Это первый выигрыш. На фронте «Георгий» мне обеспечен—это второй выигрыш. Из полковничьего холуя я превращусь в настоящего солдата — это третий выигрыш.
— Но-но!.. — Жандарм грозно сдвинул брови.
— Молодой человек, пойдемте, — позвала еще раз Эстер. — Пока перцовка не испарилась.
— А мой молочный суп! — Молодая женщина дернула солдата за рукав.
— Не имею права отпустить задержанного. — Жандарм кашлянул. — Но, впрочем, если кто очень желает угостить, могу с ним пройти.
Было ясно: жандарм сам рассчитывал на угощение.Но солдат отказался.Люди зашептались Видно было, что они все-таки найдут способ отблагодарить его. Один мужчина сунул ему рубль. Георгий Сванидзе, поцеловав виновницу происшествия, бросил ей в корзинку подаренный рубль:
— Марш домой, девчонка! Смотри не пробуй больше устраивать крушение поезда!..
На другое утро я собрался домой. Мать приготовила два мешочка: один с ржаными сухарями, другой со смесью всяких круп — ячменной, гречневой, пшенной, лишь было бы что в котел насыпать.
— Только вот книгу на дорогу не припасла,— съязвила она. — Придется в пути смотреть по сторонам.
Вытащив из кармана латинскую грамматику, я ответил в том же тоне:
— Спасибо. У меня есть.
Глава XX
Просьба Шумана. — Лапинь и его дочь. — «У волков-разбойников и волчата с клыками».
— Ведь тебе трудно, бабушка.
— Эх, сынок, мало ли трудного на свете...
Мы с бабушкой вскапывали заступами огород за клетью и подсчитывали свое богатство. Картофеля на посадку хватит. В туеске на полатях еще с прошлого года сохранились огуречные и морковные семена. Аль-вина Залит пообещала рассаду брюквы и свеклы. Да еще Зильвестриха, проходя, заметила: «Матушка Задан, присылай на той неделе внука с корзиной. Дам капустной рассады».
Копаясь в огороде, мы лишь изредка перекидывались словом. Наконец бабушка сказала:
— Отдохни немного на травке. Пойду посмотрю чего-нибудь на обед...
Оставшись один, я еще живее заработал заступом. Кровавая мозоль со вчерашнего дня саднила и болела, но я надеялся, что скоро ладони затвердеют, как кожа на подметках, и тогда их шилом не проколешь. Внезапно мозоль прорвалась... Я обернул ладонь свежим подорожником, обвязал ниточкой и снова схватил заступ. Ладонь горела, но вспомнилась пословица: «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж», — и я продолжал рыть.
— Бог в помощь! — раздался голос Карла Шумана.
— Спасибо,— проворчал я.
— Ишь как приходится мучиться...— Сосед участливо покачал головой. — Как погляжу я, тяжело тебе, тяжело!
— Зато для здоровья полезно, — с деланным спокойствием пояснил я.
— Не сказал бы...
— Что говорить, когда я сам испробовал!
— А не бахвалишься?
— Нет нужды. Я свое здоровье знаю. Зимой кашлял, а теперь... — Я постучал в грудь согнутым пальцем.
Шуман, глянув исподлобья, несмело спросил:
— Вы в самом деле думаете обойтись без коня? «Стыда нет у этого кулака! Пришел издеваться, дразнить!»—злился я, но сдержался и спокойно произнес:
— Посмотрим... Почему не попробовать? Я слышал про помещика, у которого не было ни одного коня.
У Шумана затряслась борода;
— Шуточки!
— Какие там шуточки! Ни одного коня, только двадцать кобылиц, сорок упряжных волов и пять ослов.
Я не выдумывал: такой помещик-оригинал действительно был в Витебской губернии.
Шуман не знал, что ему делать — удивиться, возразить или обидеться. А я снова с силой вогнал заступ в землю.
— Роберт, я хотел с тобой немного поговорить. По-соседски.
— Говорите.
— Сядем.
— Садитесь! Я услышу и так.
— Как это — ты будешь работать, а я сяду!
— Разве это для вас непривычно?
— Сосед, брось дурачиться! Что было, то давно быльем поросло. Сегодня пришел к вам с открытой душой...
Стряхнув с башмаков комья грязи, я опустился на землю.
— Что там ни говори, а с заступом не работа — одна маята. Я на своих лошадях вам все вспашу и пробороную. По-соседски. Честное слово, как перед богом на исповеди!
— Хм... Видите ли, дядюшка Шуман, я несовершеннолетний, мой вексель не действителен.
Шуман повеселел:
— Какой ты ершистый!.. Самому богу не доверяешь. Все сделаю бесплатно.
Незаметно снял я с головы носовой платок и зажал его в кулаке, чтобы Шуман не увидел кровавой мозоли. — Бесплатно? А за какую услугу?
— Мелочь, совсем чепуха...
— Ближе к делу! Мне надо работать.
— Так я все время о деле. Съезди в Сенно, в уезд.
— Зачем?
— Показаться врачам.
— Врачам? Я же здоров. Грудь — как барабан.
