., окружив шарманку, начинают играть сами.
Только ушел шарманщик, как начали прибывать гости. Гости на славах делятся обычно на две, а точнее сказать, на три категории. Кто празднует славу или на них бывает, со мной согласится. Первые гости приходят до обеда, вторые после обеда, третьи уже глядя на ночь. До обеда, как заведено, приходят дальние знакомые, с официальным визитом; после обеда — приятели, а вечером — закадычные друзья. Так было и у мастера Ивко. До обеда приходили чиновники и добрые знакомые и те, что сами праздновали,— к последним забегал на минутку и мастер Ивко. Одни входят, другие выходят, встречаются в воротах.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — говорят они друг другу и топчутся на месте, пока наконец из-за чрезмерной церемонности не застрянут в воротах. До обеда народу побывало изрядно.
Ивко доволен, как хозяин, который видит, что дела идут хорошо. Для малознакомых Ивко поставил у ворот ученика, чтоб заворачивать и направлять гостей. Старые знакомые не спрашивают и прямо идут в дом, а новые останавливаются, смотрят, горит ли свеча. Увидав, что свеча горит, и убедившись, что славу празднуют, они начинают оглядываться по сторонам, кого бы спросить, в этом ли доме проживает одеяльщик Ивко Миялкович? Вот для того Ивко и поставил у ворот ученика, того самого, которого нарядил в шелковый жилет с зелеными цветочками и собственные штиблеты, чтоб он оповещал людей, но строго-настрого наказал, чтоб, чего доброго, не вздумал шутки шутить и здороваться с гостями за руку или целоваться с ними, как это делал ученик в позапрошлом году, не то он исколотит его так, что синяки останутся до следующего юрьева дня; а только когда спросят — так гласил наказ мастера Ивко,— должен сказать: «Здесь. Пожалуйте сюда!» И эдак бочком-бочком провести гостей в дом.
— Смотри, накормлю, как осла завтраком,— закончил свое наставление Ивко,— если поступишь по-другому!
По-настоящему народ повалил лишь после обеда. Гости без конца входят и выходят. Комнаты то наполняются, то пустеют. Близкие знакомые сидят в прихожей и на веранде. Картины меняются, одна другой краше, одна другой пестрей, совсем как в калейдоскопе. Комнаты то набиты битком, то вдруг хоть шаром покати — почти никого. Но стоит
хозяину начать свертывать цигарку, как уже слышен у ворот говор, и приходится ее бросать и выходить к гостям. Пять или шесть незажженных цигарок так и валяются где попало. А дом снова полным-полнешенек, так что одному, двум, а то и трем гостям приходится стоя вертеть цигарки, держа табакерки в руках. Хозяин потчует их своим табаком, дает прикурить, приносит пепельницы, бегает из комнаты в комнату, отвечает на вопросы, вызывает на разговор молчунов. Потом станет среди комнаты и давай допрашивать хозяйку и Марииолу, всех ли угостили. Порой хочется спросить и гостей, по вкусу ли им та или иная кутья, вино или другое какое кушанье из тех, что полагается подавать на славе. Полна забот и хозяйка Кева. И она, подняв настороженно брови, следит за тем, чтоб никого не пропустить, всех угостить.
Повторяю, пестрота картин как в калейдоскопе. Вот сейчас среди гостей ветеринар Пера и поставщик Три-фун со своей женой и детьми, двумя маленькими и одним побольше, этаким головастым, толстощеким пареньком в напяленной по самые уши шляпе, которую он не то позабыл, не то не может снять с головы, поскольку у него не только карманы, но и руки заняты полученными раньше сластями. Тут и господин Иова, уездный чиновник, с супругой в кофте с прорезями на рукавах, брильянтовым жольцом на пальце и диадемой на головном платке, из-гю$; которого выбиваются длинные локоны. Локоны эти упоминаются в одной пасквильной песенке вместе с именем окружного начальника и диадемой, которую тот якобы купил после того, как ломал с ней дужку и проиграл. Она сидит как изваяние, за все время визита не проронила ни слова и только раз (отвлекши внимание хозяйки) шевельнулась, чтоб провести пальцем по полированному столу, но, к своей досаде, убедилась, что на нем нет ни пылинки. Пришел и аптекарский помощник, господин Милослав, и господин мировой судья со своей супругой, а до него еще кто-то и еще кто-то. Один уселся в углу, и никто не знает, в том числе и хозяин, что это за человек. Гостя, правда, это нисколько не смущает: раз хозяин не знает его имени, то и он тоже не обязан знать имени хозяина, и таким образом они квиты. Впрочем, неизвестный и не мог узнать имени хозяина, потому что с теми, с кем он вошел, он тоже не был знаком и, конечно, не пожелал перед ними срамиться, задавая подобный вопрос.
