Аспирант, работает над диссертацией, но успевает — и то и это. Защитится будущей осенью, в крайнем случае через год... Нет, не тогда, он рассказал обо всем этом позже. Вчера... Она в тот, первый день, и не взглянула на него ни разу. Отворачивалась, не слушала, что он говорит... Но он не обиделся. Наоборот, проводил до самого порога. И потом приходил несколько раз. Гульшат не принимала его приглашений — отправиться на каток, в горы. Разговаривала — и то не дольше пяти минут. Ни на капельку не хотела изменять Едиге. Только сердцу, видно, не прикажешь. И она просит не винить ее. До сих пор она ни в чем не уступила — но долго ли так будет?.. Нет, целоваться она не позволяла. Рукой коснуться — и то... Нет! И чтобы влюбилась — тоже нет, она этого не думает. Нравится — да. Это так. И теперь она верна Едиге, но... Ничего не обещает. Не хочет обманывать... И вчера, и сегодня — он приходил, уговаривал пройтись, они болтали — час, два... Завтра? Что будет завтра, она не знает. Едиге должен согласиться: такие ребята не 'часто встречаются...
— Кто он? — Едиге наклонился, заглянул Гульшат в глаза. — Ну? Говори!
Она молчала, постукивая носочком туфли по полу, и глаз не отводила — насмешливых, торжествующих.
— Кто он?
— Вызовешь на дуэль?
— Это мое дело!
— Вряд ли с ним тебе справиться, — сказала она. — Да, вряд ли. Он сильный. И ростом выше тебя. И кулачищи у него вот какие... — Она сложила оба свои кулачка. — Даже больше. Так что, боюсь, ничего у тебя не выйдет. Он такая громадина...
— Ясное дело, — сказал Едиге. — Раз "такая громадина", то уж тут не устоять. Вам только и надо, чтоб "такая громадина"... — Он отступил на шаг, смерил ее презрительно с головы до ног. — Как же зовут эту "громадину"?.. Неотразимую для любвеобильных сердец?..
По ее шее, щекам, всему лицу разлилась багровая волна.
— Беркин... — сказала она, глядя себе под ноги. — Его зовут Беркин...
— Такого я не знаю...
— Знаешь, — сказала Гульшат. Она выпрямилась и с вызовом взглянула на Едиге. — Он живет рядом с вами, напротив. Историк...
— Беркин?.. Беркина у нас нет. Погоди, не Бердибек ли?.. С усиками?..
— Да...
Он прямо-таки задохнулся от изумления.
— И это правда?
— Правда... — Она вновь опустила глаза.
Вдруг Едиге стало смешно. Сомнения, ревность, мучившие его столько дней, — все отлетело, пропало куда-то. Он захохотал. Он хохотал все громче, эхо прокатывалось по всему коридору. Он то стискивал обеими ладонями голову, словно боясь, что вот-вот она лопнет, то сгибался в три погибели, закрывая лицо руками, то упирался кулаками в бока. Он не мог ничего с собой поделать, не мог остановиться... Наконец, отхохотавшись, еще всхлипывая от смеха, он посмотрел на Гульшат. Она как будто съежилась, уменьшилась в росте. Она хотела что-то сказать, но губы у нее дрожали, дергались, не выговаривая ни слова.
— Так тебе, значит, понравился наш Бердибек?.. — Он вытащил из кармана платок, вытер глаза, на которых от смеха проступили слезы. Аккуратно сложил платок, спрятал в карман. — Что ж, поздравляю!
Она молчала.
— Ну и вкус у тебя, просто на удивленье. Не ожидал. — Он добил ее взглядом, холодным, безжалостным. — Впрочем, он еще старичок хоть куда, наш Бердибек... Еще крепкий старичок...
— Он моложе тебя, — сказала Гульшат, кусая губы.
— Он старше меня на семь лет, а вас, моя любовь, на целый мушель — на двенадцать.
