..
Она шептала, убаюканная в его объятьях:
— Господин мой! Единственный мой, желанный...
Человек, посланный в Корчин, вернулся в Варшаву с вестью: слуги Миколая Рыжего, делившего со своею сестрой "изгнание", говорили, что король и Барбара неразлучны...
Слушая донесение гонца, королева смотрела в окно на серую Вислу, текущую внизу, под стенами замка, —так же уныло протекала теперь ее, когда-то такая бурная, жизнь. Разве и она тоже не в "изгнании"? И сердце ее не разрывается от тоски и боли, такой тяжкой, что ей трудно двинуться, встать с места, подойти к окну? А впрочем, к чему ей выглядывать в окно, трогать стены здешнего замка? Ведь это не Вавель, и не из этого окна был вывешен пурпурный, окаймленный золотом стяг... Ма1ешгюпе! Она здесь, в Варшаве, одна, а в это время в Корчине кипит молодая жизнь, и руки Августа тянутся к Барбаре с такой нежностью, с какой никто никогда не обнимал ее, разве что в давние годы он, ее первенец. Младенец... Неужто эта наложница подарит ему сына еще до коронации? Для Барбары это было великим незаслуженным счастьем, но для Ягеллонов? Им подкидыш не нужен. Нужно ждать, признает ли брак короля предстоящий сейм. Она снова поедет в Гомолин, но на этот раз никто не услышит от нее хулы, она не станет больше осуждать Барбару... Кмита наведался в Варшаву только раз. Может, и он тоже ищет королевской милости? Он, царь и бог у себя в Висниче, служил ей не только из чувства долга, но, наверное... В его глазах было нечто такое, что она не могла ошибиться... Но это было прежде, в Кракове, зато теперь, во время своего последнего приезда в Гомолин и в Яздов, он избегал ее взглядов... Течет внизу Висла... Поток жизни уносит все, что когда-то ей принадлежало. Даже любовь. О своей любви он никогда не сказал ни слова, но, наверное, она была не менее сильной, чем то чувство, которое втайне питал к ней Алифио. По небу плывут серые тучи... Как грустно смотреть на то, как уходит любовь, верность, дружеские чувства. А впрочем... Разве неумолимое время грозной своей рукой не коснулось и ее?
Но до сейма, который созовут в Петрокове не ранее будущего года, еще далеко. Разумеется, король этого времени не упустит, но и она тоже. Она все еще королева Польши, княгиня Литовская и Мазовецкая... Со времени ее приезда уже многое изменилось и в Варшаве, и в Яздове, теперь должно измениться все. Старый замок укрепили, расширили, обставили красивой мебелью, украсили стены гобелена-
ми и коврами, вывезенными из вавельских покоев. Вместо запущенного княжеского поместья теперь здесь роскошная королевская резиденция, с каждым месяцем увеличивались табуны лошадей — недаром из Литвы привезли сюда племенных жеребцов, —а по крутым берегам Вислы уступами спускались вниз сады, радующие глаз пестрыми цветочными клумбами.
Принцесс старались занять потешными представлениями карликов, катаньями на прудах в парке, рукоделием — вышиваньем облачений для варшавских костелов, но этого им было мало, они все равно тосковали по веселому, оживленному Вавелю. Тогда, к великой радости Марины, Бона пригласила капеллу из Италии, и теперь дни в Яздове были заполнены не только работой, но еще и музыкой. Советником Боны, к великой досаде Паппакоды, стал ее секретарь Станислав Хвальчевский. Королева считала его более достойным преемником Алифио и ему поручила обдумать и гровести земельную реформу в своих владениях за пределами Короны. Для обсуждения сих дел она велела позвать ревизоров, которых терпеть не мог за дерзость и любопытство Миколай Радзивилл Рыжий и которые отлично знали все окрестные поместья с их лугами и лесными угодьями.
Теперь все четверо — Осмульский, Брудницкий, Дыбовский и Новицкий — стояли перед королевой в Яздовском замке, а она расспрашивала их, сколько земель вокруг Кобрина и Пинска, много ли там полей и лугов или все больше леса?
Ревизоры отмалчивались, стояли потупившись, испуганные ее властным взглядом. Да и на вопросы толком ни один из них не мог ответить. Отвечали весьма туманно, приблизительно, один противоречил другому. Наконец Боне это наскучило, и она сказала гневно:
— Я уже слышала эту сказку — был в Польше один-единственный землемер, да и тот помер. Мне мертвецы не нужны. А вам, почтеннейшие, велю перемерить Волынь, Пинскую сторону и мои литовские владения. Знаю, там была одна мера — на глазок. Отныне по-другому будет. А тебя, пан Хвальчевский, назначаю управляющим всеми моими землями, но и при мне секретарем останешься, как и прежде. Растолкуй их милостям, что мы успели измерить и какие приняли решения.
