Пентюх!» — прочел я в его злобных глазах.
Но тут коса нашла на камень. Я не раз читал у Салтыкова-Щедрина о таких чугунных лбах в канцеляриях. Нет, чугунный лоб, проклятая чернильная душа, ты меня кривляться не заставишь! Здесь не заработаю на кусок хлеба —пойду в другое место. А там скоро весна, буду питаться щавелем.
С независимым видом я подошел к одному окну, к другому, снял со стены висевшие на гвозде счеты, повертел и повесил обратно. Потом галантно поклонился:
— Спасибо за отказ. Видите, как мне повезло! Просил своего дядюшку-полковника: «Пошлите в военное училище». А он уперся: «Нет и нет! Езжай к моему старому другу Крысову — там пройдешь на практике весь курс коммерции». А мне коммерция не по душе. Сейчас протелеграфирую со станции дядюшке — пусть посылает в военное училище. Почему он не хочет, чтобы я стал военным? У меня мускулы будто слабые! Подумайте! — Я подошел к Мышкину, потряс рукой перед его кривым носом.,— Подумайте, у меня слабые мускулы! Они небольшие, это правда, но зато твердые. Ну, спасибо, что отвергли мои услуги. Закажите подводу — сейчас же отправлюсь, на станцию...
Я заметил явную растерянность на лице Мышкина. и стал горстями сыпать всякую чушь, плести все, что приходило на ум... Я был взволнован, раздражен, обозлен и, не думая о последствиях, решительно направился к выходу.
Мышкин мгновенно оказался на ногах, и, подходя к двери, произнес:
— Ай-яй, молодой человек, какие мы. гордые, какие мы быстрые! О, вы будете истинным коммерсантом! — Сидор Поликарпович засмеялся, как дрессированный попугай. — Меня,старого, воробья, на мякине не провес
дешь. Нарочно представление разыграл... Как в окно вас увидел, так нарадоваться не мог — какая благородная походка! Манеры у вас такие обходительные...
— Уж будто? — Загадочно усмехнувшись, я покачал головой. — А дядюшка всегда бранит меня за то, что я, дескать, не умею вести себя. Наверное, на пути в Лопа-тово выправился... — Я вернулся к столу и, продолжая играть роль сказал: — Полагаю, мне пора и за работу.
— Что вы... что вы!.. — подскочил Мышкин. — Отдохните! Сходите ко мне на квартиру... там, в поселке. Пахомыч вас отведет.
— Нет, я должен с самого начала приучить себя к строгой дисциплине. Кто знает, сколько времени пробуду в Лопатове. Нужно скорее ознакомиться со всеми хитростями службы.
Разве мог Мышкин усомниться в молодом табель-шике? Нет. Он в первый раз видел подчиненного, который вел себя столь независимо. Сняв с гвоздика счеты, он снисходительно уступил:
— Хорошо. Поупражняем руку. Завтра отправитесь в лес, а сегодня поработаем с конторской книгой. Вдвоем будет полегче.
Мне пришлось диктовать числа, Сидор Поликарпович считал — на костяшках счетов складывал, вычитал, умножал, делил. Все это он делал, словно играючи. Только число названо, стук-стук-стук — сумма готова!
С неподдельным изумлением я воскликнул:
— Сидор Поликарпович, на бумаге мне пришлось бы считать целый день!
Мышкин печально вздохнул.
— Да, это я умею. Но на одних костяшках двухэтажного дома не наживешь!
Вечером начальник пригласил меня к себе:
— Пока приедет Илья Степанович... Вежливо поблагодарив его, я отказался:
— Переночую в бараке...
На другой день я внимательно выслушал указания Мышкина и с саженью и фанерной доской отправился в лес учитывать выработку дровосеков и возчиков.Ночью выпало много снега. Погода после сильного мороза стала мягче. Как медведь, пробирался я по сугробам, вокруг штабелей, спотыкался, падал, проваливался в снег по пояс. Перед тем как записать на доске окончательный результат, по три-четыре раза измерял каждый штабель. Даже в аптеке лекарства не взвешивают с такой тщательностью. Ведь это был первый день моей самостоятельной работы. Меня мучило преувеличенное, болезненное чувство долга. Поэтому я взрывал ногами вокруг штабелей и брусьев широкие борозды в снегу. От меня валил пар, как от горшка с супом на плите. Рабочие о чем-то между собой говорили, переглядывались, улыбались. Какая-то коренастая женщина с широкой спиной сердобольно заметила: «Чай, и не поел, бедняжка». Но я только жадно глстал свежий воздух. Лес захватил меня и отпустил лишь поздно вечером.
Весь день вертелся е саженью вокруг дров и брусьев, как неопытная сестра милосердия с термометром вокруг больного. Но, как бы то ни было, задание выполнил аккуратно.
