Говорят, в жизни он потерпел только одно поражение - в борьбе с еретиками в Нидерландах и в самой Испании. Кроме того... Его донимала подагра, он едва передвигался. Медики запретили ему пить и есть, настоятельно рекомендуя придерживаться строгой диеты. Тогда он и решил сбросить тяжкое бремя правления на своего брата Фердинанда и единственного сына Филиппа, а сам...
— Что сам?
— Удалился в монастырь. Однако недобрые языки много злословили о новоиспеченном монахе. Вместо покаяния, воздержания от еды он предавался обжорству, съедая за день три обеда. Рыбу ему привозили из Нидерландов, копчености из Амстердама, оливки из-за Пиренеев, а куропаток и дичь отстреливали во Фландрии. Повара в монастыре каждый день готовили до двадцати блюд. Из Испании ему доставлялись самые лучшие вина. За каждой трапезой Карл выпивал не менее двух кварт вина. Как ни призывали его медики к воздержанию, он и слушать не хотел. После еды — сиеста, он жирел, подагра докучала ему все больше. Тем не менее он
всегда внимательно прочитывал все донесения от своих шпионов из Испании, Нидерландов, Бургундии, диктовал ответы на письма. И вот теперь... умирает в окружении монахов и слуг святой инквизиции. Кажется, его единственный сын Филипп не торопится вернуться в Испанию из Брюсселя. Кто знает, быть может, успеет только на похороны...
— О, как страшна такая смерть, — прошептала Бона. — Я хотела бы умереть, как король Сигизмунд в своем дворце на Вавеле, окруженная близкими мне людьми. Наверное, Карла будут хоронить как простого монаха, безо всяких почестей, приличествующих императорам и королям?
— Этого никто не знает. Кажется, он хотел быть похороненным в монастыре святого Юста, вдали от людей, но, быть может, после смерти прах его перенесут в Гренаду, где покоятся его предки.
— Видно, мне придется направить своих послов на погребальную церемонию, как это принято делать всем королям и вассалам, — заключила Бона. — Но ведь он еще жив, и неизвестно, как долго протянется умирание этого великого грешника и могущественного императора. Поезжайте, бургграф, в монастырь. Никому об этом ни слова, возьмите с собой двух придворных и охрану, не приведи господь в пути нападут грабители. Быть может, привезете оттуда в Бари вести не о дурном самочувствии моего врага Карла Пятого, а о смерти монаха Каролюса. И, кроме того... Думаю, что там вы встретитесь со многими духовными лицами, которые съедутся со всей Испании и Италии, и разузнаете у них о кардинале Караффа. Надеюсь, сведения будут более достоверные, чем от вашего племянника из Неаполя...
— Бургграф Паппакода вряд ли обрадуется этому... — начал было Виллани, но Бона резко оборвала его.
— В Бари он чужой, после давней достопамятной поездки сюда, вместе с Алифио и Дантышеком, он здесь больше не был. Поезжайте скорее! Мне бы не хотелось, чтобы вы тянули с отъездом, как сыночек Карла — Филипп. О, если бы Карл его проклял!
Когда Виллани уже уходил, Бона вновь вернулась к разговору о письме, посланном им два года тому назад в Краков.
— Подождите, синьор бургграф, вы действительно не знали, что после смерти моего высокочтимого супруга я пребывала в Мазовии, это значит — в Варшаве?
Виллани смешался, на щеках его проступил румянец, она поняла, какой ответ услышит, и все же была поражена.
— Ваше величество, — начал он, — простите старого слугу за то, что он не все знает. Когда сюда приезжал епископ Дантышек, он рассказывал нам о Полонии, но вот уже много лет о ней никто ничего не слышал... Эта страна так далеко от Бари, почти на краю Европы, и, с тех пор как Орден крестоносцев не созывает здесь, на западе, рыцарей для крестового похода против поляков, вести об этом королевстве доходят до нас так редко. Я не знал, что канцелярия вашего величества не в Краковии, а на землях Литвы...
Она хотела было поправить его, объяснить, где Варшава, но решила, что покажет ему карту после его возвращения, а сейчас самое главное — поскорее отправить бургграфа в Испанию.
