Я помню, как познакомилась с ним. Кажется, за прошедшие семнадцать лет он ничуть не изменился. Та же самая величественная осанка, серебристые волосы, глаза цвета стали. Мой свекор очень любил готовить, и постоянно прогонял Колетту с кухни, удивляя всех простыми, но великолепными блюдами: pot au feu , луковым супом или аппетитным ratatouille , или омлетом с трюфелями. Единственным существом, кому разрешалось присутствовать на кухне в то время, пока он там священнодействовал, была Зоя. Он питал к ней слабость, хотя и у Сесиль, и у Лауры тоже были свои дети, причем мальчики, Арно и Луи. Он обожал мою дочь. Я даже не догадывалась о том, что происходило между ними во время этих кухонных экзерсисов. Из-за закрытой двери до меня доносился смех Зои, стук ножа по разделочной доске (это он резал овощи), бульканье воды, шипение масла на сковороде и редкий раскатистый смех Эдуарда.
Эдуард поинтересовался, как дела у Зои, как продвигается ремонт в квартире. Наконец он перешел к делу. Вчера он навещал Mam?, свою мать. Это был плохой день, добавил он. Mam? пребывала в дурном настроении. Он уже совсем было собрался уходить, оставив ее уткнувшейся в телевизор, как вдруг совершенно неожиданно она высказалась в мой адрес.
– И что же именно она сказала? – полюбопытствовала я.
Эдуард прочистил горло.
– Моя мать сказала, что вы задавали ей вопросы о квартире на рю де Сантонь.
Я сделала глубокий вдох.
– В общем, это правда, – пришлось признать мне. Интересно, к чему он клонит?
Молчание.
– Джулия, я бы предпочел, чтобы вы больше не задавали Mam? вопросов по поводу рю де Сантонь.
Он внезапно заговорил по-английски, как если бы хотел, чтобы я поняла его абсолютно точно.
Растерявшись, я ответила ему на французском:
– Прошу простить меня, Эдуард. Все дело в том, что в настоящее время я провожу расследование облавы на «Вель д'Ив» для своего журнала. И меня удивило подобное совпадение.
В трубке снова воцарилось молчание.
– Совпадение? – эхом откликнулся он, вновь перейдя на французский.
– В общем, да, – сказала я. – Я имею в виду, что до вас в той квартире жила еврейская семья, которую арестовали во время облавы. Я думаю, что Mam? очень расстроилась, когда рассказывала мне об этом. Поэтому я прекратила задавать вопросы.
– Благодарю вас, Джулия, – ответил он и снова замолчал. – Ваши вопросы действительно расстроили мою мать. Прошу вас более не упоминать об этой истории в ее присутствии.
Я остановилась посреди тротуара.
– Конечно, я больше не буду задавать ей вопросы, – откликнулась я, – но ведь я не имела в виду ничего плохого. Я всего лишь хотела знать, как получилось, что ваша семья переехала в эту квартиру, и знала ли Mam? что-нибудь о той еврейской семье. А вам, Эдуард, известно что-либо?
– Прошу прощения, я не совсем понимаю, о чем вы говорите, – гладко, пожалуй, чересчур гладко и быстро ответил он. – А теперь мне пора идти. До свидания, Джулия.
И он положил трубку.
Он настолько озадачил меня, что на какой-то краткий миг я даже забыла о Бертране и о нашем разговоре прошлым вечером. Неужели Mam? действительно пожаловалась ему на то, что я донимала ее расспросами? Я вспомнила, как она решительно отказалась отвечать на мои вопросы. Как замкнулась в себе и не промолвила ни слова до тех пор, пока я, озадаченная и растерянная, не ушла от нее. Интересно, почему Mam? так расстроилась? Почему и она, и Эдуард так напирали на то, что мне не следует расспрашивать их по поводу получения квартиры? Что, по их мнению, я ни в коем случае не должна была узнать?
И тут мысли мои вернулись к Бертрану и ребенку, и на сердце у меня снова стало тяжело. Внезапно я поняла, что не смогу сейчас сидеть в офисе, где Алессандра будет бросать на меня любопытные взгляды. Она непременно начнет допытываться, что случилось, и станет задавать вопросы. Она, конечно, попытается напустить на себя дружелюбно-сочувственный вид, но у нее ничего не выйдет. Бамбер, как истинный джентльмен, не обмолвится ни словом, но улучит момент, чтобы сдержанно пожать мне руку или потрепать по плечу. А ведь есть еще Джошуа. С ним будет труднее всего. «Ну, сахарная моя, что это за драматическое представление? Снова этот твой французский супруг, да?» Я буквально видела его сардоническую ухмылку, когда он предложит мне чашечку кофе. В общем, в офис сегодня утром мне идти никак нельзя.
