Кто-то дернул ее за рукав, оглянулась— старуха с иссохшим, темным лицом, что-то бормоча, протягивала ей туфли на высоком каблуке. Еле поняла:
— Иди сюда, иди, детка, такое упускать грех... бери, задаром отдаю.
Алтынсес представила себя на этих высоких каблуках и расхохоталась. Старуха поняла, что с этой каши не сваришь, проворчала:
— Вот бестолковая,— и пошла прочь. Настроение поднялось еще больше. Робость, которая
была поначалу, совсем прошла. Рядилась упорно, долго и купила по сходной цене два почти новых платьица и две шерстяные шапочки для Зои и Нади, большой «французский» платок — свекрови. О себе же только подумала. Красивые платья, блестящие резиновые сапожки попадаться-то попадаются, но куда в них Алтынсес пойдет? Ничего, обута, одета. Два платья на смену имеются, плюшевый жакет, не новый уже, но вид еще есть, кожаные сапоги. Пока и это сойдет, а потом вернется Хайбулла, справит все новое.
Что надо, все купила и базар посмотрела, пора запрягать лошадей и трогаться домой.
Алтынсес уже повернулась, чтобы уйти, но, заметив, как три вороватого вида мужика притиснули к забору по-городскому одетую женщину со светлым печальным лицом и что-то требуют от нее, остановилась.
— Вот упрямая баба! — грубым голосом говорил один.— Полторы тыщи! Не стыдно тебе? Костюм весь залежалый, из погреба, что ли, достала?
— Шабаш! Бери восемьсот и радуйся, барышница! — другой тут же вцепился в новый зеленовато-голубой костюм, висевший у женщины на руке.
Та, чуть не плача, тянула к себе, а вороватый мужик— к себе.
— Вы что делаете?! — закричала Алтынсес.— Отпустите! Не то милицию позову!
Все трое быстро юркнули в толпу. Женщина, не поднимая головы, завернула костюм в белую тряпицу и пошла к воротам.
— Ну-ка, покажи товар,— сказала Алтынсес, догнав ее.
Женщина быстро вытерла слезы и как-то неожиданно тепло улыбнулась.
— Для мужа присматриваешь? Хранила как память о Зарифе, да вот дети... каково им без катыка и молока? Хотела продать... Уф, один стыд чего стоит!—она покачала головой.
Алтынсес взяла костюм и осмотрела, с руки на руку переложила и в восхищенье сказала:
— Ой, красота какая! — И вздохнула: — Моему Хайбулле в самый бы раз...
— Так возьми.
— У меня денег таких нет, апай.
Другая бы: нет, мол, денег и не морочь голову,— повернулась и пошла. А эта улыбнулась только и стала участливо расспрашивать. Слово за слово, завязалась беседа. Алтынсес забыла про смущение, рассказала о своей жизни.
— Верно, верно, сестренка,— сказала женщина.— Хоть и без вести пропал, надежду терять нельзя, все равно вернется, нежданно-негаданно вернется.
Женщина рассказала, что она учительница и что директор в их школе тоже ушел на фронт и три года от него писем не было, а он недавно взял да вернулся, живой-здоровый.
— Ой, неужто правда?—вскрикнула от радости Алтынсес.
Скорей домой! Надо об этом свекрови и матери рассказать! Она сунула костюм обратно в руки женщине, повернулась и пошла.
— Погоди, погоди, куда ты понеслась? — женщина догнала ее уже за воротами базара.
— Подруги там, дожидаются...— нетерпеливо сказала Алтынсес,
— Подожди немного,— пряча улыбку, она тщательно завернула костюм и, словно прикинула на вес, подержала на ладони.—Я тебе и дешевле продам. Бери, бери, все равно никаких денег больше чем на неделю не хватит— такая теперь дороговизна,— и сунула сверток ей под мышку.— В сорок первом на май справили, ни разу даже не надел Зариф. В конце апреля забрали на сборы, и с тех пор... В августе похоронка пришла.
Было видно, что со своим горем она уже свыклась. Голос печален, но глаза сухие, лицо и руки спокойны.
— Ох, апай!—Алтынсес обняла ее.— Может, кто и твою цену даст. Не хочу я у твоих детей кусок изо рта вырывать. Не надо!
— Пустое. Ты лучше имя свое и аул скажи, вдруг дорога выпадет.
Познакомились. Учительницу зовут Алмабика, фамилия— Тагирова, адрес свой сказала — улица Коммунаров, пятый дом. Услышав имя Алтынсес, она улыбнулась:
— Какое у тебя имя красивое, никогда такого не слышала!
— Имя-то у меня Малика, но я его уже забывать стала. Как назвал Хаибулла, так и все теперь: Алтынсес да Алтынсес.
— Любимый, да не найдет, как свою милую назвать!— вздохнула Алмабика. Наверное, вспомнила что-то, лицо ее посветлело. Но тут же улыбка погасла, и она заторопила Алтынсес—Ладно, ты на работе, иди, от подруг отстанешь.