— Какое у тебя здоровье! .. Хвалиться нечем. Каждый скажет — к военной службе не годен. Глаза косые... и грудь — точно крышка детского гробика. Рука тоже у тебя, говорят, испорчена, а если еще сгорбишься...
О затее Шумана я догадался сразу и заметил разудалым тоном:
— Меня еще в армию не призывают! До той поры обязательно стану силачом.
— А вот Альфонсу повестка. Приходится идти в рекруты.
— Что же ему? Офицером будет. Шуман засмеялся нервным смешком:
— Из Альфонса — офицер? Легче из коровы сделать кавалерийскую лошадь.
— Все-таки не понимаю...
— Не притворяйся: Букашка, да чтобы не понял! Это ты с виду такой хлипкий, а голова-то у тебя варит... Съезди вместо Альфонса на призывную комиссию, сделай милость! Кто об этом узнает... С лица ты старше своих лет выглядишь, усы уже пробиваются. Л я вам всю землю обработаю.
— Что вы! Закон есть закон. Призвали Альфонса—> ему и ехать.
— Ах, закон? — презрительно скривился Шуман.— Я дам тебе сотню целковых, только покажи, где и когда закон наказывал виноватого?
Вот так новость! Разве не угрожал Шуман соседям карой закона за корову, забредшую на его межу?
— Так или иначе, — возразил я, — только на этот раз ничем не могу помочь.
— Смилуйся, сынок! — быстро заморгал глазами Шуман.— Альфонс у меня недотепа, а все-таки сын... и единственный к тому же... Казарма для него — погибель. .. Фельдфебели одними тычками замучают до смерти. Из дому его отпустить — все равно, что живьем в бочке засолить.
— Дядюшка Шуман, — от души посоветовал я ему,— если вы любите своего Альфонса, пусть идет в армию. В казарме лишний жир сгонят, а как война окончится, приедет в Рогайне молодец молодцом.
— Роб!— Мутные глаза Шумана загорелись.— Я ведь вам всю землю вспашу, засею...
— Спасибо. Сами справимся.
— Одними заступами? Без помощи?
— Как-нибудь... Ну, прощайте, дядюшка Шуман.— Я повязал голову платком и вогнал заступ глубоко в землю...
После обеда мы снова вышли на огород. Бабушка облила мою кровоточащую ладонь карболовым раствором и перевязала чистой тряпочкой.
— Соседи, поговорим еще разок, — предложил Шуман, вторично заявясь к вечеру. Тяжело пыхтя, он расстегнул сюртук.
Бабушка взглянула на небо:
— Ну что ж, поговорим немного, пока вон та тучка не закрыла солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Но-но!.. — Жандарм грозно сдвинул брови.
— Молодой человек, пойдемте, — позвала еще раз Эстер. — Пока перцовка не испарилась.
— А мой молочный суп! — Молодая женщина дернула солдата за рукав.
— Не имею права отпустить задержанного. — Жандарм кашлянул. — Но, впрочем, если кто очень желает угостить, могу с ним пройти.
Было ясно: жандарм сам рассчитывал на угощение.Но солдат отказался.Люди зашептались Видно было, что они все-таки найдут способ отблагодарить его. Один мужчина сунул ему рубль. Георгий Сванидзе, поцеловав виновницу происшествия, бросил ей в корзинку подаренный рубль:
— Марш домой, девчонка! Смотри не пробуй больше устраивать крушение поезда!..
На другое утро я собрался домой. Мать приготовила два мешочка: один с ржаными сухарями, другой со смесью всяких круп — ячменной, гречневой, пшенной, лишь было бы что в котел насыпать.
— Только вот книгу на дорогу не припасла,— съязвила она. — Придется в пути смотреть по сторонам.
Вытащив из кармана латинскую грамматику, я ответил в том же тоне:
— Спасибо. У меня есть.
Глава XX
Просьба Шумана. — Лапинь и его дочь. — «У волков-разбойников и волчата с клыками».
— Ведь тебе трудно, бабушка.
— Эх, сынок, мало ли трудного на свете...
Мы с бабушкой вскапывали заступами огород за клетью и подсчитывали свое богатство. Картофеля на посадку хватит. В туеске на полатях еще с прошлого года сохранились огуречные и морковные семена. Аль-вина Залит пообещала рассаду брюквы и свеклы. Да еще Зильвестриха, проходя, заметила: «Матушка Задан, присылай на той неделе внука с корзиной. Дам капустной рассады».
Копаясь в огороде, мы лишь изредка перекидывались словом. Наконец бабушка сказала:
— Отдохни немного на травке. Пойду посмотрю чего-нибудь на обед...
Оставшись один, я еще живее заработал заступом. Кровавая мозоль со вчерашнего дня саднила и болела, но я надеялся, что скоро ладони затвердеют, как кожа на подметках, и тогда их шилом не проколешь. Внезапно мозоль прорвалась... Я обернул ладонь свежим подорожником, обвязал ниточкой и снова схватил заступ. Ладонь горела, но вспомнилась пословица: «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж», — и я продолжал рыть.
