..
Потом снова были танцы... И нежное танго... Аргентинское танго... — Уж слишком ты балуешь свою девчонку, — сказал Халел.
— Просто я ее люблю, — сказал Едите.
— Он от нее без ума, — сказал Кенжек.
Было около двух. Они вышли в коридор покурить. Точнее, дымил своей громадной трубкой один Халел] его друзей эта пагуба миновала.
— Ты не понял, что я имел в виду, — продолжал Халел, пыхнув облаком густого сизого дыма.
— Почему же... Ты хотел сказать: "Учи ребенка с рожденья, жену..."1 Я тоже так считал. Когда у меня были другие девушки. Опоздала, к примеру, на свидание минут на пять — и привет, счастливо оставаться, а я пошел... Нет, кроме шуток, я никогда их не ждал дольше пяти минут...
— Теперь понятно, почему ты до сих пор в холостяках, — сказал Кенжек.
Халел и Едиге расхохотались. Кенжек сообразил, что, целя в Едиге, попал в себя, и смущенно замолк.
— Все оттого, что не было любви, — сказал Халел. Верно, — кивнул Едиге, — я теперь тоже так
думаю.
— А сейчас все наоборот, — сказал Халел.
— Тоже верно, — согласился Едиге. — Я бы любому ее капризу, любой прихоти подчинился. И с радостью.
— Понимаю, — сказал Халел. — Но ты все-таки сдерживайся.
— Я привык поступать, как мне хочется, — сказал Едиге. — Воспитывался у бабушки с дедушкой, и вот результат... По-другому у меня не выходит.
— И зря, — сказал Халел.
— Каждый, кто любит, раб своей любимой, — не то сам сочинил, не то процитировал Кенжек.
— А вы думаете, я Заду не люблю? — сказал Халел. — Мы уже больше двух лет знакомы. И чувство мое осталось таким же, как в первый день... Фу, дьявол, слишком уж литературно выразился, правда, товарищ филолог?.. Но это и в самом деле так. Наверное, весной мы поженимся.
— А диссертация?.. — спросил Кенжек.
— Постараюсь до тех пор закончить, — сказал Халел. — Скоро в Москве должны появиться две мои статьи. Почти одновременно.
1 Имеется в виду казахская поговорка: "Учи ребенка с рожденья, жену— со свадьбы".
— Тогда тебе действительно можно жениться, —-сказал Кенжек. — И я тоже, на тебя глядя, женюсь. Только бы вот с диссертацией наладилось...
— А тебе жениться нельзя, — сказал Халел, обращаясь к Едите.
— Почему?
— Твоя девушка еще несовершеннолетняя, судить будут, — сказал Кенжек.
Все трое рассмеялись.
— Это верно, мы о женитьбе пока не думали, — признался Едите. — Как-то забыли. У нас и разговора об этом не было...
— Наверное, говорили о чем-нибудь более существенном, — улыбнулся Халел. Он задрал подбородок вверх и выпустил изо рта одно за другим несколько колец дыма. Поднимаясь все выше, голубоватые кольца постепенно расплывались, таяли, теряя форму, пока не растворялись в воздухе под самым потолком. — Вы оба еще дети, — сказал он, помолчав. — Конечно, ты закончил университет, скоро тебе — кажется, в январе — исполнится двадцать три, еще пара лет пройдет —-и ты лекции студентам станешь читать. Но она-то? Младенец, только-только открывший на мир глаза... Впрочем, не знаю, в ком из вас двоих больше детства.
— Я давно уже чувствую себя зрелым человеком,-— возразил Едите. — Даже пожилым, если хочешь. Иногда мне кажется, что я прожил тысячу лет...
— Снова преувеличение... И опять-таки — самое настоящее детство. Может быть, романтика в таком возрасте и хороша, только мы, физики, рано взрослеем...
— Что же ты мне посоветуешь как взрослый?
— Если бы я умел советовать, то не был бы тем, что есть. — Халел обнял Едиге одной рукой и похлопал по спине. — Я люблю тебя, как родного брата. Поверь, это правда, и не обижайся.
— Он не обиделся, — сказал Кенжек. — С чего бы ему обижаться?
— А что касается девушек... Тут уж, по русской поговорке, "всяк по-своему с ума сходит...'.'Поступай, как сердце подскажет. Это самое лучшее.
— Голова что-то побаливает. Хватил, видно, лишнего, — грустно сообщил Кенжек.
— Девушки чай готовят, сейчас подлечишься, — утешил друга Едиге.
— Дай-ка мне ключ от своей комнаты, пойду прилягу, — сказал Кенжек Халелу.
— Там наши пальто, мое и Зады.
— Боишься, закроюсь на ключ и засну? Тогда запри меня снаружи.
— Неудобно перед девушками, ведь осталось посидеть совсем немного, — сказал Халел. — К тому же... Комната мне и самому нужна. Ну, идемте, нас уже заждались.