Алтынсес и не поблагодарила толком, побежала на квартиру.
Поначалу душа была не на месте: с чужого плеча костюм! Да еще без копейки денег осталась, но зато вернется Хаибулла, и сразу есть что надеть. И все сомнения разлетелись. Но больше всего радовалась она рассказу Алмабики о том директоре.
Придя домой, она перво-наперво расцеловала маленьких золовок, потом дала подарки. Зоя с Надей тут же надели новые платьица и шапочки и умчались из дома, к соседям и подругам, а прежде всего к бабушке Фаризе и Нафисе — похвастаться-покрасоваться, получить гостинец за обновку. Алтынсес накинула на свекровь «французский» платок и после того, как старуха поохорашивалась перед зеркалом, достала костюм.
— Это Хайбулле!—улыбнулась она. Хотела рассказать о случае с директором школы, как Мастура сдернула платок с головы и вышла на другую половину. И до самой ночи не проронила ни слова. Взгляд опущен, бесцветными губами жует; сказать бы «сердится» — да нет, не сердится, сказать бы «в замешательстве» — печальна как-то. Алтынсес оставила ее в покое, нрав свекрови хорошо знала: коли замкнулась — допытываться бесполезно, жди, когда сама заговорит. И вправду, только невестка улеглась, Мастура присела к ней на кровать. Алтынсес хотела сесть, но та удержала ее:
— Лежи!
Долго молчала. О чем-то думала, склонив голову на плечо, будто к шорохам в своей душе прислушивалась. И Алтынсес молчала, с тревогой ждала, что же скажет свекровь.
Наконец старуха заговорила:
— Эх, дочка, нет чтобы о себе подумать, костюм этот взяла...— В усталом голосе и мягкий укор, и слабая похвала. Чтобы узнать, чего же больше, Алтынсес без всякого выражения сказала:
— Вернется — готовая одежда...
— Был бы цел-невредим, одежда нашлась бы...
— Чем искать...
— Если бы вернуться должен был... столько бы не пропадал,— круто повернула разговор свекровь.— Ты ли не ждала? Ждала... Цветущие годы твои зазря проходят.
Алтынсес, откинув лоскутное одеяло, попыталась сесть. Высохшая рука удержала ее. Они немного потолкались так, и Алтынсес спрыгнула на пол. Слова, слезы, которые в ожидании, молча, копила весь день, подступили к горлу.
— Ты... что ты говоришь!..
Свекровь и взгляда не подняла, когда невестка, дрожа как в лихорадке, заметалась по дому. Так же, склонив голову на плечо, она продолжала:
— Я мать, невестушка. Больше твоего сердце надрывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Иди сюда, иди, детка, такое упускать грех... бери, задаром отдаю.
Алтынсес представила себя на этих высоких каблуках и расхохоталась. Старуха поняла, что с этой каши не сваришь, проворчала:
— Вот бестолковая,— и пошла прочь. Настроение поднялось еще больше. Робость, которая
была поначалу, совсем прошла. Рядилась упорно, долго и купила по сходной цене два почти новых платьица и две шерстяные шапочки для Зои и Нади, большой «французский» платок — свекрови. О себе же только подумала. Красивые платья, блестящие резиновые сапожки попадаться-то попадаются, но куда в них Алтынсес пойдет? Ничего, обута, одета. Два платья на смену имеются, плюшевый жакет, не новый уже, но вид еще есть, кожаные сапоги. Пока и это сойдет, а потом вернется Хайбулла, справит все новое.
Что надо, все купила и базар посмотрела, пора запрягать лошадей и трогаться домой.
Алтынсес уже повернулась, чтобы уйти, но, заметив, как три вороватого вида мужика притиснули к забору по-городскому одетую женщину со светлым печальным лицом и что-то требуют от нее, остановилась.
— Вот упрямая баба! — грубым голосом говорил один.— Полторы тыщи! Не стыдно тебе? Костюм весь залежалый, из погреба, что ли, достала?
— Шабаш! Бери восемьсот и радуйся, барышница! — другой тут же вцепился в новый зеленовато-голубой костюм, висевший у женщины на руке.
Та, чуть не плача, тянула к себе, а вороватый мужик— к себе.
— Вы что делаете?! — закричала Алтынсес.— Отпустите! Не то милицию позову!
Все трое быстро юркнули в толпу. Женщина, не поднимая головы, завернула костюм в белую тряпицу и пошла к воротам.
— Ну-ка, покажи товар,— сказала Алтынсес, догнав ее.
Женщина быстро вытерла слезы и как-то неожиданно тепло улыбнулась.
— Для мужа присматриваешь? Хранила как память о Зарифе, да вот дети... каково им без катыка и молока? Хотела продать... Уф, один стыд чего стоит!—она покачала головой.
Алтынсес взяла костюм и осмотрела, с руки на руку переложила и в восхищенье сказала:
— Ой, красота какая! — И вздохнула: — Моему Хайбулле в самый бы раз...
— Так возьми.
— У меня денег таких нет, апай.