— Бог в помощь! — раздался голос Карла Шумана.
— Спасибо,— проворчал я.
— Ишь как приходится мучиться...— Сосед участливо покачал головой. — Как погляжу я, тяжело тебе, тяжело!
— Зато для здоровья полезно, — с деланным спокойствием пояснил я.
— Не сказал бы...
— Что говорить, когда я сам испробовал!
— А не бахвалишься?
— Нет нужды. Я свое здоровье знаю. Зимой кашлял, а теперь... — Я постучал в грудь согнутым пальцем.
Шуман, глянув исподлобья, несмело спросил:
— Вы в самом деле думаете обойтись без коня? «Стыда нет у этого кулака! Пришел издеваться, дразнить!»—злился я, но сдержался и спокойно произнес:
— Посмотрим... Почему не попробовать? Я слышал про помещика, у которого не было ни одного коня.
У Шумана затряслась борода;
— Шуточки!
— Какие там шуточки! Ни одного коня, только двадцать кобылиц, сорок упряжных волов и пять ослов.
Я не выдумывал: такой помещик-оригинал действительно был в Витебской губернии.
Шуман не знал, что ему делать — удивиться, возразить или обидеться. А я снова с силой вогнал заступ в землю.
— Роберт, я хотел с тобой немного поговорить. По-соседски.
— Говорите.
— Сядем.
— Садитесь! Я услышу и так.
— Как это — ты будешь работать, а я сяду!
— Разве это для вас непривычно?
— Сосед, брось дурачиться! Что было, то давно быльем поросло. Сегодня пришел к вам с открытой душой...
Стряхнув с башмаков комья грязи, я опустился на землю.
— Что там ни говори, а с заступом не работа — одна маята. Я на своих лошадях вам все вспашу и пробороную. По-соседски. Честное слово, как перед богом на исповеди!
— Хм... Видите ли, дядюшка Шуман, я несовершеннолетний, мой вексель не действителен.
Шуман повеселел:
— Какой ты ершистый!.. Самому богу не доверяешь. Все сделаю бесплатно.
Незаметно снял я с головы носовой платок и зажал его в кулаке, чтобы Шуман не увидел кровавой мозоли. — Бесплатно? А за какую услугу?
— Мелочь, совсем чепуха...
— Ближе к делу! Мне надо работать.
— Так я все время о деле. Съезди в Сенно, в уезд.
— Зачем?
— Показаться врачам.
— Врачам? Я же здоров. Грудь — как барабан.
— Какое у тебя здоровье! .. Хвалиться нечем. Каждый скажет — к военной службе не годен. Глаза косые... и грудь — точно крышка детского гробика. Рука тоже у тебя, говорят, испорчена, а если еще сгорбишься...
О затее Шумана я догадался сразу и заметил разудалым тоном:
— Меня еще в армию не призывают! До той поры обязательно стану силачом.
— А вот Альфонсу повестка. Приходится идти в рекруты.
— Что же ему? Офицером будет. Шуман засмеялся нервным смешком:
— Из Альфонса — офицер? Легче из коровы сделать кавалерийскую лошадь.
— Все-таки не понимаю...
— Не притворяйся: Букашка, да чтобы не понял! Это ты с виду такой хлипкий, а голова-то у тебя варит... Съезди вместо Альфонса на призывную комиссию, сделай милость! Кто об этом узнает... С лица ты старше своих лет выглядишь, усы уже пробиваются. Л я вам всю землю обработаю.
— Что вы! Закон есть закон. Призвали Альфонса—> ему и ехать.
— Ах, закон? — презрительно скривился Шуман.— Я дам тебе сотню целковых, только покажи, где и когда закон наказывал виноватого?
Вот так новость! Разве не угрожал Шуман соседям карой закона за корову, забредшую на его межу?
— Так или иначе, — возразил я, — только на этот раз ничем не могу помочь.
— Смилуйся, сынок! — быстро заморгал глазами Шуман.— Альфонс у меня недотепа, а все-таки сын... и единственный к тому же... Казарма для него — погибель. .. Фельдфебели одними тычками замучают до смерти. Из дому его отпустить — все равно, что живьем в бочке засолить.
— Дядюшка Шуман, — от души посоветовал я ему,— если вы любите своего Альфонса, пусть идет в армию. В казарме лишний жир сгонят, а как война окончится, приедет в Рогайне молодец молодцом.
— Роб!— Мутные глаза Шумана загорелись.— Я ведь вам всю землю вспашу, засею...
— Спасибо. Сами справимся.
— Одними заступами? Без помощи?
— Как-нибудь... Ну, прощайте, дядюшка Шуман.— Я повязал голову платком и вогнал заступ глубоко в землю...
После обеда мы снова вышли на огород. Бабушка облила мою кровоточащую ладонь карболовым раствором и перевязала чистой тряпочкой.
— Соседи, поговорим еще разок, — предложил Шуман, вторично заявясь к вечеру. Тяжело пыхтя, он расстегнул сюртук.
Бабушка взглянула на небо:
— Ну что ж, поговорим немного, пока вон та тучка не закрыла солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116