А как споспешествуют благу отчизны эти мужчины теперь? Один сын недоучка и подпольный адвокат, растративший силы на женщин и вино, второй, быть может самый разумный и дельный, спит вечным сном где-то в польской земле, третий стыдливо, как мокрая курица, бродит по двору и ищет доску, которой накрыть бы бочку парового котла, чтобы судебный исполнитель смог начать распродажу его имущества. А не был ли Мате Анилуйк в свое время все же слишком мягок? И не должен ли был он еще чаще и настойчивее колотить по лбу своих отпрысков, чтобы капелька разума, какая у них была, перекочевала в голову, в отчаянии думает Таавет. Пусть будет проклят тот мартовский вечер, когда они с братом лазили в Тарту на чердак к тем голубушкам.
Доска, предохраняющая ремень молотилки от ветра, установлена на бочку с водой. Петтай сидит за бочкой на ящике с инструментом и как раз надевает очки. Он готов к аукциону и смотрит, как низкое солнце окрашивает в розовый цвет вечерние облака над взгорком. Молотилку останавливают: деревенские медленно собираются, иные, чуждаясь, стоят в отдалении, прочие садятся в пустую телегу, сложив руки как при молитве. У двух-трех женщин еще дрожат колени после несчастья с батраком. Хозяева хуторов сочувственно молчат: кто знает, может, свалится когда и на их голову этот аукцион, никто не может ручаться. Какой бы ни был этот Таавет, но он из своей деревни, и мужики охотно одолжили бы ему деньги, если б только они были. Времена плохие, за урожай еще ничего не получено, Таавет сам тоже виноват,
не особенно искал, кто даст взаймы, такой уж он гордый: спина не гнется и голос не лебезит.
Петтай для виду листает бумаги на своей бочке, он похож немного на миссионера, который раздает этим неграм с потными, грязными лицами христианскую благодать. Если бы у Эстонии была в Африке колония величиной с капустный огород, Петтай был бы подходящим человеком, которого можно было бы послать к язычникам, дабы обратить их в истинную веру. Петтай считает свою нынешнюю профессию чуждой себе. К сожалению, он сын бедных родителей, иначе поступил бы на богословский факультет в Тарту. У него есть дар утешителя, даже голос мягкий, благоговейный и ровный, хотя здесь это не имеет никакого значения. Он ждет, когда все соберутся возле котла, постукивает по столу приличия ради огненно-красным карандашом «фабер». Белоголовый мальчик, держа палец во рту, слишком смелый для хуторского ребенка, стоит у стола, как ученик или ассистент, оглядывает все острым взором и смотрит на всех как сама совесть. Это единственный сын Таавета, будущий наследник Айасте, если и ему не вздумается стать адвокатом или инженером. Пусть он с самого раннего детства ознакомится с танцами, что произойдут вокруг этого бедняги парового котла. Неизвестно, какие еще потрясения готовит время, новый день, что появляется чаще всего из-за Варсаметса, потому что оттуда восходит солнце.
И вот Петтай объявляет открытие аукциона. Из его рта льются зловещие для деревенских ушей слова — вроде Тартуский банк домовладельцев, мировой суд Тартуско-Вырус- кого округа и подлежащее аукциону движимое имущество. Люди тихо и внимательно слушают Петтая; только один желторотый, хозяйский сын Йыыла, нашел подходящий момент, чтобы ущипнуть Майму. Девчонка отвечает ему резким шлепком по лицу; все с упреком оглядываются, и парень унимается.
— Продаже подлежит следующее движимое имущество стоимостью в двести пятьдесят крон: одноконные грабли... Они там!— показывает судебный исполнитель рукой в сторону конюшни.— И овцы.— Люди ожидающе смотрят в сторону Петтая.— Овцы на пастбище. Надеюсь, что каждый из присутствующих здесь видел овец и знает, что это за животины,— прибавляет он, и на его морщинистом лице мелькает какое-то подобие улыбки.
Иные из толочан усмехаются про себя. Совсем неплохой мужик этот судейский, думают они, и ждут, что будет дальше.
Петтай снова стучит карандашом по доске. Мальчик сдувает со стола осевшие на него соломенные соринки. Он дует, пожалуй, слишком сильно, вместе с мякиной слетает и одна бумажка Петтая. В последнюю минуту Петтай все же ловит худой жилистой рукой бумагу со списком. Он сердито смотрит в сторону мальчика, но, видя, что ребенок испугался, добродушно смеется. День клонится к вечеру, пора начинать.
