Если так, Марзак, то уж лучше бы тебе было задохнуться у меня в чреве!
Марзак отпрянул от матери, охваченной порывом истинно итальянской ярости. В нем проснулась обида: он чувствовал, что в таких словах, произнесенных женщиной, будь она двадцать раз его матерью, есть нечто оскорбительное для его мужского достоинства.
— А что я могу сделать? — крикнул он.
— И ты еще спрашиваешь! На то ты и мужчина, чтобы думать и действовать! Говорю тебе: эта помесь христианина и еврея изничтожит тебя. Он ненасытен, как саранча, лукав, как змей, свиреп, как пантера. О Аллах! Зачем только родила я сына! Пусть бы люди называли меня матерью ветра! Это лучше, чем родить на свет мужчину, который не умеет быть мужчиной!
— Научи меня, — воскликнул Марзак, — наставь, скажи, что делать, и увидишь — я не обману твоих ожиданий! А до тех пор избавь меня от оскорблений. Иначе я больше не приду к тебе.
Услышав угрозу Марзака, непостижимая женщина вскочила со своего мягкого ложа. Она бросилась к сыну и, обняв его шею руками, прижалась щекой к его щеке. Двадцать лет, проведенные в гареме паши, не убили в ней дочери Европы: она осталась страстной сицилийкой, в материнской любви неистовой, как тигрица.
— О, мое дитя, мой дорогой мальчик, — почти прорыдала Фензиле, — ведь только страх за тебя делает меня жестокой. Я сержусь, потому что вижу, как другой стремится занять рядом с твоим отцом место, которое должно принадлежать тебе. Ах! Но мы победим, мы добьемся своего, мой сладчайший сын. Я найду способ вернуть это чужеземное отребье в навозную кучу, откуда он выполз. Верь мне, о Марзак! Но тише… Сюда идет твой отец. Уйди, оставь меня наедине с ним.
Удалив Марзака, Фензиле проявила свою всегдашнюю предусмотрительность; она знала, что без свидетелей Асад легче поддается ее убеждениям, тогда как при других гордость заставляет его обрывать ее на полуслове. Марзак скрылся за резной ширмой сандалового дерева, закрывавшей один из входов в комнату, в ту минуту, когда фигура Асада показалась в другом.
Паша шел, улыбаясь и поглаживая длинную бороду тонкими смуглыми пальцами; джуба волочилась за ним по полу.
— Без сомнения, ты уже обо всем слышала, о Фензиле, — произнес он. — Довольна ли ты ответом?
Фензиле снова опустилась на подушки и лениво разглядывала себя в стальное зеркальце, оправленное в серебро.
— Ответом? — вяло повторила она, и в голосе ее прозвучали нескрываемое презрение и легкая насмешка. — Вполне довольна. Сакр аль-Бар рискует жизнью двухсот сыновей ислама и кораблем, принадлежащим государству, ради путешествия в Англию, не имея иной цели, кроме захвата двух пленников. Только двух, тогда как, будь его намерения искренними, их было бы две сотни.
— Ба! И это все, что ты слышала? — спросил паша, в свою очередь передразнивая Фензиле.
— Все остальное не имеет значения, — ответила она, продолжая смотреться в зеркало. — Я слышала, но это не столь существенно, что на обратном пути, случайно встретив франкский корабль, на котором так же случайно оказался богатый груз, Сакр аль-Бар захватил его от твоего имени.
— Случайно, говоришь ты?
— А разве нет? — Она опустила зеркало, и ее дерзкий, вызывающий взгляд бесстрашно встретился со взглядом паши. — Или ты скажешь, что такая встреча с самого начала входила в его расчеты?
Паша нахмурился и задумчиво опустил голову. Увидев, что перевес на ее стороне, Фензиле поспешила воспользоваться им.
— По счастливой случайности ветер пригнал «голландца» под нос к Сакр аль-Бару, по еще более счастливой случайности на его борту оказался богатый груз, благодаря чему твой любимец сумел настолько ослепить тебя зрелищем золота и драгоценных каменьев, что ты не разглядел истинной цели его плавания.
— Истинной цели? — тупо переспросил паша. — Какова же была его истинная цель?
Фензиле улыбнулась, как бы давая понять, что здесь для нее нет никакой тайны; на самом же деле — чтобы скрыть свое полнейшее неведение и неспособность назвать причину, пусть даже отдаленно приближающуюся к истине.
— Ты спрашиваешь меня, о проницательный Асад? Разве твои глаза менее зорки, а ум менее остер, чем у меня? Разве то, что ясно мне, может оставаться сокрытым от тебя? Или твой Сакр аль-Бар околдовал тебя чарами вавилонскими?
Паша крупными шагами подошел к Фензиле и жилистой старческой рукой грубо схватил ее за запястье.
— Его цель.., о негодная! Открой свои грязные мысли! Говори!