По дороге в контору я наблюдал печальную картину. Хромая женщина понукала свою лошаденку:
— Эй, Вороной, не дури! Тащись, тащись! Зарабатывай хлебушек! Дома пять ртов голодных. Коли упадем посреди дороги — кто их накормит? Эх, мало в тебе силы... хлеб — осока, приварок — осока.. Ну. чего стал!.. Вот тебе, скотина, проклятущий черт! — И женщина вытянула прутом по ребрам лошаденки.
Прут не помог, возница взяла другой. Здоровенное бревно не давало ни лошади, ни саням подняться на отвесный пригорок Женщина, покричав еще, начала перебирать мокрую гриву клячи:
— Эх, милый, знаю, воробей на базаре больше зерна ест, чем ты... Что делать! Война! Лошадок на фронте тоже калечат...—Погладив морду лошади, женщина снова схватила прут. — Пошел, дьявол!..
В контору я вернулся в плохом настроении. Сидор Поликарпович еще работал. Бросив шапку, пригладив мокрые волосы, я протянул ему фанерную таблицу. Мышкин взглянул на нее, потрогал рукой безобразную шишку на щеке, потом приподнялся, иронически посмотрел на меня сощуренными глазами:
— Где это вы так вывалялись в снегу... словно от собак спасались?
- Что за беда! В лесу разве дятел в снегу не вываляется.
— Ко мне ни снежинки не пристало бы.
— Сидор Поликарпович, ведь...
— Я бы прошелся по проезжей дороге, как по тротуару, посмотрел в одну, в другую сторону — и все концы в руках.
У меня забилось сердце. Не бахвалится ли он? О нет! Ведь я своими глазами видел, как виртуозно считал Сидор Поликарпович на костяшках счетов, словно на рояле играл. Можно завидовать ему — удивляться нечему. Может, и глазомер у него необыкновенный. Смерит взглядом штабель дров и безошибочно запишет: столько и столько саженей. Знавал же я Менделя, перекупщика скота. Тому стоило взглянуть на корову, чтобы сразу определить ее вес.
— Сидор Поликарпович, мне еще долго придется бродить по снегу с саженью, пока не научусь...
— Хи-хи-хи! — захихикал Мышкии и откинулся в кресле. — По мне, вы можете бродить сколько угодно, только бы все было правильно подсчитано. К сожалению, сегодня вы допустили ошибку, невиданную ошибку!
— Сидор Поликарпович!—Мне стало жарко.— Это невозможно...
— Возьмем возчиков—их сорок человек. А по-вашему, они справились с работой шестидесяти. Как же так?
— Сидор Поликарпович, если вы не верите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Но тут коса нашла на камень. Я не раз читал у Салтыкова-Щедрина о таких чугунных лбах в канцеляриях. Нет, чугунный лоб, проклятая чернильная душа, ты меня кривляться не заставишь! Здесь не заработаю на кусок хлеба —пойду в другое место. А там скоро весна, буду питаться щавелем.
С независимым видом я подошел к одному окну, к другому, снял со стены висевшие на гвозде счеты, повертел и повесил обратно. Потом галантно поклонился:
— Спасибо за отказ. Видите, как мне повезло! Просил своего дядюшку-полковника: «Пошлите в военное училище». А он уперся: «Нет и нет! Езжай к моему старому другу Крысову — там пройдешь на практике весь курс коммерции». А мне коммерция не по душе. Сейчас протелеграфирую со станции дядюшке — пусть посылает в военное училище. Почему он не хочет, чтобы я стал военным? У меня мускулы будто слабые! Подумайте! — Я подошел к Мышкину, потряс рукой перед его кривым носом.,— Подумайте, у меня слабые мускулы! Они небольшие, это правда, но зато твердые. Ну, спасибо, что отвергли мои услуги. Закажите подводу — сейчас же отправлюсь, на станцию...
Я заметил явную растерянность на лице Мышкина. и стал горстями сыпать всякую чушь, плести все, что приходило на ум... Я был взволнован, раздражен, обозлен и, не думая о последствиях, решительно направился к выходу.
Мышкин мгновенно оказался на ногах, и, подходя к двери, произнес:
— Ай-яй, молодой человек, какие мы. гордые, какие мы быстрые! О, вы будете истинным коммерсантом! — Сидор Поликарпович засмеялся, как дрессированный попугай. — Меня,старого, воробья, на мякине не провес
дешь. Нарочно представление разыграл... Как в окно вас увидел, так нарадоваться не мог — какая благородная походка! Манеры у вас такие обходительные...
— Уж будто? — Загадочно усмехнувшись, я покачал головой. — А дядюшка всегда бранит меня за то, что я, дескать, не умею вести себя. Наверное, на пути в Лопа-тово выправился... — Я вернулся к столу и, продолжая играть роль сказал: — Полагаю, мне пора и за работу.
— Что вы... что вы!.. — подскочил Мышкин. — Отдохните! Сходите ко мне на квартиру... там, в поселке. Пахомыч вас отведет.