— Первыми идут в продажу на аукцион овцы,— сообщает Петтай.— Начальная цена сто семьдесят крон. Кто больше?
Люди молчат. Это крупная сумма. Да и кому эти животины особенно нужны; их на каждом хуторе хватает. Разве что надо купить, чтобы выручить хозяина Айасте.
— Сто семьдесят одна крона, — медленно говорит бородач из Сиргасте после раздумий.
— Сто семьдесят одна крона - раз! Кто еще? стучит Петтай.
Все сидят или стоят как изваяния. Хозяин Сиргасте лежит на мешкал, сдерживая возбуждение.
— Сто семьдесят одна крона два! -"бесстрастным голо сом сообщает судебный исполнитель.
— Сто семьдесят пять! вдруг вскрикивает Пауль Кяо.
Все головы поворачивают к Паулю. Кяо сидит на телеге ему нипочем то, что он стал центром внимания. Он знает что делает.
— Никто больше не предлагает цену. Сто семьдесят пять крон за этих дрянных овец — цена хорошая.
— Продано,— стучит карандашом о доску Петтай.
Бородач из Сиргасте радуется, что он, зачинщик, не остался в дураках. Впредь он решает быть осторожнее, не то еще навяжут на твою шею бог весть какую рухлядь по дорогой цене. Он остался на аукционе с большими надеждами, но теперь разочарован. Когда начинают продавать конные грабли, он уже не подает голоса, грызет травинку и просто смотрит, И снова предлагает цену Пауль. Конные грабли достаются ему за семьдесят пять крон, и затем Петтай закрывает аукцион — нужная сумма получена. Мартинсон из Сиргасте бросает травинку и спрыгивает с телеги. Ему вспоминается, как, еще в царское время, он сцепился с Паулем в корчме Отепя, и ему приятно, что сейчас расхлебывать все пришлось Паулю.
Петтай снимает с носа очки, сует их в потрепанный картонный футляр, собирает свои бумаги с бочки и защелки вает замок портфеля. Все прошло гладко, нынешняя поездка удачна. Судебный исполнитель вполне доволен собой.
Хотя солнце еще клонится за ветлы, что на лугу Кяо, нет смысла запускать молотилку. Все равно завтра придется попотеть на молотьбе еще добрую половину дня, часть бабок еще на поле, не уместились в риге.
— Я верну тебе этих овец и вдобавок еще отдам конные грабли,— громко, чтобы слышали все, говорит вдруг Пауль.— А то тебе, бедняге, совсем хана.
Таавет вздрагивает. Его усталое лицо медленно краснеет. Вот зачем этот Пауль так старательно скупал все это на аукционе — чтобы снова ошельмовать его. Но так просто это ему не удастся, пусть не думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Доска, предохраняющая ремень молотилки от ветра, установлена на бочку с водой. Петтай сидит за бочкой на ящике с инструментом и как раз надевает очки. Он готов к аукциону и смотрит, как низкое солнце окрашивает в розовый цвет вечерние облака над взгорком. Молотилку останавливают: деревенские медленно собираются, иные, чуждаясь, стоят в отдалении, прочие садятся в пустую телегу, сложив руки как при молитве. У двух-трех женщин еще дрожат колени после несчастья с батраком. Хозяева хуторов сочувственно молчат: кто знает, может, свалится когда и на их голову этот аукцион, никто не может ручаться. Какой бы ни был этот Таавет, но он из своей деревни, и мужики охотно одолжили бы ему деньги, если б только они были. Времена плохие, за урожай еще ничего не получено, Таавет сам тоже виноват,
не особенно искал, кто даст взаймы, такой уж он гордый: спина не гнется и голос не лебезит.
Петтай для виду листает бумаги на своей бочке, он похож немного на миссионера, который раздает этим неграм с потными, грязными лицами христианскую благодать. Если бы у Эстонии была в Африке колония величиной с капустный огород, Петтай был бы подходящим человеком, которого можно было бы послать к язычникам, дабы обратить их в истинную веру. Петтай считает свою нынешнюю профессию чуждой себе. К сожалению, он сын бедных родителей, иначе поступил бы на богословский факультет в Тарту. У него есть дар утешителя, даже голос мягкий, благоговейный и ровный, хотя здесь это не имеет никакого значения. Он ждет, когда все соберутся возле котла, постукивает по столу приличия ради огненно-красным карандашом «фабер». Белоголовый мальчик, держа палец во рту, слишком смелый для хуторского ребенка, стоит у стола, как ученик или ассистент, оглядывает все острым взором и смотрит на всех как сама совесть. Это единственный сын Таавета, будущий наследник Айасте, если и ему не вздумается стать адвокатом или инженером. Пусть он с самого раннего детства ознакомится с танцами, что произойдут вокруг этого бедняги парового котла. Неизвестно, какие еще потрясения готовит время, новый день, что появляется чаще всего из-за Варсаметса, потому что оттуда восходит солнце.
