Как бы то ни было, за встречей стояла какая-то старая вражда. Ни один другой предмет не сближал наши семьи столь тесно и не разделял их с такой неизбежностью. Любезность моего отца, равно как и нервозность Бордена, в конце концов должна была сойти на нет. Один из них, по-видимому, произнес: ну, что нового вы можете сказать о случившемся?
Когда я обращаюсь мыслями к прошлому, идиотизм этой безвыходной ситуации меня просто удручает. Любая профессиональная тайна, сдерживавшая когда-то наших прадедов, должна была кануть в небытие вместе с ними. Никто из их потомков не стал фокусником и не обнаружил никаких склонностей к магии. Если кто-то проявил хоть малейший интерес к данному предмету, то это я — да и то лишь по необходимости, в результате некоторых попыток разобраться в происшедшем. Я прочла кое-какие книги по иллюзионному искусству и несколько биографий знаменитых фокусников. По большей части это были публикации нашего времени, а самая старая книга из всех, мною прочитанных, написана Альфредом Борденом. Как я узнала, с конца прошлого века искусство магии продвинулось далеко вперед, тогдашние популярные фокусы давно вышли из моды, а им на смену пришел более современный иллюзионизм. Например, во времена наших прадедов еще не был известен трюк с распиливанием человека. Этот знакомый всем фокус был изобретен лишь в двадцатых годах нашего века, когда ни Дантона, ни Профессора уже давно не было в живых. Магия и держится на том, чтобы иллюзионисты придумывали все более загадочные способы осуществления своих фокусов. Сейчас выступления Профессора показались бы странными, неостроумными, затянутыми, а главное — лишенными загадочности. Принесший ему известность и богатство трюк выглядел бы музейной реликвией, и любой уважающий себя соперник смог бы без труда воспроизвести этот номер и придать ему еще большую загадочность.
Несмотря на это, вражда продолжается почти сто лет.
В день визита Клайва Бордена нас, детей, в конце концов привели из детской в столовую и усадили за стол со взрослыми. Ники нам понравился, и мы обрадовались, что нам позволили сидеть рядком по одну сторону стола. Мне хорошо запомнился этот ужин, но лишь потому, что с нами был Ники. Мы с сестрой думали, что он дурачится, чтобы нас посмешить, но теперь я понимаю, что он прежде не видел накрытого по всем правилам стола и за едой ему никто никогда не прислуживал. Он просто не знал, как себя вести. Его отец время от времени одергивал мальчика, делая ему замечания или пытаясь утихомирить, но мы с Розали подначивали малыша. Отец и мать нам ничего не говорили, потому что это было не принято. Дисциплина, основанная на родительском диктате, не была в чести у нас дома; родителям и в голову не приходило ругать нас в присутствии посторонних.
Сами того не сознавая, мы своим шумным озорством, несомненно, провоцировали растущую напряженность между взрослыми. В громком голосе Клайва Бордена зазвучали повелительные и вздорные нотки, которые резали мне слух. Наши родители отвечали ему неприязненно, отбросив всякую видимость любезности. Вспыхнул какой-то спор, и отец заговорил таким тоном, которым при нас в ресторанах отчитывал официантов за нерасторопность. Когда ужин подошел к концу, отец был полупьян, полувзбешен, мать бледна и молчалива, а Клайв Борден (очевидно, тоже далеко не трезвый) без конца сетовал на свои беды. Миссис Стимпсон увела нас троих в соседнюю комнату, нашу гостиную.
Ники почему-то заплакал и стал проситься домой. Стоило нам с Розали начать его успокаивать, как он внезапно набросился на нас, колотя руками и ногами.
Что же до нашего отца, нам случалось видеть его в таком настроении и раньше.
— Мне страшно, — сказала я сестре.
— Мне тоже, — ответила Розали.
Мы стали прислушиваться. Из-за двойных дверей, отделяющих столовую от гостиной, доносились громкие голоса, прерываемые длительными паузами. Отец расхаживал по комнате, и каблуки его нетерпеливо щелкали по натертому паркету.
Глава 2
Существовала одна часть дома, куда нам, детям, ходить запрещалось. В нее вела неказистая, выкрашенная в коричневый цвет дверь, прорубленная в треугольнике стены под лестницей черного хода. Дверь эта была всегда заперта, и до приезда Клайва Бордена я ни разу не видела, чтобы туда входил хоть кто-нибудь из домашних, будь то прислуга или члены семьи.
Розали когда-то сказала, что за дверью живут привидения. Она выдумывала устрашающие образы, а потом описывала их мне или оставляла дорисовывать моему воображению. В ее рассказах присутствовали изувеченные жертвы, заточенные в подземелье, треск, грохот и скрежет при попытках бегства, безутешные заблудшие души, не находящие умиротворения, лапы и когти, готовые сцапать нас в темноте, если мы пройдем слишком близко от двери; не забывала она и о призраках, замышляющих страшную месть всем, кто живет наверху при свете солнца. У Розали было преимущество — три года разницы в возрасте, и она знала, чем меня напугать.
В детстве я постоянно испытывала страх. Наш дом — не для слабонервных. Тихими зимними вечерами усадьбу обволакивает странное безмолвие. Иногда его нарушают едва слышные, необъяснимые звуки: какие-то звери и птицы вдруг начинают двигаться, чтобы согреться; деревья и кусты шуршат ветвями; отдаленные голоса усиливаются и искажаются в узкой долине; вдоль дороги, огибающей наше поместье, тянутся жители ближней деревни. Иной раз по долине проносится северный ветер, который шелестит на вересковой пустоши, воет в скалах и заброшенных выгонах, свистит в прорезях ставней и карнизов. А дом уже очень стар, он хранит память о множестве судеб и несет на себе шрамы множества смертей. Неподходящее место для впечатлительного ребенка.
Внутри дома все вызывало у меня гнетущее чувство тревоги: мрачные коридоры и лестничные колодцы, потайные закутки и ниши, темные настенные украшения и суровые старинные портреты. В наших жилых комнатах стояла современная мебель, горел яркий свет, но за пределами их уютного мирка повсюду витали мрачные напоминания о глухих сумерках, усопших предках и древних трагедиях. Я научилась проходить по некоторым закоулкам, ускорив шаг и глядя прямо перед собой, чтобы не видеть теней этого жуткого прошлого, карауливших меня днем и ночью. Одним из таких мест был нижний коридор, рядом с лестницей черного хода, где находилась та самая выкрашенная коричневым дверь. Иногда я невольно замечала, что она слегка смещается, как будто изнутри на нее что-то давит. Происходило это, должно быть, из-за сквозняков, но, если мне случалось уловить такое движение, я непременно представляла себе коварное чудище, не оставлявшее тайных попыток открыть эту дверь.
Все свое детство — и до, и после приезда Клайва Бордена — я старалась побыстрее миновать эту дверь в дальнем конце коридора и не глядела в ее сторону, разве что случайно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97