Девушки сидели рядом и оживленно щебетали о чем-то, словно две пташки, выросшие в одном гнезде. Все лишнее со стола было убрано, посуда перемыта, чай заварен и настоен до багровой густоты. Правда, не было ни молока, ни сливок, но и тут нашелся выход. Оказалось, что если в стакан опустить пару ирисок, чай получится на вкус не хуже, чем со сливками. Чего-чего только не знают эти девушки!..
Выпив пару стаканов, Халел начал собираться. Им с Задой, сказал он, предстоит до рассвета попасть еще в одно место... Зада, казалось, слышала об этом впервые.
После того как они ушли, за столом сразу стало пусто и невесело. Сначала в молчании чаевничали, потом Кенжек вскочил, будто внезапно вспомнив о чем-то. На столе опять появились стопки, в каждую из трех он налил армянского коньяка, цветом почти не отличающегося от индийского чая. Затем Кенжек, стоя, произнес длинную речь. Он объявил, что безмерно рад за Едиге и желает счастья Гульшат. И признался, что, когда смотрит на них обоих, на глаза у него навертываются слезы... (И тут в самом деле глаза его повлажнели.) Так выпьем, сказал он, за ваше безоблачное счастье! После чего с видом человека, исстрадавшегося от мучительной жажды, он опрокинул содержимое стопки в рот и, не слушая возражений, заставил выпить Едиге и Гульшат. Добившись своего, он снова принялся разливать коньяк. Едиге, чувствуя, что дело осложняется, успел наполнить стопку Гульшат заваркой из чайника. Кенжек этого не заметил. Он продолжил свою речь. Он сообщил, что уже стар, ему стукнуло двадцать пять лет, но за свою долгую жизнь он так и не изведал никаких радостей. Мечты не сбылись, в усталой груди нет ничего, кроме разбитых надежд и горьких разочарований. И ему ничто уже не поможет. Нет, сказал Кенжек, не станет он ни профессором, ни академиком, даже самым обыкновенным, ничтожным кандидатом — и то он не станет. Потому что не хочет. Да, сказал он, не хочет и не желает! Он от всего отрекается! Он признает с этой самой минуты в жизни единственное — Любовь!.. Он сказал, что или отыщет красивую девушку, которая его полюбит, или умрет. И он не будет ждать рассвета, чтобы осуществить идею, которая его осенила.
Весь город, сказал он, сейчас на улицах, вся молодежь. На площади Цветов горит огромная елка, и вокруг нее танцуют девушки, столько девушек!.. А в парке — скульптуры изо льда и снега: голова облаченного в шлем богатыря, свирепо разинувший пасть медведь... И нет счета девушкам, которые скатываются по ледяной горке, выскальзывая из богатырского рта или медвежьего чрева!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Потом снова были танцы... И нежное танго... Аргентинское танго... — Уж слишком ты балуешь свою девчонку, — сказал Халел.
— Просто я ее люблю, — сказал Едите.
— Он от нее без ума, — сказал Кенжек.
Было около двух. Они вышли в коридор покурить. Точнее, дымил своей громадной трубкой один Халел] его друзей эта пагуба миновала.
— Ты не понял, что я имел в виду, — продолжал Халел, пыхнув облаком густого сизого дыма.
— Почему же... Ты хотел сказать: "Учи ребенка с рожденья, жену..."1 Я тоже так считал. Когда у меня были другие девушки. Опоздала, к примеру, на свидание минут на пять — и привет, счастливо оставаться, а я пошел... Нет, кроме шуток, я никогда их не ждал дольше пяти минут...
— Теперь понятно, почему ты до сих пор в холостяках, — сказал Кенжек.
Халел и Едиге расхохотались. Кенжек сообразил, что, целя в Едиге, попал в себя, и смущенно замолк.
— Все оттого, что не было любви, — сказал Халел. Верно, — кивнул Едиге, — я теперь тоже так
думаю.
— А сейчас все наоборот, — сказал Халел.
— Тоже верно, — согласился Едиге. — Я бы любому ее капризу, любой прихоти подчинился. И с радостью.
— Понимаю, — сказал Халел. — Но ты все-таки сдерживайся.
— Я привык поступать, как мне хочется, — сказал Едиге. — Воспитывался у бабушки с дедушкой, и вот результат... По-другому у меня не выходит.
— И зря, — сказал Халел.
— Каждый, кто любит, раб своей любимой, — не то сам сочинил, не то процитировал Кенжек.
— А вы думаете, я Заду не люблю? — сказал Халел. — Мы уже больше двух лет знакомы. И чувство мое осталось таким же, как в первый день... Фу, дьявол, слишком уж литературно выразился, правда, товарищ филолог?.. Но это и в самом деле так. Наверное, весной мы поженимся.
— А диссертация?.. — спросил Кенжек.
— Постараюсь до тех пор закончить, — сказал Халел. — Скоро в Москве должны появиться две мои статьи. Почти одновременно.
1 Имеется в виду казахская поговорка: "Учи ребенка с рожденья, жену— со свадьбы".
— Тогда тебе действительно можно жениться, —-сказал Кенжек. — И я тоже, на тебя глядя, женюсь. Только бы вот с диссертацией наладилось...
— А тебе жениться нельзя, — сказал Халел, обращаясь к Едите.