И вот Петтай объявляет открытие аукциона. Из его рта льются зловещие для деревенских ушей слова — вроде Тартуский банк домовладельцев, мировой суд Тартуско-Вырус- кого округа и подлежащее аукциону движимое имущество. Люди тихо и внимательно слушают Петтая; только один желторотый, хозяйский сын Йыыла, нашел подходящий момент, чтобы ущипнуть Майму. Девчонка отвечает ему резким шлепком по лицу; все с упреком оглядываются, и парень унимается.
— Продаже подлежит следующее движимое имущество стоимостью в двести пятьдесят крон: одноконные грабли... Они там!— показывает судебный исполнитель рукой в сторону конюшни.— И овцы.— Люди ожидающе смотрят в сторону Петтая.— Овцы на пастбище. Надеюсь, что каждый из присутствующих здесь видел овец и знает, что это за животины,— прибавляет он, и на его морщинистом лице мелькает какое-то подобие улыбки.
Иные из толочан усмехаются про себя. Совсем неплохой мужик этот судейский, думают они, и ждут, что будет дальше.
Петтай снова стучит карандашом по доске. Мальчик сдувает со стола осевшие на него соломенные соринки. Он дует, пожалуй, слишком сильно, вместе с мякиной слетает и одна бумажка Петтая. В последнюю минуту Петтай все же ловит худой жилистой рукой бумагу со списком. Он сердито смотрит в сторону мальчика, но, видя, что ребенок испугался, добродушно смеется. День клонится к вечеру, пора начинать.
— Первыми идут в продажу на аукцион овцы,— сообщает Петтай.— Начальная цена сто семьдесят крон. Кто больше?
Люди молчат. Это крупная сумма. Да и кому эти животины особенно нужны; их на каждом хуторе хватает. Разве что надо купить, чтобы выручить хозяина Айасте.
— Сто семьдесят одна крона, — медленно говорит бородач из Сиргасте после раздумий.
— Сто семьдесят одна крона - раз! Кто еще? стучит Петтай.
Все сидят или стоят как изваяния. Хозяин Сиргасте лежит на мешкал, сдерживая возбуждение.
— Сто семьдесят одна крона два! -"бесстрастным голо сом сообщает судебный исполнитель.
— Сто семьдесят пять! вдруг вскрикивает Пауль Кяо.
Все головы поворачивают к Паулю. Кяо сидит на телеге ему нипочем то, что он стал центром внимания. Он знает что делает.
— Никто больше не предлагает цену. Сто семьдесят пять крон за этих дрянных овец — цена хорошая.
— Продано,— стучит карандашом о доску Петтай.
Бородач из Сиргасте радуется, что он, зачинщик, не остался в дураках. Впредь он решает быть осторожнее, не то еще навяжут на твою шею бог весть какую рухлядь по дорогой цене. Он остался на аукционе с большими надеждами, но теперь разочарован. Когда начинают продавать конные грабли, он уже не подает голоса, грызет травинку и просто смотрит, И снова предлагает цену Пауль. Конные грабли достаются ему за семьдесят пять крон, и затем Петтай закрывает аукцион — нужная сумма получена. Мартинсон из Сиргасте бросает травинку и спрыгивает с телеги. Ему вспоминается, как, еще в царское время, он сцепился с Паулем в корчме Отепя, и ему приятно, что сейчас расхлебывать все пришлось Паулю.
Петтай снимает с носа очки, сует их в потрепанный картонный футляр, собирает свои бумаги с бочки и защелки вает замок портфеля. Все прошло гладко, нынешняя поездка удачна. Судебный исполнитель вполне доволен собой.
Хотя солнце еще клонится за ветлы, что на лугу Кяо, нет смысла запускать молотилку. Все равно завтра придется попотеть на молотьбе еще добрую половину дня, часть бабок еще на поле, не уместились в риге.
— Я верну тебе этих овец и вдобавок еще отдам конные грабли,— громко, чтобы слышали все, говорит вдруг Пауль.— А то тебе, бедняге, совсем хана.
Таавет вздрагивает. Его усталое лицо медленно краснеет. Вот зачем этот Пауль так старательно скупал все это на аукционе — чтобы снова ошельмовать его. Но так просто это ему не удастся, пусть не думает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45