Владетель имения в Кобрине и придворный королевы Станислав Хвальчевский, стоявший за ее креслом, выступил вперед:
— Все земли надобно измерить, описание составить, все клины да полоски объединить в одно. За меру госпожа наша наказала принять одну влуку!.
— Боже милосердный! — вздохнул ревизор Новицкий. — Слыхано ли дело? У кого хватит сил одолеть такую работу?
— У вас, почтеннейший, — отвечала королева. — Слыхала я, вы человек решительный и предприимчивый. Вот вам и путь в главные ревизоры. Как долго вы намерены измерять эти земли?
Ревизоры пошептались минутку, и Осмульский сказал:
— Самое малое лет... пятнадцать уйдет.
— А может, и двадцать, — добавил Брудницкий. — Земель-то там супротив мазовецких намного больше.
— Мне ли не знать этого? — спросила она. — Земель-то больше, зато перелогов да чересполосиц меньше... Я проверяла. Ну, а как вы полагаете, какие сроки для обмера земель нужны? — обратилась Бона к Дыбовскому.
— Двенадцати лет довольно, — отвечал он, подумав.
— Вепе. Четверо вас, значит, три года на каждого. Подбирайте себе в помощники людей прилежных и честных. Хочу, чтобы к пятьдесят четвертому году вся земля измерена была.
Осмульский, набравшись смелости, возразил:
— Государыня! Новшество это для нас великое. Вся шляхта, и богатая и мелкопоместная, поднимет крик! — возразила Бона. — Все новое дает знать о своем рождении криком. Разве вы не знаете, что новорожденные, едва лишь на свет появятся, кричат что есть силы. А что они смыслят? Ничего. Так вот, я желаю вас видеть у себя с отчетами раз в три месяца. Здесь. В Яздове. А ты, сударь, — обратилась она к Хвальчевскому, — получишь местных ревизоров, но только не езжай с ними. Останешься здесь, при дворе. Вместе мы поразмыслим и об иных реформах.
— Нижайший слуга ваш, государыня, — склонился Станислав Хвальчевский.
Бона все чаще отправлялась теперь в карете, запряженной четверкой коней, в город, окруженный каменной стеной, и через Свентоянские ворота въезжала на рынок. От ее внимательного глаза ничто не могло утаиться — ни грязь немощеных улочек, таких узких, что двум толстым бабам не разойтись, ни обилие слишком близко лепившихся друг к другу деревянных домиков возле ратуши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Она шептала, убаюканная в его объятьях:
— Господин мой! Единственный мой, желанный...
Человек, посланный в Корчин, вернулся в Варшаву с вестью: слуги Миколая Рыжего, делившего со своею сестрой "изгнание", говорили, что король и Барбара неразлучны...
Слушая донесение гонца, королева смотрела в окно на серую Вислу, текущую внизу, под стенами замка, —так же уныло протекала теперь ее, когда-то такая бурная, жизнь. Разве и она тоже не в "изгнании"? И сердце ее не разрывается от тоски и боли, такой тяжкой, что ей трудно двинуться, встать с места, подойти к окну? А впрочем, к чему ей выглядывать в окно, трогать стены здешнего замка? Ведь это не Вавель, и не из этого окна был вывешен пурпурный, окаймленный золотом стяг... Ма1ешгюпе! Она здесь, в Варшаве, одна, а в это время в Корчине кипит молодая жизнь, и руки Августа тянутся к Барбаре с такой нежностью, с какой никто никогда не обнимал ее, разве что в давние годы он, ее первенец. Младенец... Неужто эта наложница подарит ему сына еще до коронации? Для Барбары это было великим незаслуженным счастьем, но для Ягеллонов? Им подкидыш не нужен. Нужно ждать, признает ли брак короля предстоящий сейм. Она снова поедет в Гомолин, но на этот раз никто не услышит от нее хулы, она не станет больше осуждать Барбару... Кмита наведался в Варшаву только раз. Может, и он тоже ищет королевской милости? Он, царь и бог у себя в Висниче, служил ей не только из чувства долга, но, наверное... В его глазах было нечто такое, что она не могла ошибиться... Но это было прежде, в Кракове, зато теперь, во время своего последнего приезда в Гомолин и в Яздов, он избегал ее взглядов... Течет внизу Висла... Поток жизни уносит все, что когда-то ей принадлежало. Даже любовь. О своей любви он никогда не сказал ни слова, но, наверное, она была не менее сильной, чем то чувство, которое втайне питал к ней Алифио. По небу плывут серые тучи... Как грустно смотреть на то, как уходит любовь, верность, дружеские чувства. А впрочем... Разве неумолимое время грозной своей рукой не коснулось и ее?
