Его день славит уйма народу и, надо сказать, он это заслужил.
— Будучи еще грудным младенцем,— продолжает Ивко,— святой Никола не сосал грудь по средам и пятницам, даже смотреть не хотел, рукой отталкивал. Не хотел, значит, опоганиться, или, как говорится, оскоромиться, по средам и пятницам. Отец его Теофан и мать Нона в ту пору уже понимали, что их ребенок прославится и станет великим христианским святым!
— Это точно, многие его считают величайшим святым, и половина Сербии его славит,— замечает кто-то из угла.
Входит Марийола, которая инстинктивно чувствует, когда надо обнести гостей вином или сладостями. Кто помоложе, берет и то и другое, кто постарше — только вино, отговариваясь слабыми зубами.
— Пожалуйста, безе! — предлагает Марийола господину Мирко.
— Спасибо, дочка. Хе-хе, предложи ты мне его лет сорок тому назад, я бы не отказался, но в шестьдесят семь безе мне уже не по зубам!
За Марийолой идет хозяин с подносом и радушно потчует гостей табаком.
— Прошу покорно. Кто курит, угощайтесь. Все вертят цигарки.
Снова пауза.
— А ты, господин Мирко, не куришь?
— Что, что? — спрашивает пенсионер.
— Ты, спрашиваю, разве не куришь, господин Мирко?
— А-а-а, спасибо, спасибо, бросил. Когда-то курил, а сейчас и смотреть на табак не хочу!
— Святый боже! — диву дается Ивко.— Неужто совсем не куришь?
— Сохрани господи! — говорит господин Мирко.— Совсем.
— А вам, как пенсионеру,— замечает казначей,— сейчас можно и даже должно курить, чтоб, так сказать...
— Чтоб, знаете, побольше двигаться...— перебивает мужа госпожа казначейша.
— Конечно,— подтверждает казначей,— и, кроме того, чтоб время скоротать.
— Курил я, как изволил спросить меня наш хозяин Ивко, и еще как курил! — говорит господин Мирко, обращаясь к Ивко, который как раз занят тем, что угощает гостей куревом, и не слышит его, пока хозяйка не подталкивает мужа и он, отложив табак, подходит с любезным видом и останавливается — весь внимание — перед старым пенсионером.
— Курил, курил, как турок. Вряд ли в те времена нашелся бы человек, пристрастившийся к табаку больше моего. Одна была у меня забота — только бы табаку вдоволь! А сейчас — пропади он пропадом! Курил же я ровно сорок пять лет. С пятнадцатилетнего возраста и до шестидесяти. Сейчас мне шестьдесят семь, на огненную Марию шестьдесят восьмой пойдет, а моей старухе шестьдесят первый, Бисении же на успение богородицы...
— Куда тебя понесло? Кому интересны твои годы! — прерывает его Стефка.
— Ив самом деле, привык с цифрами возиться и не думаю о том, что другим это может быть скучно. Хе-хе, говоришь, «твои годы»! Кабы они мои были, но они уже не мои! Мои лишь те, что остались, а тех уже нету, были да сплыли. Шестьдесят семь, шестьдесят восьмой...
— Что вы говорите? Шестьдесят восьмой? Вот уж никак столько бы вам не дала...
— Да не смотрите на меня так, сударыня! Как бы я ни выглядел, но шестьдесят семь мясоедов встретил. А ведь в мое время не знали ни кофе с молоком, ни пышек, ни сдобных булок, ни супов и разных там соусов! Ели качамак и прою да сваренную в глиняном горшке капусту, которая после каждого подогрева становилась вкуснее. Вот так-то! Капусту, матушка, да прою. Ложка узка, таскает по два куска! Еще бы! Потому я и не знаю, что такое зубная боль, ни одной пломбы во рту нет!
— Ха-ха-ха! — смеется казначей.— Это мне нравится, как он сказал: «Ложка узка, таскает по два куска!» Эх, господин Мирко, убей тебя гром!
Все смеются, а у господина казначея от смех глаз катятся слезы, и он начинает икать.
— Значит, сейчас совсем не куришь, господин Мирко? — диву дается хозяин.— Господи боже, чего только на свете не бывает!
— Сейчас нет, а семь лет назад выкуривал за неполных две недели окку выдержанного баиноваца! Вот Стефка не даст соврать — она знает, сколько я изводил в месяц табаку.
Но госпожа Стефка даже не смотрит на мужа. Уставилась куда-то в пространство и только кивает головой, словно хочет сказать: «Брось! Было, да быльем поросло!»
— Только проворчит сердито: «Слушай, Мирко, ты в год два платья выкуриваешь!» — «И кофту, целую кофту»,— дразню я ее. Сам вижу, да что поделаешь, привык!
— Вы совершенно справедливо изволили сказать! — вмешивается в разговор незнакомец.— И я точно такой же! (Ивко снова поворачивается к странному гостю и смотрит какое-то время на него.) Не успею проснуться и сразу хватаюсь за табакерку.