Разговор идет с заминками: короткий диалог и длинная пауза и наоборот. Разговор обычный, стереотипный, какой ведется на всех славах. О квартирах, погоде, дороговизне
на рынке, о дерзкой молодежи, о всякого рода приметах и о том, что юрьев день отмечают многие, но святого Николу еще больше. И не успевают гости толком освоиться и завязать беседу, как со двора доносится шум и мастеру Ивко приходится обрывать давно всем известную историю о том, как его дед, отказавшись от старой славы, выбрал юрьев день (закадычные друзья и частые гости знали эту историю наизусть, поскольку слышали ее по меньшей мере раз в году),— приходится, повторяю, обрывать, потому что во дворе раздаются новые голоса.
Прибыли новые гости. Присутствующие умолкают и поворачиваются в сторону двери.
Первыми входят казначей господин Кузман и его половина, дал бог — приземистые и он и она, точная копия двустворчатого вертгеймовского несгораемого шкафа; за ними учитель физики Милан Ружич (ранее Мориц Розен-цвейг — так что не понадобилось выпарывать монограммы на салфетках, носовых платках и т. д.) со своей супругой Наталией и малолетним сыном Милолюбом, лупоглазым, благонравным мальчиком на тонких ножках с голыми коленками; за ними господин Мирко, пенсионер, с женой Стеф-кой и дочерью Бисенией, которая вот уже одиннадцать лет прислуживает на славах; и наконец первая утренняя гостья, мать Марийолы, которая как раз в это время подает гостям кофе. Мать заглянула лишь так, на минутку, заметив больше про себя: «Я посижу вот тут», и примостилась у покрытого ковром сундука. Пришла только посмотреть, как прислуживает дочь, да поправить ей волосы и платье, если окажутся в беспорядке.
— Что ж, пора подниматься,— говорят старые гости, когда входят новые.
— Куда же вы так рано?— спрашивает Ивко, сам не зная, то ли гостеприимно их задерживать, то ли учтиво выпроводить, и потому стоит раскинув руки, словно собрался ловить во дворе цыплят.
— Сдобы, пряников не попробовали, а уже встаете! Йолча, угощай пряниками! — командует Кева, которая, как всякая хозяйка, агитирует за сладости.
— Спасибо, благодарствуем! — кланяется ветеринар господин Пера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Только ушел шарманщик, как начали прибывать гости. Гости на славах делятся обычно на две, а точнее сказать, на три категории. Кто празднует славу или на них бывает, со мной согласится. Первые гости приходят до обеда, вторые после обеда, третьи уже глядя на ночь. До обеда, как заведено, приходят дальние знакомые, с официальным визитом; после обеда — приятели, а вечером — закадычные друзья. Так было и у мастера Ивко. До обеда приходили чиновники и добрые знакомые и те, что сами праздновали,— к последним забегал на минутку и мастер Ивко. Одни входят, другие выходят, встречаются в воротах.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — говорят они друг другу и топчутся на месте, пока наконец из-за чрезмерной церемонности не застрянут в воротах. До обеда народу побывало изрядно.
Ивко доволен, как хозяин, который видит, что дела идут хорошо. Для малознакомых Ивко поставил у ворот ученика, чтоб заворачивать и направлять гостей. Старые знакомые не спрашивают и прямо идут в дом, а новые останавливаются, смотрят, горит ли свеча. Увидав, что свеча горит, и убедившись, что славу празднуют, они начинают оглядываться по сторонам, кого бы спросить, в этом ли доме проживает одеяльщик Ивко Миялкович? Вот для того Ивко и поставил у ворот ученика, того самого, которого нарядил в шелковый жилет с зелеными цветочками и собственные штиблеты, чтоб он оповещал людей, но строго-настрого наказал, чтоб, чего доброго, не вздумал шутки шутить и здороваться с гостями за руку или целоваться с ними, как это делал ученик в позапрошлом году, не то он исколотит его так, что синяки останутся до следующего юрьева дня; а только когда спросят — так гласил наказ мастера Ивко,— должен сказать: «Здесь. Пожалуйте сюда!» И эдак бочком-бочком провести гостей в дом.
— Смотри, накормлю, как осла завтраком,— закончил свое наставление Ивко,— если поступишь по-другому!
