Я выполнял фокус, который называется «Исчезновение девушки». Эту иллюзию приятно и показывать, и смотреть: она не требует сложного реквизита. Моя ассистентка сидит на обыкновенном деревянном стуле в центре сцены; я закутываю ее большим покрывалом. Аккуратно разглаживаю все складки. Фигура девушки все в той же позе рельефно вырисовывается под белой тканью. Особенно четко обозначаются голова и плечи.
Плавным движением я снимаю покрывало… на стуле никого нет! И вообще на сцене только и есть, что этот стул да я сам, с покрывалом в руках.
Сегодня, сняв покрывало, я, к своему изумлению, обнаружил, что Гертруда, оцепеневшая от ужаса, все так же сидит на стуле. Я потерял дар речи.
Но этим дело не ограничилось. Ни с того ни с сего вдруг откинулась крышка люка, и снизу появился человек в черном фраке, шелковом цилиндре, шарфе и мантии. С дьявольским хладнокровием Борден (а это был именно он) снял цилиндр, поклонился публике и с достоинством удалился за кулисы, оставив после себя облачко табачного дыма. Я бросился следом, твердо решив не спускать ему такой подлости, но мое внимание отвлекла сильнейшая вспышка прямо у меня над головой!
Из колосников опускался световой щит; ярко-голубые буквы складывались в слова:

ПРОФЕССОР МАГИИ!
В ЭТОМ ТЕАТРЕ РОВНО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ!
Всю сцену залило мертвенным голубоватым светом. Я дал сигнал распорядителю, стоявшему за кулисами, и он наконец-то опустил занавес, скрыв от зала мое смятение, унижение и бешенство.
Придя домой, я рассказал о случившемся Оливии, и она посоветовала:
— Надо ему отомстить, Робби. Такое спускать нельзя!
На этот раз я склонен с нею согласиться.
18 апреля 1897
Сегодня мы с Адамом впервые вынесли на суд публики свой вариант «транспортации». Репетировали более недели; исполнение получилось технически безупречным.
Однако аплодисменты оказались скорее вежливыми, нежели восторженными.
13 мая 1897
После долгих упражнений и репетиций мы с Адамом довели номер с транспортацией до такого уровня, выше которого подняться просто невозможно. Адам, проработав со мною бок о бок полтора года, научился имитировать мои движения и жесты с поразительной точностью. В таком же костюме, как мой, в несложном гриме и (чрезвычайно дорогостоящем) парике он превращается в идеального двойника.
Тем не менее всякий раз, когда мы надеемся на головокружительный успех, публика, судя по весьма прохладному приему, остается равнодушной.
Ума не приложу, как еще можно усовершенствовать этот номер. Два года назад одно лишь обещание включить его в программу увеличивало мои гонорары вдвое. Сегодня он никого не волнует. Мне это не дает покоя.
1 июня 1897
До меня доходили слухи, что Борден «усовершенствовал» свой иллюзион, но до сих пор я оставлял их без внимания. Уже несколько лет я не бывал на его представлениях и тут подумал, что нам с Адамом не мешало бы съездить в Ноттингем, где Борден выступает уже неделю. (Сегодня меня ждут в Шеффилде, но я выехал из Лондона на сутки раньше, чем требовалось, чтобы по пути завернуть на выступление Бордена.)
Надев для маскировки седой парик и ненужные очки, придав пухлость щекам и облачившись в потрепанный сюртук, я занял место в третьем ряду. Сидя в каком-то десятке футов от Бордена, я следил за его манипуляциями.
Мне многое стало ясно! Борден значительно переработал свой номер. Он более не прячется внутри ящиков. Он более не швыряет и не ловит ни мячей, ни цилиндров (сам я этим грешил вплоть до нынешней недели). И не пользуется услугами двойника.
Заявляю со всей уверенностью: Борден не пользуется услугами двойника. Лучше меня в этом вопросе не разбирается никто. Двойника я вижу невооруженным глазом. Вне всякого сомнения, Борден работает один.
Первая часть его номера выполнялась на фоне драпировки, которая загораживала сцену вплоть до кульминации. Когда полог был поднят, зрителям открылись теснящиеся во множестве сосуды, из которых вырывался пар, коробки с проводами, колбы и пробирки, а надо всем этим царил клубок поблескивающих электрических проводов. Зрелище напоминало лабораторию алхимика.
Борден прохаживался среди этого реквизита, изображая французского профессора на все тот же нелепый манер, и разглагольствовал об опасностях работы с электрическим током. В какие-то моменты он соединял концы проводов или опускал их в колбы с газом, и тогда публика видела пугающие вспышки света или слышала подобие взрывов. Вокруг его туловища летали искры, а над головой повисло облачко голубоватого дыма.
Когда приготовления подошли к концу, из оркестра донеслась барабанная дробь. Он схватил два толстых провода и драматическим жестом соединил их концы.
Последовала ослепительная вспышка, во время которой и состоялось перемещение. Прямо у нас на глазах Борден испарился со своего места (два толстых провода зазмеились по полу, с шипением выплевывая искры) и в тот же миг появился на противоположной стороне сцены — не менее чем в семи метрах от прежнего места!
Обычным способом он не смог бы мгновенно преодолеть такое расстояние. Перемещение оказалось слишком стремительным, слишком безупречным. Он появился с согнутыми руками, в которых, как могло показаться, до сих пор сжимал концы проводов, те самые, которые все так же картинно змеились по сцене.
Под гром аплодисментов Борден шагнул вперед, на поклоны. У него за спиной шипел и дымился аппарат, причудливым образом оттеняя заурядность его персоны.
Под нарастающую бурю оваций он сунул руку в нагрудный карман, словно собирался что-то достать. Сдержанно улыбаясь, он всем своим видом призывал зрителей попросить его получше. Разумеется, аплодисменты сделались еще громче, его улыбка стала шире, и рука извлекла из кармана… бумажный цветок ядовито-розового цвета.
Этот трюк отсылал к предыдущему номеру, когда одна из зрительниц выбрала из букета цветок, тут же пропавший неизвестно куда. Теперь, узрев пропавшую розочку, публика пришла в восторг. Борден поднял цветок над головой — вне всякого сомнения, это был тот самый, который выбрала женщина. Дождавшись, чтобы все в этом удостоверились, он повернул бумажный венчик другой стороной к залу и показал, что лепестки частично обуглились, словно опаленные адским пламенем! Бросив многозначительный взгляд в сторону своего аппарата, Борден напоследок низко поклонился и ушел со сцены.
Аплодисменты еще долго не смолкали; признаюсь, я тоже хлопал вместе со всеми.
Ну почему, с какой стати мой собрат-иллюзионист, столь талантливый, столь умелый, профессионал высшей марки, продолжает изводить меня своими каверзами?
5 марта 1898
Много работал; не было времени раскрыть дневник.
Уже не первый раз записи разделяет срок в несколько месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97