Ивко мигает Марийоле глазом, чтоб та подала незнакомцу кофе.
— Благодарю! — говорит он, когда ему подают кофе.— Пусть немного остынет, я не люблю горячий... Так вот, еще не встал, не умылся, а уже закуриваю. И это для меня, вы не поверите, самая сладкая цигарка. Наисладчайшая. Клянусь! Нечто божественное, по крайней мере для меня.
— Верно! Верно! Есть великие до табака охотники! — подтверждает Ивко, и на лице у него написано, что он силится вспомнить, где он мог познакомиться с этим человеком.
— И я был таким же, как вы сейчас о себе рассказывали,— говорит господин Мирко.— И я, как вы изволили заметить, еще в кровати, едва проснувшись и не умывшись, шасть под подушку за табакеркой! Привык, будучи уездным приставом и разъезжая по уезду, курить в постели. Стефка сердится: «Погоди, говорит, съешь хоть варенья!» А я ей в ответ: «Пропади оно пропадом, твое варенье, вот мое варенье, нет его слаще на свете!» И курю в постели. А иногда и ночью. Проснусь, скручу цигарку и дымлю себе в темноте!
— Что вы говорите? Так пристрастились?! — недоумевает госпожа Наталия.
— Ах, разрешите почтительнейше вам заметить,— говорит незнакомец,— что вы, мадам, представить себе не можете, до чего человек способен пристраститься к табаку!
Мадемуазель Марийола, очень вас прошу одну спичечку. О, большое спасибо! — И, закурив, с удовольствием затягивается и выпускает струю дыма.
А Ивко, позабыв о всех прочих гостях, ломает голову: кто этот человек, которому вот уже четыре раза подавали кофе, а он никак не уходит. (И, что самое страшное, говорит, будто может выпить целое ведро!) И никак не вспомнит.
— Полагаю,— продолжает таинственный незнакомец,— что мог бы выдержать трое суток без крошки хлеба, но без курева — ни дня, ни часа, ни минуты! — И с блаженным видом поглядел на вьющийся кверху дымок своей цигарки.— Чудесная вещь!
— Конечно! — подтвердил один из гостей, и это было его первое и, видимо, последнее слово.
— И если бы передо мной, после трехдневного поста, например, положили с одной стороны бифштекс или какое-нибудь самое вкусное блюдо, а с другой стороны — цигарку и сказали бы: выбирай, я бы...
— Ты бы взял и то и другое! — перебил его с ехидством и пренебрежением господин Мирко, которого незнакомец начал раздражать.
— Ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, почтеннейший!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Будучи еще грудным младенцем,— продолжает Ивко,— святой Никола не сосал грудь по средам и пятницам, даже смотреть не хотел, рукой отталкивал. Не хотел, значит, опоганиться, или, как говорится, оскоромиться, по средам и пятницам. Отец его Теофан и мать Нона в ту пору уже понимали, что их ребенок прославится и станет великим христианским святым!
— Это точно, многие его считают величайшим святым, и половина Сербии его славит,— замечает кто-то из угла.
Входит Марийола, которая инстинктивно чувствует, когда надо обнести гостей вином или сладостями. Кто помоложе, берет и то и другое, кто постарше — только вино, отговариваясь слабыми зубами.
— Пожалуйста, безе! — предлагает Марийола господину Мирко.
— Спасибо, дочка. Хе-хе, предложи ты мне его лет сорок тому назад, я бы не отказался, но в шестьдесят семь безе мне уже не по зубам!
За Марийолой идет хозяин с подносом и радушно потчует гостей табаком.
— Прошу покорно. Кто курит, угощайтесь. Все вертят цигарки.
Снова пауза.
— А ты, господин Мирко, не куришь?
— Что, что? — спрашивает пенсионер.
— Ты, спрашиваю, разве не куришь, господин Мирко?
— А-а-а, спасибо, спасибо, бросил. Когда-то курил, а сейчас и смотреть на табак не хочу!
— Святый боже! — диву дается Ивко.— Неужто совсем не куришь?
— Сохрани господи! — говорит господин Мирко.— Совсем.
— А вам, как пенсионеру,— замечает казначей,— сейчас можно и даже должно курить, чтоб, так сказать...
— Чтоб, знаете, побольше двигаться...— перебивает мужа госпожа казначейша.
— Конечно,— подтверждает казначей,— и, кроме того, чтоб время скоротать.
— Курил я, как изволил спросить меня наш хозяин Ивко, и еще как курил! — говорит господин Мирко, обращаясь к Ивко, который как раз занят тем, что угощает гостей куревом, и не слышит его, пока хозяйка не подталкивает мужа и он, отложив табак, подходит с любезным видом и останавливается — весь внимание — перед старым пенсионером.
— Курил, курил, как турок. Вряд ли в те времена нашелся бы человек, пристрастившийся к табаку больше моего. Одна была у меня забота — только бы табаку вдоволь! А сейчас — пропади он пропадом! Курил же я ровно сорок пять лет. С пятнадцатилетнего возраста и до шестидесяти. Сейчас мне шестьдесят семь, на огненную Марию шестьдесят восьмой пойдет, а моей старухе шестьдесят первый, Бисении же на успение богородицы...