По-настоящему народ повалил лишь после обеда. Гости без конца входят и выходят. Комнаты то наполняются, то пустеют. Близкие знакомые сидят в прихожей и на веранде. Картины меняются, одна другой краше, одна другой пестрей, совсем как в калейдоскопе. Комнаты то набиты битком, то вдруг хоть шаром покати — почти никого. Но стоит
хозяину начать свертывать цигарку, как уже слышен у ворот говор, и приходится ее бросать и выходить к гостям. Пять или шесть незажженных цигарок так и валяются где попало. А дом снова полным-полнешенек, так что одному, двум, а то и трем гостям приходится стоя вертеть цигарки, держа табакерки в руках. Хозяин потчует их своим табаком, дает прикурить, приносит пепельницы, бегает из комнаты в комнату, отвечает на вопросы, вызывает на разговор молчунов. Потом станет среди комнаты и давай допрашивать хозяйку и Марииолу, всех ли угостили. Порой хочется спросить и гостей, по вкусу ли им та или иная кутья, вино или другое какое кушанье из тех, что полагается подавать на славе. Полна забот и хозяйка Кева. И она, подняв настороженно брови, следит за тем, чтоб никого не пропустить, всех угостить.
Повторяю, пестрота картин как в калейдоскопе. Вот сейчас среди гостей ветеринар Пера и поставщик Три-фун со своей женой и детьми, двумя маленькими и одним побольше, этаким головастым, толстощеким пареньком в напяленной по самые уши шляпе, которую он не то позабыл, не то не может снять с головы, поскольку у него не только карманы, но и руки заняты полученными раньше сластями. Тут и господин Иова, уездный чиновник, с супругой в кофте с прорезями на рукавах, брильянтовым жольцом на пальце и диадемой на головном платке, из-гю$; которого выбиваются длинные локоны. Локоны эти упоминаются в одной пасквильной песенке вместе с именем окружного начальника и диадемой, которую тот якобы купил после того, как ломал с ней дужку и проиграл. Она сидит как изваяние, за все время визита не проронила ни слова и только раз (отвлекши внимание хозяйки) шевельнулась, чтоб провести пальцем по полированному столу, но, к своей досаде, убедилась, что на нем нет ни пылинки. Пришел и аптекарский помощник, господин Милослав, и господин мировой судья со своей супругой, а до него еще кто-то и еще кто-то. Один уселся в углу, и никто не знает, в том числе и хозяин, что это за человек. Гостя, правда, это нисколько не смущает: раз хозяин не знает его имени, то и он тоже не обязан знать имени хозяина, и таким образом они квиты. Впрочем, неизвестный и не мог узнать имени хозяина, потому что с теми, с кем он вошел, он тоже не был знаком и, конечно, не пожелал перед ними срамиться, задавая подобный вопрос.
Разговор идет с заминками: короткий диалог и длинная пауза и наоборот. Разговор обычный, стереотипный, какой ведется на всех славах. О квартирах, погоде, дороговизне
на рынке, о дерзкой молодежи, о всякого рода приметах и о том, что юрьев день отмечают многие, но святого Николу еще больше. И не успевают гости толком освоиться и завязать беседу, как со двора доносится шум и мастеру Ивко приходится обрывать давно всем известную историю о том, как его дед, отказавшись от старой славы, выбрал юрьев день (закадычные друзья и частые гости знали эту историю наизусть, поскольку слышали ее по меньшей мере раз в году),— приходится, повторяю, обрывать, потому что во дворе раздаются новые голоса.
Прибыли новые гости. Присутствующие умолкают и поворачиваются в сторону двери.
Первыми входят казначей господин Кузман и его половина, дал бог — приземистые и он и она, точная копия двустворчатого вертгеймовского несгораемого шкафа; за ними учитель физики Милан Ружич (ранее Мориц Розен-цвейг — так что не понадобилось выпарывать монограммы на салфетках, носовых платках и т. д.) со своей супругой Наталией и малолетним сыном Милолюбом, лупоглазым, благонравным мальчиком на тонких ножках с голыми коленками; за ними господин Мирко, пенсионер, с женой Стеф-кой и дочерью Бисенией, которая вот уже одиннадцать лет прислуживает на славах; и наконец первая утренняя гостья, мать Марийолы, которая как раз в это время подает гостям кофе. Мать заглянула лишь так, на минутку, заметив больше про себя: «Я посижу вот тут», и примостилась у покрытого ковром сундука. Пришла только посмотреть, как прислуживает дочь, да поправить ей волосы и платье, если окажутся в беспорядке.
— Что ж, пора подниматься,— говорят старые гости, когда входят новые.
— Куда же вы так рано?— спрашивает Ивко, сам не зная, то ли гостеприимно их задерживать, то ли учтиво выпроводить, и потому стоит раскинув руки, словно собрался ловить во дворе цыплят.
— Сдобы, пряников не попробовали, а уже встаете! Йолча, угощай пряниками! — командует Кева, которая, как всякая хозяйка, агитирует за сладости.
— Спасибо, благодарствуем! — кланяется ветеринар господин Пера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36