„Завтра утром вы будете проводить со мной операцию на греческой девочке“, — вы бы отказались?“ — „Я бы покончила с собою“. — „А если бы вам не позволили покончить с собою? Что бы вас ожидало в случае отказа повиноваться приказам генерала СС?“ — „Видимо, я была бы направлена в команду тяжелых работ“. — „Ничего, кроме этого?“ — удивился судья. „Думаю, нет“, — ответила доктор Лорска... Она ответила честно, достойный человек, она наивно полагала, будто лондонские судьи и присяжные знают, что такое команда тяжелых работ... Та же казнь, только более мучительная; избиения, голод, г н о й н о е умирание на нарах в течение двух-трех недель...
— Ну и чем кончился процесс? — спросил Ростопчин. — Сколько лет дали этому самому Дерингу?
— Его не осудили... Наоборот, писатель и его издатели были принуждены внести один пенс компенсации за клевету... на врача-изувера. Свидетели, которые показывали против него? Они подвержены эмоциям, и, потом, они не могут помнить всего, что было тридцать лет назад... А Деринг был заключенным, он выполнял приказ. Он не был инициатором зверства... А вас, милостивый государь, если вы решитесь на скандал, — Грешев посмотрел на Степанова, — станут спрашивать в суде, видали ли вы лично картину Врубеля в Ровенском музее? Должны ли вы выполнять все предписания московских властей? Если вы не видели эту картину, то готовы ли показать под присягой, что к продаже выставлена именно та, краденая? По поводу номера, проставленного людьми Розенберга на картине, — если он давно уж не выведен с полотна химическим способом, — представьте свидетелей! Их проезд и проживание в Лондоне — за ваш счет. Слушание дела — не менее недели... Количество свидетелей — не менее пяти... И пусть все они под присягой подтвердят, что они сами упаковывали картину и прятали в рейхе... Чушь собачья... Посадят вас в тюрьму за долги, вы же не сможете уплатить штраф фирме «Сотби», а ведь на них думаете поднять голос...
— Мы делаем не то, господа, — задумчиво сказан Ростопчин. — Мы впадаем в родной российский транс, — взгляд в нечто, никаких толковых предложений. Я задаю только один вопрос: кому было выгодно рассорить нас с доктором Золле? Кому было выгодно поставить моего сына в безвыходное положение и лишить меня тех денег, которые я отложил для аукциона? Кто не позволил мистеру Розэну войти в наше предприятие? Кому нужно следить за нами? Без ответа на эти вопросы мы безоружны...
— Я могу позвонить в Нью-Йорк, Харрисону, — сказал Степанов, — могучий журналист, его знают повсюду...
— А чем он нам поможет? — спросит князь. — Чем?
— Даст людей из здешних газет, те придут завтра в Сотби... Если ситуация предскандальная, то в наших интересах довести ее до полного скандапа, — сказан Степанов.
— Полные скандалы бывают только в России. — Грешев зашелся мелким смехом. — Здесь скандалы умеют вовремя гасить. Идеально было бы выяснить, милостивые государи, кто будет завтра биться за Врубеля. Отсюда можно начинать отсчет тех шагов, которые следует предпринять. Однако же, возможно, звонок мистеру Харрисону будет не лишний, если только он решит помочь вам, а не отойдет в сторону. Я согласен с князем, дело совсем не простое, отнюдь не простое...
— Поздно звонить Харрисону, — заметил Ростопчин. Степанов посмотрел на часы:
— Это в Англии не звонят после десяти, ш о к и н г, а в Штатах сейчас только-только кончилось время ланча...
...Харрисон был в редакции, подивился звонку Степанова; «Рад слышать тебя, что нового; у меня все нормально, если не считать того, что старею; бег трусцой не помогает; ну, давай, я весь внимание»; не перебил ни разу; долго молчат после того, как Степанов рассказал дело; попросил обождать; «возьму старые записные книжки и закурю сигарету; записывай; Боб Врэшли, очень сильный обозреватель, не зашоренный, говори с ним откровенно; нет, можно позвонить даже ночью, он богемный парень; утром я свяжусь со стариками в газетах, возможно, они пришлют своих репортеров в Сотби и на твое послезавтрашнее шоу в театре, об этом стоит написать, паблисити поможет тебе и в деле с этим Врубелем; позвони завтра вечером, сюда или домой, расскажи, что происходит, дай мне время подумать».
Степанов положил трубку, посмотрел на Ростопчина; перевел взгляд на Грешева; тот сказал, что Боб Врэшли серьезный человек, к его слову прислушиваются, и в это как раз время раздался звонок телефона; Грешев вздрогнул, и Степанов заметил, как в глазах старика появился испуг.
— Слушаю, — сказал Грешев, сняв трубку. — Да, это я.
Фол говорил медленно, тяжелыми, короткими фразами:
— Иван Ефимович, вас тревожит Вакс... Вы вправе говорить с вашими соплеменниками обо всем... Но, я полагаю, в ваших интересах не обсуждать нашу с вами беседу. Я очень надеюсь на ваше благоразумие. Дело серьезнее, чем вы думаете. Последствия могут быть самыми неожиданными. Или вы уже рассказали им о моем к вам визите?
— Нет, — ответил Грешев. — Но сейчас скажу.
X
«Милостивый государь, Николай Сергеевич!
Врубель снова запсиховал, детей на улицах величает на «вы», маньяк!
От такого можно ждать чего угодно, потому-то и надобно его держать постоянно под надзором врачей, неровен час, и за нож схватится! Так ведь нет же! Не кто иной, как Ник. Павл. Рябушинский, решил создать галерею русских писателей. Не спорю, идея хороша, но предложить Врубелю, содержащемуся в доме умалишенных, писать портрет Валерия Брюсова?! Вы что-нибудь понимаете? Я самым решительным образом отказываюсь взять в толк эдакое решение московского толстосума. Вы, случаем, не осведомлены, — Рябушинский — русский ? Или тоже из полячишек? Если лях, тогда понятно, свой свояка видит издалека!
Говорят, Брюсов приходит к сумасшедшему вооруженным, боится за свою жизнь. Хотя тоже хорош гусь... Сплошной модерн, либеральные намеки, столь угодные пьяной матросне, студентишкам да рабочей черни...
У нас, слава Богу, положение нормализовалось, особенно после того, как стали нещадно стрелять революционеров. Время либерала Витте кончилось, храни нас господь от такого рода говорунов. Только плетка и кнут, а на ослушающихся — петля! Иначе с нашим народцем говорить нельзя, больно доверчив, легко внимает чужим словесам и не нашим идеям.
Удар мой против портрета Брюсова будет нанесен не по убогому Врубелю, он уж и не понимает толком, что об нем пишут, но по Рябушинскому и всем нашим доморощенным меценатам, дабы впредь было неповадно тащить в выставочные залы «творения» душевнобольных — шхизофрэниа, сказывают, заразительна.
Пожалуйста, милейший Николай Сергеевич, похлопочите, чтобы «Новое время» поскорее перевело мне гонорары. Там накопилось порядком, а мы намерены с Танечкой уехать в Берлин. Оттуда легче видеть происходящее в несчастной России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91