День у нее, однако же, был испорчен. Неужто здесь, где только и говорят о распрях между Англией, Францией, Италией и Габсбургами, совершенно не принимают в расчет страну, которую она привыкла назьюать могущественным государством в срединной Европе? Видно, Сигизмунд не ошибался, считая, что после присоединения Чехии и Венгрии к Австрии для Польши мало что изменилось. Здесь по-прежнему взоры всех устремлены на империю Карла, где никогда не заходит солнце. Только это принимают в расчет. Ягелло-ны... Неужели закат этой династии близок? Ведь и она в этом повинна. Почему не уберегла, погубила младенца Ольбрахта? А потом, вместо того чтобы быть возле Августа, верной опорой его трона, уехала в Бари, и теперь слово "Польша" для нее самой звучит лишь далеким воспоминанием... Яздов? Разве он расположен к югу от городских стен? Быть может, Мазовию уже присоединили к Литве? Проклятие! Еще немного, и она, пожалуй, забудет, что можно посылать в Польшу гонцов. Почему она так редко отправляет их? О ней не забыли бы, если бы отсюда, из Бари, непрерывно шли ее распоряжения дочерям, Хвальчевскому, Вильге. Ах да, ей хотелось отдохнуть... Смешно! Живя здесь, она непременно добьется расторжения брака Августа с австриячкой. А потом, а потом до нее дойдут вести, что серебряная колыбель больше не пустует. И тогда она поедет на крестины внука, останется на Вавеле навсегда...
Виллани отправился в Испанию, и это не могло не огорчить Паппакоду. Марина, правда, предупредила его, чтобы он не слишком ворчал по этому поводу: зачем настораживать королеву, она и так обеспокоена тем, что нет писем из Польши, что неаполитанский наместник все никак не умрет.
— Вы лучше займите ее чем-нибудь, ну хотя бы посоветуйте восстановить часовню или замок в Россано. С тех пор, как уехал Виллани, она все время злится, швыряет на пол бокалы и вазы, к счастью, только те, что и так пострадали в дороге. Без конца вспоминает королевский двор в Кракове и даже... свой, в Варшаве.
— А о расторжении брака не вспоминает? О кардинале Караффа?
— Вспоминает, и довольно часто. Все время ждет вестей из Неаполя, а от кого — не говорит. И я не знаю.
— Любопытно, — пробурчал Паппакода. — Что касается наместничества... Скоро я ей сообщу, что беднягу наместника разбил паралич...
— Значит, он протянет еще долго?
— Разумеется! Год или два. Они понимающе переглянулись.
— Боже, как я счастлива в Бари, — вздохнула Марина.
Через неделю ранним утром Паппакода услышал под окном конский топот. Он торопливо спустился во двор, сообразив, что нужно перехватить гонца.
— Письмо принцессе?
— Нет. Я привез письмо из Неаполя бургграфу от моего хозяина кавалера Виллани.
— Давай его мне, и можешь возвращаться. Я и есть бург-граф Бари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Что сам?
— Удалился в монастырь. Однако недобрые языки много злословили о новоиспеченном монахе. Вместо покаяния, воздержания от еды он предавался обжорству, съедая за день три обеда. Рыбу ему привозили из Нидерландов, копчености из Амстердама, оливки из-за Пиренеев, а куропаток и дичь отстреливали во Фландрии. Повара в монастыре каждый день готовили до двадцати блюд. Из Испании ему доставлялись самые лучшие вина. За каждой трапезой Карл выпивал не менее двух кварт вина. Как ни призывали его медики к воздержанию, он и слушать не хотел. После еды — сиеста, он жирел, подагра докучала ему все больше. Тем не менее он
всегда внимательно прочитывал все донесения от своих шпионов из Испании, Нидерландов, Бургундии, диктовал ответы на письма. И вот теперь... умирает в окружении монахов и слуг святой инквизиции. Кажется, его единственный сын Филипп не торопится вернуться в Испанию из Брюсселя. Кто знает, быть может, успеет только на похороны...
— О, как страшна такая смерть, — прошептала Бона. — Я хотела бы умереть, как король Сигизмунд в своем дворце на Вавеле, окруженная близкими мне людьми. Наверное, Карла будут хоронить как простого монаха, безо всяких почестей, приличествующих императорам и королям?
— Этого никто не знает. Кажется, он хотел быть похороненным в монастыре святого Юста, вдали от людей, но, быть может, после смерти прах его перенесут в Гренаду, где покоятся его предки.
— Видно, мне придется направить своих послов на погребальную церемонию, как это принято делать всем королям и вассалам, — заключила Бона. — Но ведь он еще жив, и неизвестно, как долго протянется умирание этого великого грешника и могущественного императора. Поезжайте, бургграф, в монастырь. Никому об этом ни слова, возьмите с собой двух придворных и охрану, не приведи господь в пути нападут грабители. Быть может, привезете оттуда в Бари вести не о дурном самочувствии моего врага Карла Пятого, а о смерти монаха Каролюса. И, кроме того... Думаю, что там вы встретитесь со многими духовными лицами, которые съедутся со всей Испании и Италии, и разузнаете у них о кардинале Караффа. Надеюсь, сведения будут более достоверные, чем от вашего племянника из Неаполя...