— Все равно он выглядит моложаво, — сказала она, слегка оправляясь. — Глядя на вас, никто не подумает, что вам двадцать три года. ("Вам", "вас", — так, так, — отметил про себя Едиге). А он похож на двадцатилетнего юношу.
— Правда?.. — Едиге усмехнулся.
— Й вообще — какое значение имеет возраст?.. — сказала Гульшат. — На сколько лет Пушкин был старше Натальи Гончаровой?..
— Пушкин?.. — Едиге даже слов не нашел, только пожал плечами. — Ты сравниваешь Бердибека и... Пушкина, да будет благословенно его имя, и каждая строчка в его стихах, и каждая точка, и каждая запятая!.. Сравниваешь?.. Дорогая, мне доводилось видеть немало серых ослов, но этот — самый серый из серых!..
Бесстрашный храбрец, спортсмен, ты говоришь?.. Да, прыжки с трамплина — это спорт, но тут не львиное сердце надо иметь, а крепкие ноги... Пушкин!.. Трусливый заяц, вот он кто! И болван, да такой, что его хоти тысячу раз палкой ударь — шагу правильно ступить не научишь!..
— Теперь я вижу... — Лицо у Гульшат по-прежнему так и полыхало огнем, зато губы побелели. — Теперь я вижу... Он лучше тебя в сто раз! Он не сказал о тебе дурного слова, всегда только хвалит... А ты...
—- А я не стану лгать только потому, что он меня хвалит. Ведь это правда: из всех вислоухих он самый серый...
— Он лучше тебя! — повторила Гульшат, глядя куда-то поверх головы Едиге.
— Ну* что же, и отправляйся к тому, который лучше.
— И отправлюсь, и не нужно мне твоего разрешенья... — Слезинка сорвалась у нее с ресниц — светлая, круглая, скатилась по щеке, капнула...
— Какая же я была дура, —• сказала она. — Ведь только что он приходил, приглашал в кино... Какая же я дура!..
— Очень жаль, — сказал Едиге. — Очень жаль, что ты так огорчила нашего добряка Бердибека. И что вообще столько времени потратила зря, поджидая меня.
— Какой же дурой я была, — в третий раз повторила Гульшат. Слезинки закапали одна за другой.
— Ничего, — сказал Едиге, — еще не поздно все исправить.
— Нет, уже поздно, поздно...
При слове ''поздно" в груди у Едиге снова защемило... Но его самолюбие было оскорблено. Она, та самая Гульшат, которую он считал чистейшим существом, созданным из эфира и небесной лазури, она позволила себя замарать прикосновением грязным, порочным!.. Замарать?.. Да, замарать! Хотя еще ничего непоправимого не случилось — все равно, могло, могло случиться!.. Мысль об этом была как тысяча ножей, вонзенных в спину черным предательством.
Но в душе его шла схватка между самолюбием и любовью. Ведь каким ни был Едиге гордецом, но Гульшат он любил, и любил по-настоящему. Результат этой схватки, казалось, предрешен — несмотря ни на что. И верно, к нему все клонилось. Едиге сжал обеими ладонями ее горячее, мокрое от слез лицо...
— Скажи, ты ходила куда-нибудь... Без меня... В театр, в кино?.. Еще куда-то?..
Нет...
— Смотри мне в глаза.
Она смотрела — глаза в глаза.
— Скажи, ты с этим... С этим бравым Бердибеком... Уже целовалась?..
В ее лице мелькнуло удивленье, испуг, что-то еще, похожее на брезгливость. Она помедлила немного — и с неожиданной силой ударила его по рукам, которые лежали у нее на плечах. Она ударила, оттолкнула его — второй раз в этот вечер. И, закрыв ладонями лицо, ссутулилась, сгорбилась.
— Как... ты... можешь... — Ее слова прерывались, комкались в плаче.
Едите еле сдержался. Он готов был пасть перед нею на колени, обнять ее ноги, все простить и просить прощенья... Она разжала пальцы, ладони, ее разомкнулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60