Фензиле выпрямилась; щеки ее пылали, весь облик выражал непокорность.
— Я не стану говорить, — сказала она.
— Не станешь? Клянусь головой Аллаха! Как смеешь ты стоять предо мною и не повиноваться мне, твоему повелителю?! Я велю высечь тебя, Фензиле. Все эти годы я был слишком мягок с тобой, настолько мягок, что ты забыла про розги, которые ожидают непокорную жену. Так говори же, пока рубцы не покрыли твою плоть, хотя, если хочешь, можешь говорить и после этого.
— Не буду, — повторила Фензиле, — и пусть меня вздернут на дыбу, я все равно ни слова не произнесу больше про Сакр аль-Бара. Разве стану я открывать правду лишь затем, чтобы меня пинали ногами, осмеивали и называли лгуньей и матерью лжи?
Затем, внезапно изменив манеру поведения и залившись слезами, она вскричала:
— О, источник моей жизни! Как жесток и несправедлив ты ко мне! Теперь она распростерлась ниц перед Асадом, обхватив руками его колени, и ее грациозная поза дышала покорностью и послушанием.
— Когда любовь к тебе побуждает меня говорить о том, что я вижу, единственной наградой мне служит твой гнев, снести который выше моих сил. Под его тяжестью я лишаюсь чувств.
Паша нетерпеливо оттолкнул ее.
— Сколь несносен язык женщины! — воскликнул он и вышел, зная по опыту, что, задержись он хоть ненадолго, на него обрушится нескончаемый поток слов.
Но яд, столь искусно поднесенный, начал свое медленное действие. Он проник в мозг паши и стал терзать его сомнениями. Ни одна, даже самая обоснованная причина, выдвинутая Фензиле для объяснения странного поведения Сакр аль-Бара, не могла бы так неотступно и навязчиво преследовать Асада, как намек на то, что таковая причина есть. Он будил в Асаде смутные, неясные чувства, отогнать которые было невозможно в силу их неуловимости и неопределенности. С нетерпением ожидал паша наступления утра и прихода самого Сакр аль-Бара, но уже без того сердечного волнения, с каким отец ожидает прихода любимого сына.
Тем временем Сакр аль-Бар прохаживался по юту каракки, наблюдая, как в городе, беспорядочно разбросанном по склону холма, постепенно гаснут огни. Взошла луна. Она залила город белым холодным сиянием, обрисовала резкие черные тени минаретов и слегка трепещущих финиковых пальм, разбросала по спокойным водам залива серебряные блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Марзак отпрянул от матери, охваченной порывом истинно итальянской ярости. В нем проснулась обида: он чувствовал, что в таких словах, произнесенных женщиной, будь она двадцать раз его матерью, есть нечто оскорбительное для его мужского достоинства.
— А что я могу сделать? — крикнул он.
— И ты еще спрашиваешь! На то ты и мужчина, чтобы думать и действовать! Говорю тебе: эта помесь христианина и еврея изничтожит тебя. Он ненасытен, как саранча, лукав, как змей, свиреп, как пантера. О Аллах! Зачем только родила я сына! Пусть бы люди называли меня матерью ветра! Это лучше, чем родить на свет мужчину, который не умеет быть мужчиной!
— Научи меня, — воскликнул Марзак, — наставь, скажи, что делать, и увидишь — я не обману твоих ожиданий! А до тех пор избавь меня от оскорблений. Иначе я больше не приду к тебе.
Услышав угрозу Марзака, непостижимая женщина вскочила со своего мягкого ложа. Она бросилась к сыну и, обняв его шею руками, прижалась щекой к его щеке. Двадцать лет, проведенные в гареме паши, не убили в ней дочери Европы: она осталась страстной сицилийкой, в материнской любви неистовой, как тигрица.
— О, мое дитя, мой дорогой мальчик, — почти прорыдала Фензиле, — ведь только страх за тебя делает меня жестокой. Я сержусь, потому что вижу, как другой стремится занять рядом с твоим отцом место, которое должно принадлежать тебе. Ах! Но мы победим, мы добьемся своего, мой сладчайший сын. Я найду способ вернуть это чужеземное отребье в навозную кучу, откуда он выполз. Верь мне, о Марзак! Но тише… Сюда идет твой отец. Уйди, оставь меня наедине с ним.
Удалив Марзака, Фензиле проявила свою всегдашнюю предусмотрительность; она знала, что без свидетелей Асад легче поддается ее убеждениям, тогда как при других гордость заставляет его обрывать ее на полуслове. Марзак скрылся за резной ширмой сандалового дерева, закрывавшей один из входов в комнату, в ту минуту, когда фигура Асада показалась в другом.
Паша шел, улыбаясь и поглаживая длинную бороду тонкими смуглыми пальцами; джуба волочилась за ним по полу.
— Без сомнения, ты уже обо всем слышала, о Фензиле, — произнес он. — Довольна ли ты ответом?