— Бургграф Паппакода вряд ли обрадуется этому... — начал было Виллани, но Бона резко оборвала его.
— В Бари он чужой, после давней достопамятной поездки сюда, вместе с Алифио и Дантышеком, он здесь больше не был. Поезжайте скорее! Мне бы не хотелось, чтобы вы тянули с отъездом, как сыночек Карла — Филипп. О, если бы Карл его проклял!
Когда Виллани уже уходил, Бона вновь вернулась к разговору о письме, посланном им два года тому назад в Краков.
— Подождите, синьор бургграф, вы действительно не знали, что после смерти моего высокочтимого супруга я пребывала в Мазовии, это значит — в Варшаве?
Виллани смешался, на щеках его проступил румянец, она поняла, какой ответ услышит, и все же была поражена.
— Ваше величество, — начал он, — простите старого слугу за то, что он не все знает. Когда сюда приезжал епископ Дантышек, он рассказывал нам о Полонии, но вот уже много лет о ней никто ничего не слышал... Эта страна так далеко от Бари, почти на краю Европы, и, с тех пор как Орден крестоносцев не созывает здесь, на западе, рыцарей для крестового похода против поляков, вести об этом королевстве доходят до нас так редко. Я не знал, что канцелярия вашего величества не в Краковии, а на землях Литвы...
Она хотела было поправить его, объяснить, где Варшава, но решила, что покажет ему карту после его возвращения, а сейчас самое главное — поскорее отправить бургграфа в Испанию.
День у нее, однако же, был испорчен. Неужто здесь, где только и говорят о распрях между Англией, Францией, Италией и Габсбургами, совершенно не принимают в расчет страну, которую она привыкла назьюать могущественным государством в срединной Европе? Видно, Сигизмунд не ошибался, считая, что после присоединения Чехии и Венгрии к Австрии для Польши мало что изменилось. Здесь по-прежнему взоры всех устремлены на империю Карла, где никогда не заходит солнце. Только это принимают в расчет. Ягелло-ны... Неужели закат этой династии близок? Ведь и она в этом повинна. Почему не уберегла, погубила младенца Ольбрахта? А потом, вместо того чтобы быть возле Августа, верной опорой его трона, уехала в Бари, и теперь слово "Польша" для нее самой звучит лишь далеким воспоминанием... Яздов? Разве он расположен к югу от городских стен? Быть может, Мазовию уже присоединили к Литве? Проклятие! Еще немного, и она, пожалуй, забудет, что можно посылать в Польшу гонцов. Почему она так редко отправляет их? О ней не забыли бы, если бы отсюда, из Бари, непрерывно шли ее распоряжения дочерям, Хвальчевскому, Вильге. Ах да, ей хотелось отдохнуть... Смешно! Живя здесь, она непременно добьется расторжения брака Августа с австриячкой. А потом, а потом до нее дойдут вести, что серебряная колыбель больше не пустует. И тогда она поедет на крестины внука, останется на Вавеле навсегда...
Виллани отправился в Испанию, и это не могло не огорчить Паппакоду. Марина, правда, предупредила его, чтобы он не слишком ворчал по этому поводу: зачем настораживать королеву, она и так обеспокоена тем, что нет писем из Польши, что неаполитанский наместник все никак не умрет.
— Вы лучше займите ее чем-нибудь, ну хотя бы посоветуйте восстановить часовню или замок в Россано. С тех пор, как уехал Виллани, она все время злится, швыряет на пол бокалы и вазы, к счастью, только те, что и так пострадали в дороге. Без конца вспоминает королевский двор в Кракове и даже... свой, в Варшаве.
— А о расторжении брака не вспоминает? О кардинале Караффа?
— Вспоминает, и довольно часто. Все время ждет вестей из Неаполя, а от кого — не говорит. И я не знаю.
— Любопытно, — пробурчал Паппакода. — Что касается наместничества... Скоро я ей сообщу, что беднягу наместника разбил паралич...
— Значит, он протянет еще долго?
— Разумеется! Год или два. Они понимающе переглянулись.
— Боже, как я счастлива в Бари, — вздохнула Марина.
Через неделю ранним утром Паппакода услышал под окном конский топот. Он торопливо спустился во двор, сообразив, что нужно перехватить гонца.
— Письмо принцессе?
— Нет. Я привез письмо из Неаполя бургграфу от моего хозяина кавалера Виллани.
— Давай его мне, и можешь возвращаться. Я и есть бург-граф Бари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155