Другая бы: нет, мол, денег и не морочь голову,— повернулась и пошла. А эта улыбнулась только и стала участливо расспрашивать. Слово за слово, завязалась беседа. Алтынсес забыла про смущение, рассказала о своей жизни.
— Верно, верно, сестренка,— сказала женщина.— Хоть и без вести пропал, надежду терять нельзя, все равно вернется, нежданно-негаданно вернется.
Женщина рассказала, что она учительница и что директор в их школе тоже ушел на фронт и три года от него писем не было, а он недавно взял да вернулся, живой-здоровый.
— Ой, неужто правда?—вскрикнула от радости Алтынсес.
Скорей домой! Надо об этом свекрови и матери рассказать! Она сунула костюм обратно в руки женщине, повернулась и пошла.
— Погоди, погоди, куда ты понеслась? — женщина догнала ее уже за воротами базара.
— Подруги там, дожидаются...— нетерпеливо сказала Алтынсес,
— Подожди немного,— пряча улыбку, она тщательно завернула костюм и, словно прикинула на вес, подержала на ладони.—Я тебе и дешевле продам. Бери, бери, все равно никаких денег больше чем на неделю не хватит— такая теперь дороговизна,— и сунула сверток ей под мышку.— В сорок первом на май справили, ни разу даже не надел Зариф. В конце апреля забрали на сборы, и с тех пор... В августе похоронка пришла.
Было видно, что со своим горем она уже свыклась. Голос печален, но глаза сухие, лицо и руки спокойны.
— Ох, апай!—Алтынсес обняла ее.— Может, кто и твою цену даст. Не хочу я у твоих детей кусок изо рта вырывать. Не надо!
— Пустое. Ты лучше имя свое и аул скажи, вдруг дорога выпадет.
Познакомились. Учительницу зовут Алмабика, фамилия— Тагирова, адрес свой сказала — улица Коммунаров, пятый дом. Услышав имя Алтынсес, она улыбнулась:
— Какое у тебя имя красивое, никогда такого не слышала!
— Имя-то у меня Малика, но я его уже забывать стала. Как назвал Хаибулла, так и все теперь: Алтынсес да Алтынсес.
— Любимый, да не найдет, как свою милую назвать!— вздохнула Алмабика. Наверное, вспомнила что-то, лицо ее посветлело. Но тут же улыбка погасла, и она заторопила Алтынсес—Ладно, ты на работе, иди, от подруг отстанешь.
Алтынсес и не поблагодарила толком, побежала на квартиру.
Поначалу душа была не на месте: с чужого плеча костюм! Да еще без копейки денег осталась, но зато вернется Хаибулла, и сразу есть что надеть. И все сомнения разлетелись. Но больше всего радовалась она рассказу Алмабики о том директоре.
Придя домой, она перво-наперво расцеловала маленьких золовок, потом дала подарки. Зоя с Надей тут же надели новые платьица и шапочки и умчались из дома, к соседям и подругам, а прежде всего к бабушке Фаризе и Нафисе — похвастаться-покрасоваться, получить гостинец за обновку. Алтынсес накинула на свекровь «французский» платок и после того, как старуха поохорашивалась перед зеркалом, достала костюм.
— Это Хайбулле!—улыбнулась она. Хотела рассказать о случае с директором школы, как Мастура сдернула платок с головы и вышла на другую половину. И до самой ночи не проронила ни слова. Взгляд опущен, бесцветными губами жует; сказать бы «сердится» — да нет, не сердится, сказать бы «в замешательстве» — печальна как-то. Алтынсес оставила ее в покое, нрав свекрови хорошо знала: коли замкнулась — допытываться бесполезно, жди, когда сама заговорит. И вправду, только невестка улеглась, Мастура присела к ней на кровать. Алтынсес хотела сесть, но та удержала ее:
— Лежи!
Долго молчала. О чем-то думала, склонив голову на плечо, будто к шорохам в своей душе прислушивалась. И Алтынсес молчала, с тревогой ждала, что же скажет свекровь.
Наконец старуха заговорила:
— Эх, дочка, нет чтобы о себе подумать, костюм этот взяла...— В усталом голосе и мягкий укор, и слабая похвала. Чтобы узнать, чего же больше, Алтынсес без всякого выражения сказала:
— Вернется — готовая одежда...
— Был бы цел-невредим, одежда нашлась бы...
— Чем искать...
— Если бы вернуться должен был... столько бы не пропадал,— круто повернула разговор свекровь.— Ты ли не ждала? Ждала... Цветущие годы твои зазря проходят.
Алтынсес, откинув лоскутное одеяло, попыталась сесть. Высохшая рука удержала ее. Они немного потолкались так, и Алтынсес спрыгнула на пол. Слова, слезы, которые в ожидании, молча, копила весь день, подступили к горлу.
— Ты... что ты говоришь!..
Свекровь и взгляда не подняла, когда невестка, дрожа как в лихорадке, заметалась по дому. Так же, склонив голову на плечо, она продолжала:
— Я мать, невестушка. Больше твоего сердце надрывается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42