А поверив ушам, не поверила Едиге... Во всяком случае, голова ее скрылась за колыхнувшейся занавеской. С минуту ее не было видно. Потом она осторожно выглянула, как испуганная улитка из своего домика. Но едва лицо Гульшат появилось над подоконником и глаза растерянно встретились с глазами Едиге, как взгляд ее тут же скользнул в сторону и замер.
Едите невольно обернулся. По тротуару, с желтым портфелем под мышкой, вышагивал Бердибек. Во второй руке нес он сетку-авоську, разбухшую, набитую кульками и свертками.
—• Пардон, — сказал Едите и жестом приподнял над головой несуществующую шляпу. — Хозяин явился. Когда подплывает пароход, лодки расступаются перед ним, давая дорогу... Я исчезаю.
Гульшат хотела что-то сказать, замешкалась, у нее слова, казалось, застряли в горле.
Едиге вскинул руку и помахал ей:
— Гуд бай.
Он сам направился к Бердибеку, который, видимо, надеялся прошмыгнуть мимо, сделав вид, что ничего не заметил. Но Едиге преградил ему путь. Он поинтересовался, что у Бердибека в сетке, спросил, какие и где приобрел он спиртные припасы (он так и сказал, пощелкав пальцем по торчавшему среди пакетов горлышку: Не "вино" или "водка", а "спиртные припасы") , затем осведомился, из какого магазина у Бердибека огурцы в маринаде, а также колбаса, и особенно дотошно допрашивал, почем нынче макароны. Он задал Бердибеку еще несколько вопросов о том и о сем, и не отпускал минут пятнадцать, пока у того не проступила на лбу легкая испарина. При этом он все время ощущал на себе пристальный взгляд Гульшат, наблюдавшей за ними из окна, чувствовал всем своим телом, всем существом, затылком, спиной, лопатками. Ему хотелось обернуться, увидеть ее лицо, чтобы понять, что этот взгляд означает, но он боялся, что собьется, выйдет из роли.
Стоял конец апреля, близились праздники. Едиге, впрочем, помнил только, что сегодня тридцатое число, остальное выскочило у него из головы. Он шел к профессору Бекмухамедову, чтобы решить вопрос, от которого зависела теперь вся его жизнь.
Дверь отворила светловолосая, неряшливо одетая женщина с бледным лицом, густо усеянным веснушками. Она была молода, но тело у нее раздалось, отяжелело, в движениях ощущалась медлительная степенность, как у пожилых байбише.
— Вы к Санжару? — Она окинула Едиге недоверчивым взглядом. — Его нет дома.
— Простите, я перепутал... Дверь захлопнулась.
Он проверил номер квартиры. Никакой ошибки...
Едиге спустился по лестнице, вышел во двор. Нет, и дом тот же, и тот же подъезд... Азь-ага переехал, и его квартиру заняли другие?.. Едиге вернулся и нерешительно надавил на пуговку звонка.
— Еще раз простите... Здесь Бекмухамедовы живут?
— Бекмухамедовы. — Опершись полным плечом о косяк, женщина смотрела на него с легкой усмешкой.
— А профессор дома?
— Так бы сразу и сказали. — Женщина отступила назад, освобождая дорогу. — Папа дома. Проходите... Азимхан Бекежанович, к вам! — крикнула она в сторону профессорского кабинета. Оставив Едиге в прихожей, она прошла на кухню, покачивая грузными бедрами. Наверное, беременна, — подумал Едиге. — Новая невестка...
Профессор восседал'на широкой тахте, покрытой зеленой бархатной накидкой, и читал газету. Ноги у него были подвернуты по-турецки, плечи согревала шаль из мягкого козьего пуха.
Судя по выражению лица, Азь-аг^был чем-то необычайно обрадован.
— Вот, пожалуйста, — отвечая на приветствие, он протянул Едиге развернутую газету и с торжествующим лицом потряс ею. — Я всегда говорил: из этого джигита выйдет толк! Мать дороги — копыта, мать науки — поиск. Так-то, сынок, лишь тот, кто работает, не жалея сил, добьется в науке успеха. Видишь, и Бакен... Хотя ты, кажется, еще не прочел, возьми-ка газету да присядь за стол...
Едиге без особой охоты подчинился. Продолжая стоять, он бросил на указанную статью довольно равнодушный взгляд. И тут же колени его дрогнули, он почувствовал в ногах противную слабость и не сел, а рухнул на тахту, едва не задев при этом профессора.
Ему хватило пяти минут, чтобы пробежать статью до конца. Пробежать и вернуться к началу...
— Я знал, что по части теоретической подготовки он слабоват, — говорил между тем Азь-ага, удовлетворенно потирая ладони. — Знал и советовал — читай побольше, ищи, ищи... И что же? Он обогнал, казалось бы, куда более способных...
— Потрясающе!.. -1 вырвалось у ошеломленного Едиге.
