знакомый вопрос и ответа не требует.
Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно
сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня
было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ.
Одна программа - бизнес-менеджер - рассказывала, как обстоит дело с моими
инвестициями, другая - медицинская - сообщала, когда нужно заменять органы
(между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами,
и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа
помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне
помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я
не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной
программой. Это мой научный советник и помощник на все руки Альберт
Эйнштейн.
- Робин, - с мягким укором сказал он, - вы ведь меня вызвали не для
того, чтобы проверить, подглядываю ли я?
- Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, - ответил я, и он,
правда, знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова
моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем
остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде
рентгеновского снимка.
- Пока мы разговаривали, - сказал Альберт, - я позволил себе
просветит вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш
последний кишечный трансплант, и если вы посмотрите внимательней -
подождите, я увеличу изображение, - я думаю, вы заметите, что вся эта
область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.
- Мне не нужно это объяснять! - рявкнул я. - Сколько?
- Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах,
Робин, - искренне сказал он, - трудно сказать: ведь медицина по-прежнему
не точная наука...
- Сколько!
Он вздохнул.
- Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические
последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят
через шестьдесят дней.
Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.
- Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным.
- Нет, Робин, - энергично возразил он, - оно уже серьезное.
Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием
лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. - Он помолчал,
глядя на меня. - Судя по вашему выражения, - заметил он, - какая-то
идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше.
- Я хочу остановить террористов!
- А, да, - согласился он, - это я знаю. И очень веская причина, если
мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию
и выступить перед комиссией Врат... - это верно; дело в том, что
наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто
не мог обнаружить... - попытаться убедить членов комиссии поделиться
данными о террористах. А от меня вы хотите заверения, что задержка вас не
убьет.
- Совершенно верно, мой дорогой Альберт, - я улыбнулся.
- Могу вас в этом заверить, - серьезно сказал он, - по крайней мере я
могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в этот момент вы
должны будете немедленно подвергнуться операции.
- Согласен, мой дорогой Альберт. - Я улыбнулся, но ответной улыбки не
получил.
- Однако, - продолжал он, - мне кажется, что это не единственная
причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на
уме что-то еще.
- Ох, Альберт, - вздохнул я, - ты становишься ужасно скучен, когда
начинаешь рассуждать, как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и
отключись.
И он с задумчивым видом отключился. У него были все основания
выглядеть задумчиво, потому что он прав.
Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое
не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко
внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства,
взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что
у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать
внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел
исправить их.
По крайней мере сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся
с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека,
чтобы не считаться вором?
Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где
найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда
переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической
программы, потому что разговор с нею всегда смещался от "Как мне улучшить
положение?" на "Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить
положение?" Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем.
Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так
странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога.
Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо
взаимодействует с окружением; иногда такое ощущение, что он на самом деле
здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся,
допустим, в моем доме на Таппановом море - должен признать, что это очень
удобный дом, - и всегда говорит что-нибудь вроде: "Почему вы задаете такие
метафизические вопросы, Робин?" И я понимаю, что невысказанная часть его
ответа такова: ты ведь сам все это создал.
Да, я сам все это создал. До некоторой степени. Мне повезло,
достались некоторые деньги, а деньги делают деньги, и теперь я могу купить
все, что продается. И даже кое-что из того, что не продается. У меня есть
очень многое. Есть Влиятельные Друзья. Я Человек, С Которым Следует
Считаться. Моя дорогая жена Эсси меня любит, любит по-настоящему - и
часто, несмотря на наш возраст. Так что я начинаю смеяться и меняю тему...
но ответа я так и не получил.
И даже сейчас у меня нет ответа, хотя вопросы теперь задавать гораздо
трудней.
Меня мучают угрызения совести, что я оставляю Оди Уолтерса в беде
из-за своего долгого отступления, поэтому позвольте мне закончить.
Я чувствую свою вину перед террористами, потому что они бедны, а я
богат. Перед ними вся огромная Галактика, но у нас нет возможности
доставить их туда, во всяком случае недостаточно быстро, и вот они исходят
криком. Умирают с голоду. Видят на ПВ, какой великолепной может быть жизнь
у некоторых, а потом оглядываются на свою трущобы, лачуги, хижины и видят,
в каком они положении, какие у них ничтожные шансы приобрести все эти
хорошие вещи до своей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Альберт скорее друг, чем компьютерная программа. Он достаточно
сообразителен, чтобы не отвечать на риторические вопросы. Когда-то у меня
было более десяти воспринимающих и обрабатывающих информацию программ.
Одна программа - бизнес-менеджер - рассказывала, как обстоит дело с моими
инвестициями, другая - медицинская - сообщала, когда нужно заменять органы
(между прочим, я считаю, что она вступила в заговор с другими программами,
и они совместно добавляли мне в пищу лекарства), юридическая программа
помогала не попадать в неприятности, а когда я все же в них попадал, мне
помогала моя старая психоаналитическая программа. Или пыталась помогать: я
не всегда верил Зигфриду. Но постепенно я ограничился только одной
программой. Это мой научный советник и помощник на все руки Альберт
Эйнштейн.
- Робин, - с мягким укором сказал он, - вы ведь меня вызвали не для
того, чтобы проверить, подглядываю ли я?
- Ты прекрасно знаешь, почему я тебя вызвал, - ответил я, и он,
правда, знал. Он кивнул и указал на угол комнаты, в сторону Таппанова
моря; там находится экран интеркома. Альберт управляет и им, как и всем
остальным оборудованием в доме. На экране появилось нечто вроде
рентгеновского снимка.
