы вошел Рэндл, с таким встревоженным видом, что леди Флеминг слегка вскрикнула, королева заметно вздрогнула, а леди Лохливен, слишком твердая и гордая, чтобы обнаружить свой испуг, торопливо спросила его, что произошло.
— Убили Драйфсдейла, миледи, — услышала она в ответ. — Он был убит, едва ступив на сушу, мейстером Генри Ситоном.
Теперь уже Кэтрин вздрогнула и побледнела.
— Убийце вассала Дугласа удалось ускользнуть? — быстро спросила леди Лохливен.
— Его некому было задержать, кроме старого Келти да возничего Охтермахти, — ответил Рэндл. — Слишком неравны силы, чтобы противостоять одному из отчаяннейших головорезов, не знающих себе равных среди ровесников во всей Шотландии, да еще, вероятно, имевшему неподалеку друзей и единомышленников.
— Он был убит наповал? — спросила леди Лохливен.
— Наповал, и притом по всем правилам, — ответил Рэндл. — Ситон редко наносит удар дважды. Однако тело не подверглось ограблению, и пакет вашей милости продолжает свой путь в Эдинбург вместе с Охтермахти, который выедет из Келти-бридж завтра утром. Возчик осушил две бутылки водки, чтобы изгнать страх из головы, а теперь отсыпается подле своей упряжки.
После этого рокового известия наступило молчание. Королева и леди Дуглас обменялись взглядами, как будто каждая из них обдумывала, как бы получше использовать этот эпизод в споре, который все еще не был завершен. Кэтрин Ситон поднесла платок к глазам и заплакала.
— Вот видите, миледи, к чему приводят кровавые догматы и дела фанатичных папистов, — сказала леди Лохливен.
— Нет, миледи, — возразила королева, — скажите лучше: видите ли вы, как заслуженно покарало небо кальвиниста-отравителя.
— Драйфсдейл не принадлежал ни к женевской, ни к шотландской церкви, — быстро ответила леди Лохливен.
— Все равно, он был еретиком, — настаивала Мария Стюарт. — Есть лишь один истинный и неуклонный путь; все прочие одинаково ведут к заблуждению.
— Прекрасно, миледи; это происшествие, надеюсь, примирит вас с вашим убежищем. Оно показывает, каковы нравы у тех, кто стремится вернуть вам свободу. Все они кровожадные тираны и жестокие мучители, начиная от клана Роналдов и Тоусехов на севере до Фернихерстов и Боклю на юге, от убийц Ситонов на востоке и до…
— Миледи, кажется, забывает, что я из рода Ситонов? — сказала Кэтрин, отнимая платок от лица, которое теперь пылало возмущением.
— Если я и забыла это, любезная мисс, ваше дерзкое замечание напомнило мне об этом, — ответила леди Лохливен.
— Если мой брат убил негодяя, который пытался отравить государыню и его сестру, — возразила Кэтрин, — я могу только пожалеть, что он освободил от этой работы палача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161