Но до сейма, который созовут в Петрокове не ранее будущего года, еще далеко. Разумеется, король этого времени не упустит, но и она тоже. Она все еще королева Польши, княгиня Литовская и Мазовецкая... Со времени ее приезда уже многое изменилось и в Варшаве, и в Яздове, теперь должно измениться все. Старый замок укрепили, расширили, обставили красивой мебелью, украсили стены гобелена-
ми и коврами, вывезенными из вавельских покоев. Вместо запущенного княжеского поместья теперь здесь роскошная королевская резиденция, с каждым месяцем увеличивались табуны лошадей — недаром из Литвы привезли сюда племенных жеребцов, —а по крутым берегам Вислы уступами спускались вниз сады, радующие глаз пестрыми цветочными клумбами.
Принцесс старались занять потешными представлениями карликов, катаньями на прудах в парке, рукоделием — вышиваньем облачений для варшавских костелов, но этого им было мало, они все равно тосковали по веселому, оживленному Вавелю. Тогда, к великой радости Марины, Бона пригласила капеллу из Италии, и теперь дни в Яздове были заполнены не только работой, но еще и музыкой. Советником Боны, к великой досаде Паппакоды, стал ее секретарь Станислав Хвальчевский. Королева считала его более достойным преемником Алифио и ему поручила обдумать и гровести земельную реформу в своих владениях за пределами Короны. Для обсуждения сих дел она велела позвать ревизоров, которых терпеть не мог за дерзость и любопытство Миколай Радзивилл Рыжий и которые отлично знали все окрестные поместья с их лугами и лесными угодьями.
Теперь все четверо — Осмульский, Брудницкий, Дыбовский и Новицкий — стояли перед королевой в Яздовском замке, а она расспрашивала их, сколько земель вокруг Кобрина и Пинска, много ли там полей и лугов или все больше леса?
Ревизоры отмалчивались, стояли потупившись, испуганные ее властным взглядом. Да и на вопросы толком ни один из них не мог ответить. Отвечали весьма туманно, приблизительно, один противоречил другому. Наконец Боне это наскучило, и она сказала гневно:
— Я уже слышала эту сказку — был в Польше один-единственный землемер, да и тот помер. Мне мертвецы не нужны. А вам, почтеннейшие, велю перемерить Волынь, Пинскую сторону и мои литовские владения. Знаю, там была одна мера — на глазок. Отныне по-другому будет. А тебя, пан Хвальчевский, назначаю управляющим всеми моими землями, но и при мне секретарем останешься, как и прежде. Растолкуй их милостям, что мы успели измерить и какие приняли решения.
Владетель имения в Кобрине и придворный королевы Станислав Хвальчевский, стоявший за ее креслом, выступил вперед:
— Все земли надобно измерить, описание составить, все клины да полоски объединить в одно. За меру госпожа наша наказала принять одну влуку!.
— Боже милосердный! — вздохнул ревизор Новицкий. — Слыхано ли дело? У кого хватит сил одолеть такую работу?
— У вас, почтеннейший, — отвечала королева. — Слыхала я, вы человек решительный и предприимчивый. Вот вам и путь в главные ревизоры. Как долго вы намерены измерять эти земли?
Ревизоры пошептались минутку, и Осмульский сказал:
— Самое малое лет... пятнадцать уйдет.
— А может, и двадцать, — добавил Брудницкий. — Земель-то там супротив мазовецких намного больше.
— Мне ли не знать этого? — спросила она. — Земель-то больше, зато перелогов да чересполосиц меньше... Я проверяла. Ну, а как вы полагаете, какие сроки для обмера земель нужны? — обратилась Бона к Дыбовскому.
— Двенадцати лет довольно, — отвечал он, подумав.
— Вепе. Четверо вас, значит, три года на каждого. Подбирайте себе в помощники людей прилежных и честных. Хочу, чтобы к пятьдесят четвертому году вся земля измерена была.
Осмульский, набравшись смелости, возразил:
— Государыня! Новшество это для нас великое. Вся шляхта, и богатая и мелкопоместная, поднимет крик! — возразила Бона. — Все новое дает знать о своем рождении криком. Разве вы не знаете, что новорожденные, едва лишь на свет появятся, кричат что есть силы. А что они смыслят? Ничего. Так вот, я желаю вас видеть у себя с отчетами раз в три месяца. Здесь. В Яздове. А ты, сударь, — обратилась она к Хвальчевскому, — получишь местных ревизоров, но только не езжай с ними. Останешься здесь, при дворе. Вместе мы поразмыслим и об иных реформах.
— Нижайший слуга ваш, государыня, — склонился Станислав Хвальчевский.
Бона все чаще отправлялась теперь в карете, запряженной четверкой коней, в город, окруженный каменной стеной, и через Свентоянские ворота въезжала на рынок. От ее внимательного глаза ничто не могло утаиться — ни грязь немощеных улочек, таких узких, что двум толстым бабам не разойтись, ни обилие слишком близко лепившихся друг к другу деревянных домиков возле ратуши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155