Питер Мостовой, выслушав речь Адама Вудкока, пробормотал:
— Черт побери все эти лающие, как псы, фальконеты, пушки, мортиры и как их еще там, которые в наши дни натравливают на камни и известь, словно гончих на зверя. То ли дело было в старое доброе время, когда люди обходились почти что одними кулаками! Тогда можно было осыпать каменную стену стрелами хоть всю снизу доверху — ей от этого было вреда не больше, чем от небесного града. Но что делать, плетью обуха не перешибешь…
Утешив свое оскорбленное достоинство этой старинной мудрой поговоркой, Питер Мостовой спустил подъемный мост и позволил путешественникам перейти на другой берег.
Увидев его седую голову, Роланд хотел было дать ему мелкую монету, не обращая внимания на то, что лицо старика было весьма неприветливым, по-видимому из-за преклонных лет и перенесенных несчастий. Однако Адам Вудкок удержал его от этого.
— Следовало бы еще с него взыскать за его грубость и жадность, — сказал он. — С волком, когда он лишается зубов, надо обходиться как с шелудивым псом. Оставив Питера Мостового сетовать по поводу того, что настало такое время, когда вместо мирных паломников у его переправы что ни день появляются наглые солдаты или ратники из отрядов знатных вельмож, угнетающие его и не поддающиеся на вымогательство, наши путешественники направились дальше к северу. Адам Вудкок, хорошо знакомый с этой частью страны, предложил, для того чтобы существенно сократить путь, проехать напрямик через небольшую Глендеаргскую долину, широко известную по событиям, происходившим в ней во времен;; о которых повествуется в первой половине рукописи бенедиктинца. Рассказы об этих событиях, сопровождавшиеся бесчисленными толкованиями, были хорошо известны Роланду в достоверной и искаженной передаче; ибо в замке Эвенелов, как это бывает во всех господских домах, его обитатели чаще и охотнее всего занимались пересудами о делах своих хозяев, Пока Роланд с любопытством оглядывал эту местность, где водились привидения, Адам Вудкок, всг еще сожалея о прерванном веселье и непропетой балладе, время от времени разражался куплетами вроде следующих:
— Жирны монахи неспроста:
Густое дуют пиво;
У них к капусте в дни поста
Скоромная подлива.
С попом сестра
Блудит, шустра,
Шустрей иной вдовы.
Эх, в самый раз пуститься в пляс Под зеленью листвы!
— Честное слово, дружище Вудкок, — сказал паж, — хотя я и знаю, что ты убежденный евангелист и не боишься ни святых, ни чертей, все же на твоем месте я не стал бы распевать такие нечестивые песни в Глендеаргской долине, помня о том, что здесь происходило когда-то.
— Чихать мне на ваших блуждающих духов! — сказал Адам Вудкок. — Мне до них дела не больше, чем беркуту до цепочки гусей. Да уж они все задали стрекача, с тех пор как кафедры заняты честными людьми и из уст этих людей изливается, а в уши мирян вливается истинное учение. Да, кстати, о них упоминает моя баллада, и вот как удачно вышло: я могу заодно допеть ее до конца! — И он снова затянул на тот же мотив:
— Что там за вой? То домовой
И вся ночная нечисть,
Попав в беду, спешат к пруду,
Толкаясь и калечась.
За духом дух
В трясину — бух,
Под уханье совы!
Эх, в самый раз пуститься в пляс
В тени густой листвы!
— Я полагаю, — добавил он, — что если бы у сэра Хэлберта хватило терпения дождаться, пока дело дошло бы до этого места, он бы от души посмеялся, а это как раз ему приходится делать реже всего.
— Если все то, что люди рассказывают о своей юности, — правда, — сказал Роланд, — он менее других вправе смеяться над домовыми.
— Ну да, если все, что— рассказывается, — правда, — ответил Адам Вудкок. — Но кто поручится, что это именно так и есть? А на самом-то деле все это — сказки, которыми монахи дурачили нас, простых мирян; они знали, что благодаря феям и домовым всякие там «Богородице, дево, радуйся» и «Отче наш» повышаются в цене. Но теперь, когда мы перестали поклоняться деревянным и каменным изображениям, нам не к лицу, сдается мне, бояться пузырей »а воде и теней в воздухе.
— Однако, — сказал Роланд Грейм, — поскольку католики говорят, что они не поклоняются дереву или камню и почитают изображения святых угодников лишь как знаки, а не как предметы, священные сами по себе…
— Тьфу на их болтовню, — ответил сокольничий, — гроша ломаного она не стоит. Они же сами пели совсем по-другому, когда эти их крещеные идолы насылали на них со всех четырех сторон ораву долгополых, которые отбирали у старух зерно, масло, мясо, шерсть, сыр — все, вплоть до свечных огарков, так что после отдачи десятины едва оставался один серебряный грот.
Роланда Грейма учили с давних пор, что он должен тщательно скрывать свое вероисповедание и не произносить ни слова в его защиту, когда оно подвергается нападкам, дабы не навлечь на себя подозрения в принадлежности к непопулярной и разгромленной церкви. Поэтому он позволил Адаму Вудкоку остаться победителем в споре, не противореча ему больше, но про себя все же опасался, что какой-нибудь из духов, прежде столь деятельных, отомстит за грубое зубоскальство сокольничего, пока еще они не покинули Глендеаргскую долину. Однако ничего подобного не произошло. Они спокойно провели ночь в хижине, расположенной в узкой лощине, а наутро продолжили свой путь в Эдинбург.
Глава XVII
Эдина! Скотий краса!
Твоим дворцам и башням слава!
Здесь встарь звучали голоса
Тех, кем возвысилась держава.
Берне
— Эдинбург! — воскликнул Роланд Грейм, когда он со своими спутниками поднялся на один из холмов, откуда открывался вид на великую северную столицу. — Это Эдинбург, город, о котором нам так много рассказывали!
— Так и есть, — подтвердил сокольничий. — Тут расположен наш славный Эдинбург; за двадцать миль можно увидеть дым от его очагов — облако, повисшее в небе, словно ястреб, парящий над стаей диких уток. Тут сердце Шотландии, биение которого чувствует вся страна — от Солуэй-ферта до мыса Данкансбей! Гляди, вот Старый замок; а вот здесь, справа, на холме, — Крейгмиларский замок — веселое это было местечко в те времена, когда я бывал тут.
— Не здесь ли, — спросил паж, понизив голос, — держала королева свой двор?
— Именно здесь, — ответил сокольничий, — и тогда она была королевой, хотя теперь ты не должен называть ее так. А все же, что там ни говори, много честных сердец будет горевать о Марии Стюарт, если даже все, — что люди болтают о ней, чистая правда; ибо видишь ли, мейстер Роланд, она была самым очаровательным созданием на свете, какое я когда-либо видел, и ни одна леди во всей стране не любила больше, чем она, следить за гордым полетом сокола. Мне довелось быть свидетелем большого состязания в Розлин-муре между Босуэлом — сглазил он ее, этот Босуэл, — и бароном Розливом, знавшими толк в соколиной охоте, как мало кто в Шотландии;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161