— Важное открытие, — согласился профессор, на свой лад истолковав восклицание Едиге. —Очень, очень важное открытие!..
— Нет, это просто потрясающе... — У него все-таки достало самообладания и выдержки, возвращая газету Азь-аге, предварительно сложить ее — аккуратно, уголок в уголок.
— Ценный вклад в историю нашей литературы, — произнес профессор, вновь разворачивая газету. Как бы желая подчеркнуть, что именно следует считать вкладом, он ткнул указательным пальцем в статью, разлившуюся, словно озеро, на целую газетную полосу.
Едиге молчал.
— А вы молодцы, нечего сказать, — проговорил профессор язвительно, опустив ноги на ковер и нащупывая шлепанцы. — Молодцы... — продолжал он, расхаживая по кабинету, заложив руки за спину. — Все у вас решает настроение, а не холодный рассудок. Не примерив как следует, спешите отрезать! Вы судите о человеке не по его достоинству, а по тому, нравится он вам или нет...
— Вы обо мне говорите?
— О тебе и твоих сверстниках!.. Возьмем, к примеру, Бакена. Порядочный, скромный человек, преданный друг, добросовестный ученый...
Едиге с трудом подавил усмешку.
— Науку двигают вперед как раз такие люди...
Едиге вскочил. Если бы перед ним был кто-то другой, он расхохотался бы ему в лицо. Но Азь-ага... Едиге остался стоять на месте, не спуская глаз с профессора, с победным видом вышагивающего вдоль кабинета.
— Мы стареем, у нас уже не те силы, не та энергия... Теперь дело за вами. — Азь-ага остановился и пристально, в упор, взглянул на Едиге. — Но что же получается? Ты целый год в аспирантуре, а добился единственного — сдал минимум. К сбору материалов для диссертации так и не приступил, месяцами никто знать не знает, чем ты занимаешься. Видно, за тобой нужен глаз да глаз. Пускай за тебя возьмется Бакен. Он будет твоим научным руководителем.
— Хотите, чтобы я написал для него докторскую? Профессор не то не понял, не то не расслышал.
— Это верно, он пишет докторскую, но она, кажется, уже близка к завершению. Так что время у него найдется.
— И это ваше окончательное решение?
— Я забочусь о твоем будущем.
— Спасибо, — сказал Едиге. — Я бы согласился, и с величайшей радостью. Но я долго думал, весь этот год, и вижу, что у меня нет, к сожалению, никаких научных способностей...
Азь-ага небрежно отмахнулся:
— И со мной такое случалось. Но потом...
— Это мне подсказало не чувство, а холодный рассудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Едите невольно обернулся. По тротуару, с желтым портфелем под мышкой, вышагивал Бердибек. Во второй руке нес он сетку-авоську, разбухшую, набитую кульками и свертками.
—• Пардон, — сказал Едите и жестом приподнял над головой несуществующую шляпу. — Хозяин явился. Когда подплывает пароход, лодки расступаются перед ним, давая дорогу... Я исчезаю.
Гульшат хотела что-то сказать, замешкалась, у нее слова, казалось, застряли в горле.
Едиге вскинул руку и помахал ей:
— Гуд бай.
Он сам направился к Бердибеку, который, видимо, надеялся прошмыгнуть мимо, сделав вид, что ничего не заметил. Но Едиге преградил ему путь. Он поинтересовался, что у Бердибека в сетке, спросил, какие и где приобрел он спиртные припасы (он так и сказал, пощелкав пальцем по торчавшему среди пакетов горлышку: Не "вино" или "водка", а "спиртные припасы") , затем осведомился, из какого магазина у Бердибека огурцы в маринаде, а также колбаса, и особенно дотошно допрашивал, почем нынче макароны. Он задал Бердибеку еще несколько вопросов о том и о сем, и не отпускал минут пятнадцать, пока у того не проступила на лбу легкая испарина. При этом он все время ощущал на себе пристальный взгляд Гульшат, наблюдавшей за ними из окна, чувствовал всем своим телом, всем существом, затылком, спиной, лопатками. Ему хотелось обернуться, увидеть ее лицо, чтобы понять, что этот взгляд означает, но он боялся, что собьется, выйдет из роли.
Стоял конец апреля, близились праздники. Едиге, впрочем, помнил только, что сегодня тридцатое число, остальное выскочило у него из головы. Он шел к профессору Бекмухамедову, чтобы решить вопрос, от которого зависела теперь вся его жизнь.
Дверь отворила светловолосая, неряшливо одетая женщина с бледным лицом, густо усеянным веснушками. Она была молода, но тело у нее раздалось, отяжелело, в движениях ощущалась медлительная степенность, как у пожилых байбише.
— Вы к Санжару? — Она окинула Едиге недоверчивым взглядом. — Его нет дома.
— Простите, я перепутал... Дверь захлопнулась.