Я развернулась и направилась к Arc de Triomphe , нетерпеливо, но ловко пробираясь между бесчисленными туристами, которые бродили здесь, во все глаза рассматривая арку и фотографируясь на ее фоне. Вынув записную книжку, я нашла в ней номер телефона ассоциации Франка Леви и позвонила. Я хотела узнать, нельзя ли перенести мою с ним встречу, назначенную на послеполуденное время, и не могу ли я прийти к нему прямо сейчас. Мне ответили, что Франк Леви не возражает встретиться немедленно. Тем более что идти мне было недалеко, на авеню Хош. Мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться туда. Стоило свернуть с переполненной артерии Елисейских Полей, как оказалось, что остальные улицы, разбегающиеся веером от Place de l'?toile, на удивление пустынны.
Насколько я могла судить, Франку Леви уже минуло шестьдесят. Его лицо несло на себе отпечаток внутренней силы, благородства и усталости. Мы прошли в его кабинет, комнату с высоким потолком, заставленную книгами, папками, досье, компьютерами и фотографиями. Я позволила себе повнимательнее присмотреться к черно-белым фотоснимкам, развешанным по стенам. Новорожденные. Малыши, едва научившиеся ходить. Дети с желтой звездой на груди.
– Здесь на фотографиях много детей, прошедших через «Вель д'Ив», – обронил он, проследив за моим взглядом. – Но есть и другие. Все они вошли в те одиннадцать тысяч детей, которые были депортированы из Франции.
Мы опустились в кресла у его письменного стола. Договариваясь о встрече, я прислала ему несколько интересующих меня вопросов по электронной почте.
– Вы хотите узнать что-либо о лагерях на Луаре? – спросил он.
– Да, – ответила я. – О Бюн-ла-Роланд и о Питивьере. О Дранси, который находился неподалеку от Парижа, я нашла довольно-таки много информации, а вот о двух других мне неизвестно почти ничего.
Франк Леви вздохнул.
– Вы правы. О лагерях на Луаре, по сравнению с Дранси, известно очень немного. А когда вы попадете туда, то увидите, что там осталось очень мало свидетельств того, что произошло. Да и люди, которые живут там, не хотят помнить об этом. И разговаривать тоже не хотят. И самое главное, слишком мало узников выжило.
Я снова обвела взглядом фотографии, всмотрелась в ряды маленьких, беззащитных лиц.
– Чем были эти лагеря изначально? – спросила я.
– Поначалу это были обычные лагеря для военнопленных, построенные в тысяча девятьсот тридцать девятом году для немецких солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Эдуард поинтересовался, как дела у Зои, как продвигается ремонт в квартире. Наконец он перешел к делу. Вчера он навещал Mam?, свою мать. Это был плохой день, добавил он. Mam? пребывала в дурном настроении. Он уже совсем было собрался уходить, оставив ее уткнувшейся в телевизор, как вдруг совершенно неожиданно она высказалась в мой адрес.
– И что же именно она сказала? – полюбопытствовала я.
Эдуард прочистил горло.
– Моя мать сказала, что вы задавали ей вопросы о квартире на рю де Сантонь.
Я сделала глубокий вдох.
– В общем, это правда, – пришлось признать мне. Интересно, к чему он клонит?
Молчание.
– Джулия, я бы предпочел, чтобы вы больше не задавали Mam? вопросов по поводу рю де Сантонь.
Он внезапно заговорил по-английски, как если бы хотел, чтобы я поняла его абсолютно точно.
Растерявшись, я ответила ему на французском:
– Прошу простить меня, Эдуард. Все дело в том, что в настоящее время я провожу расследование облавы на «Вель д'Ив» для своего журнала. И меня удивило подобное совпадение.
В трубке снова воцарилось молчание.
– Совпадение? – эхом откликнулся он, вновь перейдя на французский.
– В общем, да, – сказала я. – Я имею в виду, что до вас в той квартире жила еврейская семья, которую арестовали во время облавы. Я думаю, что Mam? очень расстроилась, когда рассказывала мне об этом. Поэтому я прекратила задавать вопросы.
– Благодарю вас, Джулия, – ответил он и снова замолчал. – Ваши вопросы действительно расстроили мою мать. Прошу вас более не упоминать об этой истории в ее присутствии.
Я остановилась посреди тротуара.