— Куда тебя понесло? Кому интересны твои годы! — прерывает его Стефка.
— Ив самом деле, привык с цифрами возиться и не думаю о том, что другим это может быть скучно. Хе-хе, говоришь, «твои годы»! Кабы они мои были, но они уже не мои! Мои лишь те, что остались, а тех уже нету, были да сплыли. Шестьдесят семь, шестьдесят восьмой...
— Что вы говорите? Шестьдесят восьмой? Вот уж никак столько бы вам не дала...
— Да не смотрите на меня так, сударыня! Как бы я ни выглядел, но шестьдесят семь мясоедов встретил. А ведь в мое время не знали ни кофе с молоком, ни пышек, ни сдобных булок, ни супов и разных там соусов! Ели качамак и прою да сваренную в глиняном горшке капусту, которая после каждого подогрева становилась вкуснее. Вот так-то! Капусту, матушка, да прою. Ложка узка, таскает по два куска! Еще бы! Потому я и не знаю, что такое зубная боль, ни одной пломбы во рту нет!
— Ха-ха-ха! — смеется казначей.— Это мне нравится, как он сказал: «Ложка узка, таскает по два куска!» Эх, господин Мирко, убей тебя гром!
Все смеются, а у господина казначея от смех глаз катятся слезы, и он начинает икать.
— Значит, сейчас совсем не куришь, господин Мирко? — диву дается хозяин.— Господи боже, чего только на свете не бывает!
— Сейчас нет, а семь лет назад выкуривал за неполных две недели окку выдержанного баиноваца! Вот Стефка не даст соврать — она знает, сколько я изводил в месяц табаку.
Но госпожа Стефка даже не смотрит на мужа. Уставилась куда-то в пространство и только кивает головой, словно хочет сказать: «Брось! Было, да быльем поросло!»
— Только проворчит сердито: «Слушай, Мирко, ты в год два платья выкуриваешь!» — «И кофту, целую кофту»,— дразню я ее. Сам вижу, да что поделаешь, привык!
— Вы совершенно справедливо изволили сказать! — вмешивается в разговор незнакомец.— И я точно такой же! (Ивко снова поворачивается к странному гостю и смотрит какое-то время на него.) Не успею проснуться и сразу хватаюсь за табакерку.
Ивко мигает Марийоле глазом, чтоб та подала незнакомцу кофе.
— Благодарю! — говорит он, когда ему подают кофе.— Пусть немного остынет, я не люблю горячий... Так вот, еще не встал, не умылся, а уже закуриваю. И это для меня, вы не поверите, самая сладкая цигарка. Наисладчайшая. Клянусь! Нечто божественное, по крайней мере для меня.
— Верно! Верно! Есть великие до табака охотники! — подтверждает Ивко, и на лице у него написано, что он силится вспомнить, где он мог познакомиться с этим человеком.
— И я был таким же, как вы сейчас о себе рассказывали,— говорит господин Мирко.— И я, как вы изволили заметить, еще в кровати, едва проснувшись и не умывшись, шасть под подушку за табакеркой! Привык, будучи уездным приставом и разъезжая по уезду, курить в постели. Стефка сердится: «Погоди, говорит, съешь хоть варенья!» А я ей в ответ: «Пропади оно пропадом, твое варенье, вот мое варенье, нет его слаще на свете!» И курю в постели. А иногда и ночью. Проснусь, скручу цигарку и дымлю себе в темноте!
— Что вы говорите? Так пристрастились?! — недоумевает госпожа Наталия.
— Ах, разрешите почтительнейше вам заметить,— говорит незнакомец,— что вы, мадам, представить себе не можете, до чего человек способен пристраститься к табаку!
Мадемуазель Марийола, очень вас прошу одну спичечку. О, большое спасибо! — И, закурив, с удовольствием затягивается и выпускает струю дыма.
А Ивко, позабыв о всех прочих гостях, ломает голову: кто этот человек, которому вот уже четыре раза подавали кофе, а он никак не уходит. (И, что самое страшное, говорит, будто может выпить целое ведро!) И никак не вспомнит.
— Полагаю,— продолжает таинственный незнакомец,— что мог бы выдержать трое суток без крошки хлеба, но без курева — ни дня, ни часа, ни минуты! — И с блаженным видом поглядел на вьющийся кверху дымок своей цигарки.— Чудесная вещь!
— Конечно! — подтвердил один из гостей, и это было его первое и, видимо, последнее слово.
— И если бы передо мной, после трехдневного поста, например, положили с одной стороны бифштекс или какое-нибудь самое вкусное блюдо, а с другой стороны — цигарку и сказали бы: выбирай, я бы...
— Ты бы взял и то и другое! — перебил его с ехидством и пренебрежением господин Мирко, которого незнакомец начал раздражать.
— Ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, почтеннейший!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36