Он проверил номер квартиры. Никакой ошибки...
Едиге спустился по лестнице, вышел во двор. Нет, и дом тот же, и тот же подъезд... Азь-ага переехал, и его квартиру заняли другие?.. Едиге вернулся и нерешительно надавил на пуговку звонка.
— Еще раз простите... Здесь Бекмухамедовы живут?
— Бекмухамедовы. — Опершись полным плечом о косяк, женщина смотрела на него с легкой усмешкой.
— А профессор дома?
— Так бы сразу и сказали. — Женщина отступила назад, освобождая дорогу. — Папа дома. Проходите... Азимхан Бекежанович, к вам! — крикнула она в сторону профессорского кабинета. Оставив Едиге в прихожей, она прошла на кухню, покачивая грузными бедрами. Наверное, беременна, — подумал Едиге. — Новая невестка...
Профессор восседал'на широкой тахте, покрытой зеленой бархатной накидкой, и читал газету. Ноги у него были подвернуты по-турецки, плечи согревала шаль из мягкого козьего пуха.
Судя по выражению лица, Азь-аг^был чем-то необычайно обрадован.
— Вот, пожалуйста, — отвечая на приветствие, он протянул Едиге развернутую газету и с торжествующим лицом потряс ею. — Я всегда говорил: из этого джигита выйдет толк! Мать дороги — копыта, мать науки — поиск. Так-то, сынок, лишь тот, кто работает, не жалея сил, добьется в науке успеха. Видишь, и Бакен... Хотя ты, кажется, еще не прочел, возьми-ка газету да присядь за стол...
Едиге без особой охоты подчинился. Продолжая стоять, он бросил на указанную статью довольно равнодушный взгляд. И тут же колени его дрогнули, он почувствовал в ногах противную слабость и не сел, а рухнул на тахту, едва не задев при этом профессора.
Ему хватило пяти минут, чтобы пробежать статью до конца. Пробежать и вернуться к началу...
— Я знал, что по части теоретической подготовки он слабоват, — говорил между тем Азь-ага, удовлетворенно потирая ладони. — Знал и советовал — читай побольше, ищи, ищи... И что же? Он обогнал, казалось бы, куда более способных...
— Потрясающе!.. -1 вырвалось у ошеломленного Едиге.
— Важное открытие, — согласился профессор, на свой лад истолковав восклицание Едиге. —Очень, очень важное открытие!..
— Нет, это просто потрясающе... — У него все-таки достало самообладания и выдержки, возвращая газету Азь-аге, предварительно сложить ее — аккуратно, уголок в уголок.
— Ценный вклад в историю нашей литературы, — произнес профессор, вновь разворачивая газету. Как бы желая подчеркнуть, что именно следует считать вкладом, он ткнул указательным пальцем в статью, разлившуюся, словно озеро, на целую газетную полосу.
Едиге молчал.
— А вы молодцы, нечего сказать, — проговорил профессор язвительно, опустив ноги на ковер и нащупывая шлепанцы. — Молодцы... — продолжал он, расхаживая по кабинету, заложив руки за спину. — Все у вас решает настроение, а не холодный рассудок. Не примерив как следует, спешите отрезать! Вы судите о человеке не по его достоинству, а по тому, нравится он вам или нет...
— Вы обо мне говорите?
— О тебе и твоих сверстниках!.. Возьмем, к примеру, Бакена. Порядочный, скромный человек, преданный друг, добросовестный ученый...
Едиге с трудом подавил усмешку.
— Науку двигают вперед как раз такие люди...
Едиге вскочил. Если бы перед ним был кто-то другой, он расхохотался бы ему в лицо. Но Азь-ага... Едиге остался стоять на месте, не спуская глаз с профессора, с победным видом вышагивающего вдоль кабинета.
— Мы стареем, у нас уже не те силы, не та энергия... Теперь дело за вами. — Азь-ага остановился и пристально, в упор, взглянул на Едиге. — Но что же получается? Ты целый год в аспирантуре, а добился единственного — сдал минимум. К сбору материалов для диссертации так и не приступил, месяцами никто знать не знает, чем ты занимаешься. Видно, за тобой нужен глаз да глаз. Пускай за тебя возьмется Бакен. Он будет твоим научным руководителем.
— Хотите, чтобы я написал для него докторскую? Профессор не то не понял, не то не расслышал.
— Это верно, он пишет докторскую, но она, кажется, уже близка к завершению. Так что время у него найдется.
— И это ваше окончательное решение?
— Я забочусь о твоем будущем.
— Спасибо, — сказал Едиге. — Я бы согласился, и с величайшей радостью. Но я долго думал, весь этот год, и вижу, что у меня нет, к сожалению, никаких научных способностей...
Азь-ага небрежно отмахнулся:
— И со мной такое случалось. Но потом...
— Это мне подсказало не чувство, а холодный рассудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60