– Конечно, я больше не буду задавать ей вопросы, – откликнулась я, – но ведь я не имела в виду ничего плохого. Я всего лишь хотела знать, как получилось, что ваша семья переехала в эту квартиру, и знала ли Mam? что-нибудь о той еврейской семье. А вам, Эдуард, известно что-либо?
– Прошу прощения, я не совсем понимаю, о чем вы говорите, – гладко, пожалуй, чересчур гладко и быстро ответил он. – А теперь мне пора идти. До свидания, Джулия.
И он положил трубку.
Он настолько озадачил меня, что на какой-то краткий миг я даже забыла о Бертране и о нашем разговоре прошлым вечером. Неужели Mam? действительно пожаловалась ему на то, что я донимала ее расспросами? Я вспомнила, как она решительно отказалась отвечать на мои вопросы. Как замкнулась в себе и не промолвила ни слова до тех пор, пока я, озадаченная и растерянная, не ушла от нее. Интересно, почему Mam? так расстроилась? Почему и она, и Эдуард так напирали на то, что мне не следует расспрашивать их по поводу получения квартиры? Что, по их мнению, я ни в коем случае не должна была узнать?
И тут мысли мои вернулись к Бертрану и ребенку, и на сердце у меня снова стало тяжело. Внезапно я поняла, что не смогу сейчас сидеть в офисе, где Алессандра будет бросать на меня любопытные взгляды. Она непременно начнет допытываться, что случилось, и станет задавать вопросы. Она, конечно, попытается напустить на себя дружелюбно-сочувственный вид, но у нее ничего не выйдет. Бамбер, как истинный джентльмен, не обмолвится ни словом, но улучит момент, чтобы сдержанно пожать мне руку или потрепать по плечу. А ведь есть еще Джошуа. С ним будет труднее всего. «Ну, сахарная моя, что это за драматическое представление? Снова этот твой французский супруг, да?» Я буквально видела его сардоническую ухмылку, когда он предложит мне чашечку кофе. В общем, в офис сегодня утром мне идти никак нельзя.
Я развернулась и направилась к Arc de Triomphe , нетерпеливо, но ловко пробираясь между бесчисленными туристами, которые бродили здесь, во все глаза рассматривая арку и фотографируясь на ее фоне. Вынув записную книжку, я нашла в ней номер телефона ассоциации Франка Леви и позвонила. Я хотела узнать, нельзя ли перенести мою с ним встречу, назначенную на послеполуденное время, и не могу ли я прийти к нему прямо сейчас. Мне ответили, что Франк Леви не возражает встретиться немедленно. Тем более что идти мне было недалеко, на авеню Хош. Мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться туда. Стоило свернуть с переполненной артерии Елисейских Полей, как оказалось, что остальные улицы, разбегающиеся веером от Place de l'?toile, на удивление пустынны.
Насколько я могла судить, Франку Леви уже минуло шестьдесят. Его лицо несло на себе отпечаток внутренней силы, благородства и усталости. Мы прошли в его кабинет, комнату с высоким потолком, заставленную книгами, папками, досье, компьютерами и фотографиями. Я позволила себе повнимательнее присмотреться к черно-белым фотоснимкам, развешанным по стенам. Новорожденные. Малыши, едва научившиеся ходить. Дети с желтой звездой на груди.
– Здесь на фотографиях много детей, прошедших через «Вель д'Ив», – обронил он, проследив за моим взглядом. – Но есть и другие. Все они вошли в те одиннадцать тысяч детей, которые были депортированы из Франции.
Мы опустились в кресла у его письменного стола. Договариваясь о встрече, я прислала ему несколько интересующих меня вопросов по электронной почте.
– Вы хотите узнать что-либо о лагерях на Луаре? – спросил он.
– Да, – ответила я. – О Бюн-ла-Роланд и о Питивьере. О Дранси, который находился неподалеку от Парижа, я нашла довольно-таки много информации, а вот о двух других мне неизвестно почти ничего.
Франк Леви вздохнул.
– Вы правы. О лагерях на Луаре, по сравнению с Дранси, известно очень немного. А когда вы попадете туда, то увидите, что там осталось очень мало свидетельств того, что произошло. Да и люди, которые живут там, не хотят помнить об этом. И разговаривать тоже не хотят. И самое главное, слишком мало узников выжило.
Я снова обвела взглядом фотографии, всмотрелась в ряды маленьких, беззащитных лиц.
– Чем были эти лагеря изначально? – спросила я.
– Поначалу это были обычные лагеря для военнопленных, построенные в тысяча девятьсот тридцать девятом году для немецких солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82