— Почему?
— Твоя девушка еще несовершеннолетняя, судить будут, — сказал Кенжек.
Все трое рассмеялись.
— Это верно, мы о женитьбе пока не думали, — признался Едите. — Как-то забыли. У нас и разговора об этом не было...
— Наверное, говорили о чем-нибудь более существенном, — улыбнулся Халел. Он задрал подбородок вверх и выпустил изо рта одно за другим несколько колец дыма. Поднимаясь все выше, голубоватые кольца постепенно расплывались, таяли, теряя форму, пока не растворялись в воздухе под самым потолком. — Вы оба еще дети, — сказал он, помолчав. — Конечно, ты закончил университет, скоро тебе — кажется, в январе — исполнится двадцать три, еще пара лет пройдет —-и ты лекции студентам станешь читать. Но она-то? Младенец, только-только открывший на мир глаза... Впрочем, не знаю, в ком из вас двоих больше детства.
— Я давно уже чувствую себя зрелым человеком,-— возразил Едите. — Даже пожилым, если хочешь. Иногда мне кажется, что я прожил тысячу лет...
— Снова преувеличение... И опять-таки — самое настоящее детство. Может быть, романтика в таком возрасте и хороша, только мы, физики, рано взрослеем...
— Что же ты мне посоветуешь как взрослый?
— Если бы я умел советовать, то не был бы тем, что есть. — Халел обнял Едиге одной рукой и похлопал по спине. — Я люблю тебя, как родного брата. Поверь, это правда, и не обижайся.
— Он не обиделся, — сказал Кенжек. — С чего бы ему обижаться?
— А что касается девушек... Тут уж, по русской поговорке, "всяк по-своему с ума сходит...'.'Поступай, как сердце подскажет. Это самое лучшее.
— Голова что-то побаливает. Хватил, видно, лишнего, — грустно сообщил Кенжек.
— Девушки чай готовят, сейчас подлечишься, — утешил друга Едиге.
— Дай-ка мне ключ от своей комнаты, пойду прилягу, — сказал Кенжек Халелу.
— Там наши пальто, мое и Зады.
— Боишься, закроюсь на ключ и засну? Тогда запри меня снаружи.
— Неудобно перед девушками, ведь осталось посидеть совсем немного, — сказал Халел. — К тому же... Комната мне и самому нужна. Ну, идемте, нас уже заждались.
Девушки сидели рядом и оживленно щебетали о чем-то, словно две пташки, выросшие в одном гнезде. Все лишнее со стола было убрано, посуда перемыта, чай заварен и настоен до багровой густоты. Правда, не было ни молока, ни сливок, но и тут нашелся выход. Оказалось, что если в стакан опустить пару ирисок, чай получится на вкус не хуже, чем со сливками. Чего-чего только не знают эти девушки!..
Выпив пару стаканов, Халел начал собираться. Им с Задой, сказал он, предстоит до рассвета попасть еще в одно место... Зада, казалось, слышала об этом впервые.
После того как они ушли, за столом сразу стало пусто и невесело. Сначала в молчании чаевничали, потом Кенжек вскочил, будто внезапно вспомнив о чем-то. На столе опять появились стопки, в каждую из трех он налил армянского коньяка, цветом почти не отличающегося от индийского чая. Затем Кенжек, стоя, произнес длинную речь. Он объявил, что безмерно рад за Едиге и желает счастья Гульшат. И признался, что, когда смотрит на них обоих, на глаза у него навертываются слезы... (И тут в самом деле глаза его повлажнели.) Так выпьем, сказал он, за ваше безоблачное счастье! После чего с видом человека, исстрадавшегося от мучительной жажды, он опрокинул содержимое стопки в рот и, не слушая возражений, заставил выпить Едиге и Гульшат. Добившись своего, он снова принялся разливать коньяк. Едиге, чувствуя, что дело осложняется, успел наполнить стопку Гульшат заваркой из чайника. Кенжек этого не заметил. Он продолжил свою речь. Он сообщил, что уже стар, ему стукнуло двадцать пять лет, но за свою долгую жизнь он так и не изведал никаких радостей. Мечты не сбылись, в усталой груди нет ничего, кроме разбитых надежд и горьких разочарований. И ему ничто уже не поможет. Нет, сказал Кенжек, не станет он ни профессором, ни академиком, даже самым обыкновенным, ничтожным кандидатом — и то он не станет. Потому что не хочет. Да, сказал он, не хочет и не желает! Он от всего отрекается! Он признает с этой самой минуты в жизни единственное — Любовь!.. Он сказал, что или отыщет красивую девушку, которая его полюбит, или умрет. И он не будет ждать рассвета, чтобы осуществить идею, которая его осенила.
Весь город, сказал он, сейчас на улицах, вся молодежь. На площади Цветов горит огромная елка, и вокруг нее танцуют девушки, столько девушек!.. А в парке — скульптуры изо льда и снега: голова облаченного в шлем богатыря, свирепо разинувший пасть медведь... И нет счета девушкам, которые скатываются по ледяной горке, выскальзывая из богатырского рта или медвежьего чрева!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60