— Нет, я должен с самого начала приучить себя к строгой дисциплине. Кто знает, сколько времени пробуду в Лопатове. Нужно скорее ознакомиться со всеми хитростями службы.
Разве мог Мышкин усомниться в молодом табель-шике? Нет. Он в первый раз видел подчиненного, который вел себя столь независимо. Сняв с гвоздика счеты, он снисходительно уступил:
— Хорошо. Поупражняем руку. Завтра отправитесь в лес, а сегодня поработаем с конторской книгой. Вдвоем будет полегче.
Мне пришлось диктовать числа, Сидор Поликарпович считал — на костяшках счетов складывал, вычитал, умножал, делил. Все это он делал, словно играючи. Только число названо, стук-стук-стук — сумма готова!
С неподдельным изумлением я воскликнул:
— Сидор Поликарпович, на бумаге мне пришлось бы считать целый день!
Мышкин печально вздохнул.
— Да, это я умею. Но на одних костяшках двухэтажного дома не наживешь!
Вечером начальник пригласил меня к себе:
— Пока приедет Илья Степанович... Вежливо поблагодарив его, я отказался:
— Переночую в бараке...
На другой день я внимательно выслушал указания Мышкина и с саженью и фанерной доской отправился в лес учитывать выработку дровосеков и возчиков.Ночью выпало много снега. Погода после сильного мороза стала мягче. Как медведь, пробирался я по сугробам, вокруг штабелей, спотыкался, падал, проваливался в снег по пояс. Перед тем как записать на доске окончательный результат, по три-четыре раза измерял каждый штабель. Даже в аптеке лекарства не взвешивают с такой тщательностью. Ведь это был первый день моей самостоятельной работы. Меня мучило преувеличенное, болезненное чувство долга. Поэтому я взрывал ногами вокруг штабелей и брусьев широкие борозды в снегу. От меня валил пар, как от горшка с супом на плите. Рабочие о чем-то между собой говорили, переглядывались, улыбались. Какая-то коренастая женщина с широкой спиной сердобольно заметила: «Чай, и не поел, бедняжка». Но я только жадно глстал свежий воздух. Лес захватил меня и отпустил лишь поздно вечером.
Весь день вертелся е саженью вокруг дров и брусьев, как неопытная сестра милосердия с термометром вокруг больного. Но, как бы то ни было, задание выполнил аккуратно.
По дороге в контору я наблюдал печальную картину. Хромая женщина понукала свою лошаденку:
— Эй, Вороной, не дури! Тащись, тащись! Зарабатывай хлебушек! Дома пять ртов голодных. Коли упадем посреди дороги — кто их накормит? Эх, мало в тебе силы... хлеб — осока, приварок — осока.. Ну. чего стал!.. Вот тебе, скотина, проклятущий черт! — И женщина вытянула прутом по ребрам лошаденки.
Прут не помог, возница взяла другой. Здоровенное бревно не давало ни лошади, ни саням подняться на отвесный пригорок Женщина, покричав еще, начала перебирать мокрую гриву клячи:
— Эх, милый, знаю, воробей на базаре больше зерна ест, чем ты... Что делать! Война! Лошадок на фронте тоже калечат...—Погладив морду лошади, женщина снова схватила прут. — Пошел, дьявол!..
В контору я вернулся в плохом настроении. Сидор Поликарпович еще работал. Бросив шапку, пригладив мокрые волосы, я протянул ему фанерную таблицу. Мышкин взглянул на нее, потрогал рукой безобразную шишку на щеке, потом приподнялся, иронически посмотрел на меня сощуренными глазами:
— Где это вы так вывалялись в снегу... словно от собак спасались?
- Что за беда! В лесу разве дятел в снегу не вываляется.
— Ко мне ни снежинки не пристало бы.
— Сидор Поликарпович, ведь...
— Я бы прошелся по проезжей дороге, как по тротуару, посмотрел в одну, в другую сторону — и все концы в руках.
У меня забилось сердце. Не бахвалится ли он? О нет! Ведь я своими глазами видел, как виртуозно считал Сидор Поликарпович на костяшках счетов, словно на рояле играл. Можно завидовать ему — удивляться нечему. Может, и глазомер у него необыкновенный. Смерит взглядом штабель дров и безошибочно запишет: столько и столько саженей. Знавал же я Менделя, перекупщика скота. Тому стоило взглянуть на корову, чтобы сразу определить ее вес.
— Сидор Поликарпович, мне еще долго придется бродить по снегу с саженью, пока не научусь...
— Хи-хи-хи! — захихикал Мышкии и откинулся в кресле. — По мне, вы можете бродить сколько угодно, только бы все было правильно подсчитано. К сожалению, сегодня вы допустили ошибку, невиданную ошибку!
— Сидор Поликарпович!—Мне стало жарко.— Это невозможно...
— Возьмем возчиков—их сорок человек. А по-вашему, они справились с работой шестидесяти. Как же так?
— Сидор Поликарпович, если вы не верите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116