— Я чувствую, что у меня хватит сил противостоять дерзновению подданных, — гордо заявил Август.
— Вот как? У тебя хватит сил? — удивилась она.
— А почему бы и нет? — отвечал уязвленный юноша. Королева попыталась улыбнуться закованному в доспехи рыцарю.
— Хорошо. Пусть будет так — у тебя хватит сил! Но все равно ты должен держаться в стороне. Король чересчур распустил этот расшумевшийся сброд. Ты предстанешь перед шляхтой, уже утихомиренной королем, смирившейся, когда страсти утихнут. Покажешься перед нею во всем блеске и величии. Значит, не сейчас.
Но Август не уступал.
— Отсутствие мужества никогда не украшало королей, — отвечал он.
— У власти есть свои тернии, — вздохнула королева. — Оставь эти мелкие раны и уколы самому государю. Верь мне, лучше прославиться в победоносном сражении, нежели в укрощении бунтовщиков.
Он ответил не раздумывая:
— Мыслю иначе. И должен ехать.
Не в силах сдержаться более, она ударила кулаком по резному подлокотнику кресла.
— Нет! Довольно! Ты никуда не поедешь! После минутного молчания Август заявил:
— Я обращусь к королю. Его величество позволит...
— К его величеству? Ну что ж. — Бона уже настолько овладела собой, что могла спокойно сказать: — Хорошо. Пусть будет как всегда - как он порешит. - И, обратившись к маршалу Вольскому, попросила его провести молодого короля к государю.
Забрало опустилось, закованный в золотые доспехи юный рыцарь шел впереди, за ним неохотно плелся Вольский.
Теперь, уже дав волю своим чувствам, Бона в ярости сбросила на пол дорогую вазу, и она рассыпалась на мелкие осколки. Глядя на них, она крикнула Алифио:
— Вы слышали?! Он заявил, что у него хватит сил?! Он — сильный? Его хотят разбить вдребезги, как это стекло. Сейчас же велите позвать ко мне Диану.
— Сейчас, когда Август собирается в поход?.. — удивился канцлер.
— Именно сейчас. Поспешите, я жду.
Вскоре вошла Диана ди Кордона в сопровождении Марины, но королева тотчас же движением руки отослала камеристку прочь. Они остались одни.
— Сколько тебе было лет, милочка, когда мы выезжали из Бари? — спросила Бона.
— Шестнадцать, — отвечала Диана, смешавшись.
— Значит, ты не намного моложе меня. И смеешь... Не отрицай! Я была в ужасе, когда узнала об этом. И ты посмела развращать отрока? Говорят, еще в Литве...
Диана бросилась к ее ногам.
— Государыня... Я собиралась вернуться в Италию десять лет тому назад, выйти замуж за богатого маркиза. Ваше королевское величество не соизволили отпустить меня тогда из Неполомиц, помнится, я болела и была моровая язва. Осталась и... Мой род слишком знаменит, чтобы я вышла здесь за какого-нибудь Моравеца или Остою... К тому же в него влюблена Анна.
— Анна? — прервала ее •захваченная врасплох королева.
— Да. И он к ней весьма благосклонен. Но не о том я хотела говорить...
— Не о том я тебя и спрашиваю, — холодно возразила Бона. — Значит? Что же тебя связывает с юным королем?
— Я люблю его, — прошептала Диана, подняв прелестную головку. — Как сына, как любовника... Он так пылок, исполнен страсти, что я подумала... Может быть, лучше я научу его агв атапсИ, а не какая-нибудь литовская дворянка. Я от него без ума, преклоняюсь перед будущим королем...
— Он уже король, — бесстрастно прервала ее Бона. — Но как таковой не будет твоим. Это может быть мимолетная любовь. Но я не потерплю ее при моем дворе!
— Светлейшая госпожа! Умоляю, прошу вас позволить мне остаться здесь, на Вавеле. Я сделаю все, отрекусь от него, когда будет надобно, но только не теперь, не теперь...
Королева сделала вид, что раздумывает, колеблется...
— Хорошо. Не теперь. Но за это требую слепого послушания. Во всем.
— Я сделаю все, что вы прикажете, ваше величество,— шептала Диана.
— На этих днях я велю купить для тебя каменный домик неподалеку от Флорианских ворот. Ты останешься в замке, но принимать молодого короля будешь только там, и всегда его одного. Храни все в строгом секрете. Никто не должен знать о ваших свиданиях...
— Боже! Это чудесно... Спасибо! Спасибо!.. Анна догадывается.
Бона нахмурила брови.
— Знаю. Но Анне уже недолго быть на Вавеле. Выйдет за Остою и будет жить в поместье, которое получит в приданое за верную службу, здесь, под Краковом. Словом, будешь молчать и от всего отрекаться... Как ты могла полюбить юношу, почти дитя?
— Не имела права, знаю, — вымолвила несчастная с отчаянием. — И не должна. Но не могу перестать его любить. Наслаждаться его радостью, его жаркими...
— Перестань! — приказала Бона. — Меня не интересует жар, который вас сжигает. Смотри только, чтобы этот жар
не сжег того, кто через несколько лет возьмет в жены какую-нибудь принцессу, чтобы дать династии сына. И оберегай его от опасностей, следи, чтоб не уступил уговорам других рыцарей пойти с ними на войну. Он должен уцелеть для трона, во имя блага Ягеллонов. Я выражаюсь достаточно ясно?
— Да, госпожа. Ах, если бы... Он так хотел, чтобы я увидела его в золотых доспехах!
— О нет! Не смей разжигать этих желаний. Юного короля гложет рыцарское высокомерие. Утверждать его в этом нельзя. Твоя задача — постоянно удерживать его в Кракове. Если сумеешь, ежели обещаешь, что будешь строго следовать этим приказам, то в ближайшее время получишь домик на Флоренской.
— Буду стараться изо всех сил... Буду самой верной, преданной слугой, счастливейшей из женщин, — шептала Диана, глядя на королеву с благодарностью.
— Хорошо. В июне, в ночь накануне Купалы, держись от него подальше. Пусть придет к тебе уже после полуночи...
Она рассмеялась неожиданно, заметив не без ехидства:
— ...и принесет цветок папоротника. Это чудесная польская легенда... Означает обретенное счастье. Встань!
Но Диана ди Кордона по-прежнему стояла на коленях, повторяя в упоении:
— Такая добрая и мудрая королева, такая милостивая, одна на свете. Одна-единственная. Принцесса из Бари...
В то самое время, когда гетман похвалялся в кругу своих приятелей, что наконец заставит обабившегося юнца надеть доспехи и уж никак не будет щадить его в науке фехтования и даже в бою, Сигизмунд Август, в богатом наряде из бархата и парчи, рассматривал в своей комнате ларец, наполненный множеством прекрасных украшений и драгоценностей, которыми он привык любоваться с детских лет. Там были ожерелья из сапфира и рубинов, тончайшей работы браслеты, перстни, ценные монеты и геммы. Первые из этих монет он получил в подарок от матери, ныне же его дорогостоящую страсть удовлетворял банкир отца Северин Бонер.
Он долго и со знанием дела перебирал драгоценности, ибо хотел преподнести Диане в ночь на Купалу брошь, которая напоминала бы цветок папоротника, о чем она ему молвила как-то невзначай и шутя. С некоторых пор она стала совершенно иной, но тем более желанной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155