Фензиле снова опустилась на подушки и лениво разглядывала себя в стальное зеркальце, оправленное в серебро.
— Ответом? — вяло повторила она, и в голосе ее прозвучали нескрываемое презрение и легкая насмешка. — Вполне довольна. Сакр аль-Бар рискует жизнью двухсот сыновей ислама и кораблем, принадлежащим государству, ради путешествия в Англию, не имея иной цели, кроме захвата двух пленников. Только двух, тогда как, будь его намерения искренними, их было бы две сотни.
— Ба! И это все, что ты слышала? — спросил паша, в свою очередь передразнивая Фензиле.
— Все остальное не имеет значения, — ответила она, продолжая смотреться в зеркало. — Я слышала, но это не столь существенно, что на обратном пути, случайно встретив франкский корабль, на котором так же случайно оказался богатый груз, Сакр аль-Бар захватил его от твоего имени.
— Случайно, говоришь ты?
— А разве нет? — Она опустила зеркало, и ее дерзкий, вызывающий взгляд бесстрашно встретился со взглядом паши. — Или ты скажешь, что такая встреча с самого начала входила в его расчеты?
Паша нахмурился и задумчиво опустил голову. Увидев, что перевес на ее стороне, Фензиле поспешила воспользоваться им.
— По счастливой случайности ветер пригнал «голландца» под нос к Сакр аль-Бару, по еще более счастливой случайности на его борту оказался богатый груз, благодаря чему твой любимец сумел настолько ослепить тебя зрелищем золота и драгоценных каменьев, что ты не разглядел истинной цели его плавания.
— Истинной цели? — тупо переспросил паша. — Какова же была его истинная цель?
Фензиле улыбнулась, как бы давая понять, что здесь для нее нет никакой тайны; на самом же деле — чтобы скрыть свое полнейшее неведение и неспособность назвать причину, пусть даже отдаленно приближающуюся к истине.
— Ты спрашиваешь меня, о проницательный Асад? Разве твои глаза менее зорки, а ум менее остер, чем у меня? Разве то, что ясно мне, может оставаться сокрытым от тебя? Или твой Сакр аль-Бар околдовал тебя чарами вавилонскими?
Паша крупными шагами подошел к Фензиле и жилистой старческой рукой грубо схватил ее за запястье.
— Его цель.., о негодная! Открой свои грязные мысли! Говори!
Фензиле выпрямилась; щеки ее пылали, весь облик выражал непокорность.
— Я не стану говорить, — сказала она.
— Не станешь? Клянусь головой Аллаха! Как смеешь ты стоять предо мною и не повиноваться мне, твоему повелителю?! Я велю высечь тебя, Фензиле. Все эти годы я был слишком мягок с тобой, настолько мягок, что ты забыла про розги, которые ожидают непокорную жену. Так говори же, пока рубцы не покрыли твою плоть, хотя, если хочешь, можешь говорить и после этого.
— Не буду, — повторила Фензиле, — и пусть меня вздернут на дыбу, я все равно ни слова не произнесу больше про Сакр аль-Бара. Разве стану я открывать правду лишь затем, чтобы меня пинали ногами, осмеивали и называли лгуньей и матерью лжи?
Затем, внезапно изменив манеру поведения и залившись слезами, она вскричала:
— О, источник моей жизни! Как жесток и несправедлив ты ко мне! Теперь она распростерлась ниц перед Асадом, обхватив руками его колени, и ее грациозная поза дышала покорностью и послушанием.
— Когда любовь к тебе побуждает меня говорить о том, что я вижу, единственной наградой мне служит твой гнев, снести который выше моих сил. Под его тяжестью я лишаюсь чувств.
Паша нетерпеливо оттолкнул ее.
— Сколь несносен язык женщины! — воскликнул он и вышел, зная по опыту, что, задержись он хоть ненадолго, на него обрушится нескончаемый поток слов.
Но яд, столь искусно поднесенный, начал свое медленное действие. Он проник в мозг паши и стал терзать его сомнениями. Ни одна, даже самая обоснованная причина, выдвинутая Фензиле для объяснения странного поведения Сакр аль-Бара, не могла бы так неотступно и навязчиво преследовать Асада, как намек на то, что таковая причина есть. Он будил в Асаде смутные, неясные чувства, отогнать которые было невозможно в силу их неуловимости и неопределенности. С нетерпением ожидал паша наступления утра и прихода самого Сакр аль-Бара, но уже без того сердечного волнения, с каким отец ожидает прихода любимого сына.
Тем временем Сакр аль-Бар прохаживался по юту каракки, наблюдая, как в городе, беспорядочно разбросанном по склону холма, постепенно гаснут огни. Взошла луна. Она залила город белым холодным сиянием, обрисовала резкие черные тени минаретов и слегка трепещущих финиковых пальм, разбросала по спокойным водам залива серебряные блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94