- Пока мы разговаривали, - сказал Альберт, - я позволил себе
просветит вас пульсирующим звуком, Робин. Посмотрите сюда. Вот это ваш
последний кишечный трансплант, и если вы посмотрите внимательней -
подождите, я увеличу изображение, - я думаю, вы заметите, что вся эта
область воспалена. Боюсь, что происходит отторжение.
- Мне не нужно это объяснять! - рявкнул я. - Сколько?
- Сколько времени до того, как положение станет критическим? Ах,
Робин, - искренне сказал он, - трудно сказать: ведь медицина по-прежнему
не точная наука...
- Сколько!
Он вздохнул.
- Я сообщу вам минимальную и максимальную оценки. Катастрофические
последствия не наступят в течение ближайшего дня и обязательно наступят
через шестьдесят дней.
Я расслабился. Не так плохо, как могло бы быть.
- Так что у меня есть время, прежде чем положение станет серьезным.
- Нет, Робин, - энергично возразил он, - оно уже серьезное.
Неприятные ощущения будут усиливаться. Вы должны немедленно начать прием
лекарств, но даже при этом вероятны очень сильные боли. - Он помолчал,
глядя на меня. - Судя по вашему выражения, - заметил он, - какая-то
идиосинкразия заставляет вас откладывать принятие мер как можно дольше.
- Я хочу остановить террористов!
- А, да, - согласился он, - это я знаю. И очень веская причина, если
мне позволено будет высказать мнение. Поэтому вы хотите лететь в Бразилию
и выступить перед комиссией Врат... - это верно; дело в том, что
наибольший вред террористы наносили с космического корабля, который никто
не мог обнаружить... - попытаться убедить членов комиссии поделиться
данными о террористах. А от меня вы хотите заверения, что задержка вас не
убьет.
- Совершенно верно, мой дорогой Альберт, - я улыбнулся.
- Могу вас в этом заверить, - серьезно сказал он, - по крайней мере я
могу следить за вами, пока ситуация не станет острой. Но в этот момент вы
должны будете немедленно подвергнуться операции.
- Согласен, мой дорогой Альберт. - Я улыбнулся, но ответной улыбки не
получил.
- Однако, - продолжал он, - мне кажется, что это не единственная
причина, по которой вы откладываете трансплантацию. Мне кажется, у вас на
уме что-то еще.
- Ох, Альберт, - вздохнул я, - ты становишься ужасно скучен, когда
начинаешь рассуждать, как Зигфрид фон Психоаналитик. Будь хорошим парнем и
отключись.
И он с задумчивым видом отключился. У него были все основания
выглядеть задумчиво, потому что он прав.
Видите ли, в самой глубине души, где я спрятал ощущение вины, которое
не сумел уничтожить Зигфрид фон Психоаналитик, так вот там, глубоко
внутри, я ощущаю, что террористы правы. Я не имею в виду все эти убийства,
взрывы и сведение людей с ума. Это всегда неправильно. Я хочу сказать, что
у них есть право быть недовольными человечеством и право требовать
внимания к себе. Я не просто хотел остановить террористов. Я хотел
исправить их.
По крайней мере сделать их не такими больными. И тут мы соприкасаемся
с моральной стороной вопроса. Сколько можно взять у другого человека,
чтобы не считаться вором?
Вопрос этот все время возникал у меня в голове, и я не знал, где
найти на него ответ. Не у Эсси, потому что разговор с Эсси всегда
переходил на состояние моих кишок. Не у моей старой психоаналитической
программы, потому что разговор с нею всегда смещался от "Как мне улучшить
положение?" на "Почему, Робин, вы считаете, что именно вы должны улучшить
положение?" Даже не у Альберта. С Альбертом я мог говорить почти обо всем.
Но когда я начинаю задавать ему подобные вопросы, он смотрит на меня так
странно, словно я попросил его определить свойства флогистона. Или Бога.
Альберт всего лишь голографическая проекция, но он очень хорошо
взаимодействует с окружением; иногда такое ощущение, что он на самом деле
здесь. И вот он начинает осматриваться в том месте, где мы находимся,
допустим, в моем доме на Таппановом море - должен признать, что это очень
удобный дом, - и всегда говорит что-нибудь вроде: "Почему вы задаете такие
метафизические вопросы, Робин?" И я понимаю, что невысказанная часть его
ответа такова: ты ведь сам все это создал.
Да, я сам все это создал. До некоторой степени. Мне повезло,
достались некоторые деньги, а деньги делают деньги, и теперь я могу купить
все, что продается. И даже кое-что из того, что не продается. У меня есть
очень многое. Есть Влиятельные Друзья. Я Человек, С Которым Следует
Считаться. Моя дорогая жена Эсси меня любит, любит по-настоящему - и
часто, несмотря на наш возраст. Так что я начинаю смеяться и меняю тему...
но ответа я так и не получил.
И даже сейчас у меня нет ответа, хотя вопросы теперь задавать гораздо
трудней.
Меня мучают угрызения совести, что я оставляю Оди Уолтерса в беде
из-за своего долгого отступления, поэтому позвольте мне закончить.
Я чувствую свою вину перед террористами, потому что они бедны, а я
богат. Перед ними вся огромная Галактика, но у нас нет возможности
доставить их туда, во всяком случае недостаточно быстро, и вот они исходят
криком. Умирают с голоду. Видят на ПВ, какой великолепной может быть жизнь
у некоторых, а потом оглядываются на свою трущобы, лачуги, хижины и видят,
в каком они положении, какие у них ничтожные шансы приобрести все эти
хорошие вещи до своей смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82